И вот он вбежал в комнату, правой рукой — раз по стенке. И — мимо. Еще раз, уже повернувшись к комнате спиной, чтобы искать выключатель. Только с третьего раза зажег свет. Страшно было, конечно. Целая темная комната за спиной… Мало ли что…
Телефон опять зазвонил. Сашка положил открытую книгу на кухонную табуретку и стал медленно обуваться, продолжая читать. Трубку он так и не поднял: пусть мама думает, что он уже ушел. Медленно-медленно сунул ногу в один валенок, потом так же медленно — вторую в другой. Постоял, согнувшись, продолжая ловить глазами ускользающую строчку. Потом поднял голову и посмотрел на большой будильник, стоящий на столе. Он специально будильник притащил из большой комнаты, чтобы следить за временем. До урока было еще полчаса. Идти до школы, даже зимой, в валенках и пальто — минут пятнадцать. Значит, есть еще время не страницу-другую. Тем более, что тут как раз пошло про муравьев, да еще с картинками. А муравьев Сашка любил, и летом часто замирал над попавшимся муравейником, наблюдая за его суетливой жизнью.
Телефон перестал трезвонить: наверное, мама поверила, что он уже ушел. Сашка еще раз глянул на будильник и присел рядом с табуреткой, а потом стал на колени, нагнувшись над книгой. Еще минут пять. Ну, или десять. Он перевернул еще одну страницу, опять посмотрел на будильник, громко тикающий над ухом. Как это? Осталось десять минут?
Сашка быстро схватил портфель, и застегивая на ходу пальто кинулся к двери. К школе примчался весь в поту, потому что еще не совсем оправился от болезни, потому что еще был слабым и еще это, по правде-то, был его первый выход на улицу.
Конечно, он опоздал. Звонок давно прозвенел, возле школы, в которой он не был уже три недели — каникулы, а потом болезнь — никого не было. Сашка потихоньку забрался на высокое крыльцо, сдвинулся влево и заглянул в свой класс. Через полузамерзшие окна было видно, что все сидят и что-то пишут, а между парт прохаживается их новая математичка.
Он еще посмотрел немного, а потом спрыгнул вниз и пошел домой.
Дома он поставил портфель у двери, скинул пальто под ноги, и не разуваясь встал опять на колени у табуретки, упершись взглядом в книгу. Несколько минут еще совесть пощипывала за разные мягкие места, но потом пошел текст про ос, а потом про мух…
Щелчок дверного замка заставил вздрогнуть. Сашка снова кинул взгляд на будильник: ого-го! Это уже родители с работы идут!
— Саша, ты почему дома? Что случилось?
— Ничего, — с трудом поднимаясь с колен ответил он. — Я зачитался, мам.
— Я же тебе звонила!
— Я слышал. Я в туалете был, — соврал он.
— И что?
— А потом вот вышел, уже собрался, вон, портфель поставил, валенки вон… И зачитался…
— Так ты у нас прогульщик, выходит? Отец, смотри, у нас сын — прогульщик!
Отец молча зашел на кухню, через очки рассматривая Сашку, посмотрел на табуретку, взял книгу, перевернул, прочитал название, потом заглянул на открытую страницу, перелистнул, вторую. Поправив очки, присел на табуретку.
— Эй, эй, не устраивайте мне тут избу-читальню! Он прогулял уроки, ты понял?
— Хорошая книжка. Ну, прогулял, да. Где неделя, там и день. Иди, звони Ваське. Завтра — без книг. Так?
— Ну, — сказал Сашка утвердительно.
— Нет. Ты мне скажи сам: завтра я не читаю книг, я иду в школу.
— Ну… Завтра я не читаю, — пробубнил Сашка. — Иду в школу.
— Вот и ладно. Слушай, а про муравьев ты уже прочитал?
И отец с сыном склонились над книгой, перелистывая страницы и показывая друг другу рисунки.
Зима
Лыжи с тихим шипением скользили по чуть припорошенной свежим снегом лыжне.
Вчера после уроков на лыжах не катались. Вчера Сашка с Васькой копал штаб в сугробе. Когда зима нормальная, то есть когда снег выпадает в ноябре и лежит местами до Первомая, сугробы по сторонам улицы становятся выше человека. Взрослого человека! Дороги чистят, тротуары чистят, а снег скидывают на газон.
Вот сугроб и растет все выше и выше, что с тротуара даже не видно, как машины по дороге ездят. Посередине газона прокладывают лыжню, по которой можно проехать до самого леса. А по краям выходят такие настоящие снежные горы, обрезанные ровно-ровно с одной стороны — где тротуар. Вот в этих горах штаб копали.
Чтобы не ругался никто, надо залезть в самую середку, почти к лыжне, там тебя никто не увидит, а потом копать узкий вход, чтобы только ползком влезть можно было. Узкий — чтобы никто чужой потом не нашел. Когда уходишь, можно закрыть фанеркой и присыпать снегом. И комков снежных наложить поверх — как будто так и было. Вдвоем копать веселее, потому что можно сменяться. Копать лучше всего обломком лопаты. Ну, или просто фанеркой от посылочного ящика. Снег надо ковырять и пилить, а потом отбрасывать назад, проталкивая руками и ногами от себя. Тот, кто сзади, выкинет накопанное наружу. А у тебя получится такой подснежный ход. Когда вкопаешься в самую глубь сугроба, можно делать штаб. Выравнивать вокруг себя, выравнивать, так что уже и сесть можно было. А чтобы сиделось хорошо, можно сделать такую скамеечку-приступочку. Потом медленно, осторожно, выбирать со стен, пока не посветлеет совсем — это значит, что слой совсем небольшой остался до улицы. Вверх надо пробить дырку, чтобы дышать было чем. И чтобы дым уходил — Васька туда лазит покурить. А в сторону тротуара можно сделать совсем тонкую и незаметную снаружи щель. И тогда следить, кто там ходит вокруг. Уже потом, не с первого раза, можно делать коридоры вправо и влево под этим сугробом. И если снега много, и он уже слежался, то по этим коридорам-ходам на четвереньках можно незаметно обогнуть почти весь квартал.
Вчера до ночи почти копали штаб. Когда Сашка вернулся домой, ноги и руки были совсем холодные. Пальцы на руках не разжимались — так замерзли. Мама их отливала холодной водой, а потом заставила сидеть в горячей ванной, пока, сказала, «задница не покраснеет». А все варежки и валенки и штаны и даже шапка были развешаны по батареям в двух комнатах и сушились.
А утром, сразу после «Пионерской зорьки», папа сказал, что сегодня пойдем на лыжах.
Лыжи были у всех. Их даже покупать было не нужно. В доме, где жил Сашка, внизу, в подвале, было большое бомбоубежище с красными железными дверями и колесом, чтобы запираться. Если бы была война, весь дом мог поместиться там и переждать. Там и насосы были, чтобы воздух качать, и свой водопровод. А раз войны нет, то помещение надо было использовать, чтобы не простаивало так просто. И там была лыжная база.
Каждый год в конце осени всей семьей ходили в подвал и с дядей Барановым выбирали лыжи. Все дяди имели имена. Был дядя Миша, красивый, как актер. Был дядя Юра — Васькин отец. Был дядя Саша — он главный инженер и просто друг семьи, и приходит в шахматы играть. А этот был дядя Баранов. Он и по телефону один такой отвечал всегда:
— Баранов! Внимательно вас слушаю.
Дядя Баранов еще командовал летом футбольной командой и сам играл в ней. А зимой выдавал лыжи и организовывал разные зимние соревнования. Вот он подбирал новые лыжи, ботинки, давал новые крепления, чтобы уже сами дома привинтили, примерял палки и давал такие, чтобы точно по росту. Самые легкие — бамбуковые. Но зато самые крепкие — дюралевые. На них даже сидеть можно. Папа показывал, как их можно скрестить под собой, и тогда сидишь, как на табуретке.
Лыжи всегда были новые и белые. А дома папа их делал черными. Он смолил их, разогревая смолу в жестяной банке. Потом гнул, связывая концы и вставляя кубики в середине. На прямых лыжах ездить было нельзя — это как плоскостопие, выходит. А если они гнутые, то пружинят под ногой, подпрыгивают, сами бегут вперед.
Если с утра — на лыжах, то сначала надо их натереть лыжной мазью. У них дома в кладовке есть набор такой мази, похожий на разноцветный пластилин. Специально купили, потому что к каждой погоде, к каждой температуре, нужна другая мазь. Совсем мягкая — это для тепла. А самая твердая — для мороза. После завтрака надо смотреть на термометр, вывешенный за кухонным окном, и по градусам подбирать лыжную мазь. Потом мазать тщательно, не забывая промазывать ложбинку посередине лыжи, но самые кончики и сзади сантиметров двадцать не смазывать, а то проскальзывать будешь. Намазать — и пробкой быстро-быстро натирать. Если мазь для мороза, то она становится гладкая, как стекло почти. И почти такая же твердая.
А вот теперь — на улицу.
Сашке рассказывали, как живут в центре, и чтобы покататься на лыжах надо куда-то ехать на автобусе или даже на электричке. А они тут выходили из подъезда, клали лыжи и сразу защелкивали крепления. Снег, чистый и белый, с разбегающимися лыжными следами, был прямо от дверей подъезда. И если свернуть чуть вправо — две минуты, и ты уже на бывшем газоне, присыпанном снегом. Бывшем, потому что какой же газон зимой? Зимой там снег. И там лыжня накатанная, потому что зимой в воскресенье в хорошую погоду все становятся на лыжи и идут в лес.
— Это мы сегодня поздно вышли, — говорит папа. — Смотри, все уже уехали.
На улице никого, потому что все уже уехали.
И тогда Сашка становится с папой вместе в лыжню и ш-шу-х, ш-шу-х, ш-шу-х-х-х-х… Левой, правой, в ногу, поднимая ту, что сзади, скользя на опорной, и палками — левой, правой, двумя вместе, левой, правой, двумя вместе.
Не успеешь запыхаться, а уже парк. Но в парке только самые старые катаются по кругу, или мелкота — с горки на санках. А все остальные пробегают краем и дальше — в лес. Начинают попадаться знакомые. Их надо догонять лихо и кричать в спину:
— Лыжню!
Они отступают в сторону и смеются в спину:
— Ишь, бегуны! Куда спешите?
— Домой, — смеется папа. — Вот колечко сделаем — и домой!
А колечко бывает разное. Если с горки, на которой огромная мачта линии электропередач, поехать влево, где полого и не страшно, то под горку можно минут пять ехать, потихоньку разгоняясь и отталкиваясь обеими палками. Но тогда кольцо будет десять километров, а Сашка не любит, когда долго ехать. Он еще не разрядник какой-нибудь, не спортсмен. А вот если направо — там крутой высокий спуск к маленькой деревушке и лыжня сразу уходит в черный еловый лес.
На горке тоже полно народа. Некоторые только досюда и доходят. Потом пьют чай из термосов, катаются немного с горы, и возвращаются обратно. Но вон впереди цепочка в цветных костюмах — эти пошли на большое кольцо. Папа посмотрел на Сашку, вприщур глядящего на эту лыжню, и спросил:
— А направо — не страшно?
— Не страшно!
Хотя, страшно, конечно. Но тут же лыжня — в дерево не врубишься. Ну, упадешь разок, это не страшно.
Они поворачивают направо и с криком кидаются с кручи, наклонившись всем телом и присев немного, чтобы пружинить на маленьких бугорках-трамплинчиках. Ф-ф-ф! разлетается изморозь. С елок сыпется снег — тут, похоже, сегодня еще не проходил никто. Они лихо слетают под лай собак к первым домам деревни, а потом на ходу поворачивают правее. И не сбавляя скорости — в лес.
Сашка доволен. Он не упал сегодня. И еще доволен, что кольцо маленькое — всего пять километров.
Раз-два, левой-правой. Раз-два, а потом двумя руками — раз-раз-раз! И опять размеренно — правой-левой, правой-левой.
— Устал?
— Чуть-чуть.
— Ну, садись, как я учил.
Они садятся на свои палки, и папа достает термос с горячим крепким чаем с вишневым вареньем. И два бутерброда с сыром. Сорока на вершине огромной ели отчаянно стрекочет, предупреждая кого-то. А Сашка с папой пьют по очереди из горячей-горячей крышки — только в варежках удержать можно. Над крышкой-стаканом пар, мороз щиплет за щеки, легкий ветерок поднимается — время к обеду.
— Ну, поехали? К дому?
— Ага.
Они идут дальше, а Сашка прикидывает: как раз к обеду должны вернуться. Потом горячий суп и что-нибудь на второе. И компот или кисель. Еще можно будет поглядеть телевизор немного. А если успеть все письменные задания сделать до вечера, то еще можно будет погулять с Васькой. Но тогда надо еще поднажать, чтобы все успеть.
— Лыжню! — кричит он, и папа со смехом уступает дорогу.
Пятнадцать копеек
Летом в каникулы хорошо. Можно гулять целыми днями, купаться и загорать. Правда, родители не отпускали купаться и загорать даже с Васькой, потому что боялись. А чего бояться, Сашка уже хорошо плавал и даже переплывал залив. Правда, родители этого не знали, иначе ему была бы хорошая головомойка: когда это он научился переплывать залив, а? И кто это ему разрешил без родителей ходить на залив?
Но сегодня было не жарко. В Перми бывает так летом: вроде небо синее, солнце жарит вовсю, но не жарко. Воздух холодный и ветерок поддувает. В такую погоду купаться совсем не хочется. И загорать — тоже. Ну, только если возле костра, с пацанами, но это же без родителей, а они как раз дома и никуда не отпустят.
— Мам, а пусти меня в кино. Все пацаны идут. И Васька.
— А Лёша?
А что Лёша? Лёша, конечно, учится лучше. Но какое это имеет отношение к каникулам?
— Да-да, и Лёшка тоже. И все наши.
— Ну-у-у…, - задумалась на минуту мама. — Если уж все идут…
— Точно! Все!
— Тогда на вот.
Она достала кошелек, щелкнула застежкой, покопалась в отделении для мелочи указательным пальцем и вытащила на свет беленькую «пятнашку» — пятнадцать копеек.
— На вот, только до ночи там не заигрывайтесь, на улице-то…
— Ладно! — на ходу, вбив ноги в сандалии и зажав в руке монету крикнул Сашка, уже захлопывая за собой дверь и скатываясь по короткой лестнице в пять ступенек.
На улице было лето.
Когда выходишь из подъезда на улицу, сразу бьет в глаза яркая зелень тополей, окружающих дом, ярко-синее небо, просвечивающее сквозь их кроны, яркое солнце, освещающее все это великолепие и рисующее тенями какие-то картины на асфальте.
Сашка зажмурился, вдохнул полной грудью, чихнул и помчался к друзья. Вернее, к другу, к Ваське, который жил через две улицы от него.
Васька сидел в своем сарае и аккуратно ошкуривал уже готовый деревянный пистолет.
— Ух-ты-ы-ы… Дай помацать!
— Это тэ-тэ, — солидно сказал Васька. — Как в кино про милицию.
— В кино пойдем? — равнодушно-нейтрально спросил Сашка, одним глазом целясь в окна напротив.
— А чо идет?
— А какая разница? Днем же — «десьмунчик» всего!
На дневные сеансы школьникам билет стоил всего десять копеек, и можно было этого не говорить. Просто Васька думал, что лучше: закончить новый пистолет или достать из копилки десьмунчик и с Сашкой сходить в кино.
Кино перевесило, и через пять минут они дружно маршировали к Дворцу Культуры с белыми колоннами и большим фонтаном на площади перед ним.
Под колоннами возле памятника Чехову кучковались еще пятеро пришедших на дневной сеанс пацанов.
— Во! Еще два дебила, — закричал кто-то из них. — А кина-то не будет!
— Чего это?
— А вот мы, да вы — и все зрители. В кассе билеты не продают, пока народ не придет.
И тогда все решили еще подождать народ. А пока народ не собрался, можно было поиграть.
Побегали. Позабирались на фонтан, а потом и на каменного Чехова. Поиграли в камень-ножницы-бумага. Потом кто-то предложил «покатать». В стукалку им бы тут не разрешили, сразу бы разогнали. А покатать — это запросто. Берешь свою монету, наклоняешься и аккуратно катаешь ее перед собой, чтобы она ехала на ребре. Тут уже не на деньги игра — на интерес. Кто дальше всех закатает? Монеты выписывают кругаля, сворачивают с трассы, падают, всем смешно.
Сашке не смешно. Когда второй раз катнули, он куда-то свой пятнарик закинул, похоже. И теперь он не смеется, а бродит вокруг играющих, смотрит в землю, ищет… Нет монетки. А если сейчас всех в кассу позовут? Он, выходит, останется?
В кассе сказали, что кино не будет, потому что зрителей мало. Идите отсюда, — сказали так в кассе.
Все помялись немного, а потом кто-то сказал, что еще есть сеанс через час в парке, в летнем кинотеатре. И тогда все пошли туда. Они шли, галдели, пихались, и только Сашка шел грустный, потому что не знал, что теперь делать. Дома ведь наверняка спросят, какой фильм, что показывали. А что показывали? Вот, деньги потерял…
Под такие размышления дошли до деревянного летнего кинотеатра без крыши. Вернее, деревянными были высокие стены, сбитые из почерневших от времени досок. А то место, где была касса и кинобудка, из кирпича. Как четвертинка дома такая узкая. На афише просто было написано красными буквами: «Чарли Чаплин».