Он указал на приближающийся перекресток, и я свернула направо, на маленькую проселочную дорогу. Она была покрыта гравием, и я видела в заднем окне поднимающиеся за нами струйки белой пыли. Церковь находилась в конце луга, вывеска гласила: «Юбилейная Евангельская Церковь».
— Можете остановиться здесь. Хотите зайти и посмотреть? Если у вас почасовая оплата, я вам устрою полную экскурсию. Уверен, что Донни может это себе позволить.
Я немного поколебалась.
— Хорошо.
Гай поднял голову.
— Не волнуйтесь. Я не буду пытаться обратить вас.
Я остановилась, и мы вышли из машины. Гай ничего не сказал, но по его манере было видно, что он гордится этим местом. Он достал ключи и открыл дверь.
Церковь была небольшой, каркасное здание, немногим больше одной комнаты. Было что-то в ее скромном облике, что говорило о достоинстве. Витражные окна были совсем простыми.
Каждое было разделено на шесть бледно-золотистых частей с цитатами из Библии, написанными внизу. Впереди слева на приподнятой, покрытой ковром платформе, стояла простая деревянная кафедра. Справа располагался орган и три ряда складных стульев для хора. С прошлого воскресенья остались цветы, ветки белых гладиолусов..
— Церковь полностью сгорела лет десять назад. Приход восстановил ее с нуля.
— Как же вы изменили свою жизнь? Это, наверное, было тяжело.
Он присел на одну из передних скамей и огляделся по сторонам, возможно, увидев церковь такой, как увидела я.
— Я благодарю за это Бога, хотя Пит говорит, что я все сделал сам. Я рос без направления, без каких-либо ценностей. Я никого не виню, просто так было. Мои родители были хорошими людьми. Они не пьянствовали, не били меня, ничего такого, но они никогда не говорили о Боге, или о вере, или о своих религиозных верованиях, если у них были таковые.
Мы с братьями… даже маленькими детьми… никогда не ходили в воскресную школу или церковь.
Мои родители не любили «организованную религию». Не знаю, что это определение значило для них, но они гордились тем, что никто из нас не имеет к этому отношения. Как будто это болезнь. Я помню, у них была книга этого парня, по имени Филип Вайли. «Поколение змей».
Он приравнивал методы церкви к интеллектуальному разложению, замедлению развития юных умов.
— Некоторые люди так думают.
— Да, я знаю. Не понимаю этого, но сталкивался. Это как люди думают, что, если ты ходишь в церковь, ты не блещешь умом. Но то, что я — «рожденный вновь», еще не значит, что мой IQ понизился.
— Уверена, что нет.
— Дело в том, что я рос без морального компаса. Я не мог почувствовать, в чем состоят правила, так что я просто метался. Пересекал черту и ждал, что кто-нибудь скажет, где проходит граница.
— Но у вас были неприятности с законом, как я слышала. Вы должны были знать правила, потому что каждый раз, когда их нарушали, оказывались в суде. Донован говорит, что вы проводили больше времени в суде, чем дома.
Его улыбка была застенчивой.
— Это правда, но вот что странно. Я не слишком возражал, чтобы побыть в суде. По крайней мере, я был с такими же испорченными ребятами. Ох, я был совсем неуправляем. Я был бешеным. Я был маньяком, который не признавал ничего. Сейчас тяжело об этом думать. Мне трудно связать себя с тогдашним собой. Я знаю, что происходило. Я знаю, что я делал, но не могу представить себя, делающим это. Я много об этом думал, и вот лучшее объяснение, к которому я пришел. Мне было плохо, и я хотел, чтобы стало лучше. Мне казалось, что травка — самый быстрый путь этого достичь. Я не притрагивался к наркотикам и крепкому алкоголю больше пятнадцати лет. Могу иногда выпить пива, но я не курю, не играю в карты и не танцую. Не употребляю Божье имя всуе и не сквернословлю… слишком много.
— Ну, это хорошо.
— Для меня, да. Тогда я качался на краю пропасти. Думаю, я надеялся, что мои родители наконец проведут черту и будут стоять на этом. Как если бы они сказали: «Это все. На этот раз ты пошел и сделал это.» Но знаете что? Мой отец был слишком мягким. Он только болтал попусту. Даже когда он выгонял меня до следующего вторника, даже когда он выкинул меня из дома совсем, он говорил: «Подумай об этом, сынок. Можешь вернуться, когда поймешь.» Но как? Понять что? Я понятия не имел. Я был совсем без руля. Я был как катер, идущий на полной скорости, но без направления, с рычанием наворачивающий круги.
Понимаете, о чем я?
— Конечно, понимаю. В старших классах я сама была такая. В конце концов стала полицейской.
Он улыбнулся.
— Вы шутите? Вы пили и курили травку?
— Кроме всего прочего, — скромно ответила я.
— Да ладно. А что еще?
— Не знаю. В моем классе все дети были паиньками, кроме меня. Я была хулиганкой. Прогуливала занятия. Тусовалась со всякой шпаной, и мне это нравилось. Мне нравились они. Думаю, потому, что я была странной и они тоже.
— Где вы учились?
— В Санта-Терезе.
Он засмеялся.
— Вы были из сидящих на стенке?
— Точно.
Так называли ребят, которые любили сидеть на низкой ограде позади школы, много курили, носили странную одежду и обесцвечивали волосы.
Гай смеялся. — Ну, это здорово!
— Не знаю, насколько это было здорово, но это то, что я делала.
— Как же вы изменили свою жизнь?
— Кто сказал, что я изменила?
Он поднялся, как будто принял решение.
— Идемте, я вас познакомлю с Питером и Винни. Они должны быть на кухне, готовить ужин для вечерних занятий по Библии.
Я прошла за ним через центральный придел и через заднюю дверь. Я чувствовала первые признаки сопротивления. Мне не хотелось, чтобы кто-то пытался меня обращать. Избыток добродетели так же настораживает меня, как и греховности.
Глава 6
Резиденция пастора находилась на участке, примыкающем к церкви, и представляла собой шаткий белый каркасный фермерский дом, в два этажа, с зелеными ставнями и с крышей, покрытой ветхой зеленой черепицей. Вдоль одной стороны шла широкая крытая веранда, заметно наклоненная, как будто землетрясение оттащило в сторону цементный фундамент. За домом виднелся большой красный сарай с присоединенным полуразрушенным гаражом на одну машину. И дом и сарай нуждались в свежей краске, и я заметила солнечные лучи, проникающие в дырки крыши сарая. Складные стулья стояли полукругом во дворе, под большим дубом. Стол для пикников со скамейками по бокам стоял неподалеку, и я представила сидящих за ним в летнее время учеников воскресной школы.
Я проследовала за Гаем через двор. Мы поднялись по ступенькам и зашли в кухню. В воздухе пахло жареным луком и сельдереем. Питер был мужчиной за шестьдесят, лысеющим, с завитками белых волос, которые росли вдоль щек и переходили в аккуратную бородку, подчеркнутую такими же усами. Бледные лучи солнца, проникающие сквозь окно, подсвечивали белый пушок на его макушке. На нем была красная водолазка и рубчатый вязаный жакет поверх нее. Он раскатывал тесто для булочек. Противни справа от него были заполнены рядами идеальных дисков из теста, готовых к выпечке. Он с удовольствием посмотрел на нас.
— О, Гай. Хорошо, что ты пришел. Я как раз думал, здесь ли ты уже. Обогреватель в церкви опять барахлит. Сначала включается, потом выключается. Включается и выключается.
— Наверное, это электрическое зажигание. Я посмотрю.
Вид у Гая был неуверенный. Он потер нос и засунул руки в карманы комбинезона, как будто они замерзли.
— Это Кинси Миллоун. Она — частный детектив из Санта-Терезы.
Он повернулся и посмотрел на меня, наклонив голову в сторону пастора и его жены, представляя нас друг другу.
— Это Питер Энтл и его жена, Винни.
У Питера было румяное лицо. Его голубые глаза улыбались мне из-под лохматых белых бровей.
— Приятно познакомиться. Я бы пожал вам руку, но не думаю, что вам это понравится. Как у вас с домашними булочками? Могу я привлечь вас к работе?
— Лучше бы нет. Мои кулинарные способности далеки от совершенства.
Он, похоже, собирался настаивать, когда жена сказала: — Пит… — и послала ему взгляд.
Винни Энтл было под пятьдесят, у нее были короткие русые волосы, зачесанные назад. Она была кареглазая, немного полноватая, с широкой улыбкой и очень белыми зубами. На ней была мужская рубашка, джинсы и длинный вязаный жилет, который прикрывал ее широкие бедра и обильную заднюю часть.
Она резала овощи для супа, гора морковки высилась рядом с ней на столе. Я видела две связки сельдерея и перцы, ожидающие ее блестящего ножа. Она одновременно наблюдала за кастрюлей, в которой весело кипели кусочки овощей.
— Здравствуйте, Кинси. Не обращайте на него внимания. Он всегда пытается переложить работу на ничего не подозревающих людей, — сказала она, улыбнувшись. — Что привело вас сюда?
Питер посмотрел на Гая. — Надеюсь, у тебя нет неприятностей. За этим парнем нужно присматривать.
Его улыбка была поддразнивающей, и было ясно, что он не ждет никаких неприятностей, касающихся Гая.
Гай пробормотал объяснения, кажется, стыдясь быть получателем таких плохих новостей.
— Мой отец умер. Адвокт по завещанию попросила ее найти меня.
Питер и Винни, оба, переключили все внимание на Гая, который уже хорошо контролировал свои эмоции. Питер сказал:
— Это правда? Что ж, мне очень жаль это слышать. — Он взглянул на меня. — Мы часто говорили о его попытках примирения. Прошло много лет с тех пор, как он общался с отцом.
Гай перенес свой вес, опершись о стол, скрестив руки на груди. Казалось, он адресует свои слова мне, задумчивым тоном.
— Не знаю. Сколько я написал писем, но ни одного не отправил. Каждый раз, когда я пытался объяснить, это выходило… ну, вы знаете, неправильным или глупым. В конце концов, я решил оставить это, пока не решу, что именно хочу сказать. Я думал, у меня есть время. Он не был таким уж старым.
— Значит, пришло его время. Ты не можешь спорить с этим, — сказал Питер.
Заговорила Винни.
— Если не хочешь, можешь не работать сегодня. Мы вполне справимся без тебя.
— Со мной все в порядке, — ответил Гай, вновь испытывая неудобство из-за того, что стал центром внимания.
Мы провели несколько минут, обмениваясь информацией; как мне удалось найти Гая и что мне известно о его семье.
Питер качал головой, явно сожалея о новостях, принесенных мной.
— Мы думаем о Гае, как о собственном сыне. Когда я впервые увидел этого мальчика, он являл собой печальное зрелище. Его глаза были ярко-красными, как будто вываливались из орбит. Нас с Винни позвали в эту церковь, и мы проделали весь путь до Калифорнии из Форт Скотта в Канзасе. Мы слышали разные вещи о хиппи и наркоманах, курильщиках травы и потребителей кислоты, как их называют. Дети, у которых выжжены глаза оттого, что они смотрят на солнце, будучи в полной отключке. И вот Гай стоял на обочине дороги, с плакатиком «Сан-Франциско». Он пытался быть «крутым», но, по мне, выглядел просто жалким. Винни не хотела, чтобы я останавливался. У нас было двое детей на заднем сиденье, и она была уверена, что мы попадем в статистику убийств.
— С тех пор прошло много лет, — сказала Винни.
Пит посмотрел на Гая.
— Что ты думаешь делать дальше, Гай, поехать в Санта-Терезу? Это может быть время, чтобы сесть вместе с твоими братьями и поговорить о прошлом, может быть, прояснить старые дела.
— Не знаю. Наверное. Если они захотят сесть со мной. Думаю, я еще не готов принять решение об этом.
Он взглянул на меня.
— Я знаю, что они не посылали вас сюда, чтобы умолять меня вернуться, но, кажется, у меня есть что сказать. Ничего, если я позвоню вам через день-два?
— Без проблем. А сейчас мне нужно ехать домой. У вас есть моя визитка. Если меня не будет в офисе, наберите второй номер, и звонок будет переведен автоматически.
Я достала вторую визитку и написала имя Таши Ховард.
— Это адвокат. Я не помню ее телефон. У нее есть офис в Ломпоке. Вы можете позвонить в справочную и узнать. Если что, можно записаться на прием и поговорить с ней. Вам понадобится совет от вашего собственного адвоката. Надеюсь, все получится хорошо.
— Я тоже. Спасибо, что приехали.
Я пожала Гаю руку, издала вежливые звуки по направлению Питера и Винни, и удалилась.
Я снова ехала по главной улице Марселлы, пытаясь проникнуться ощущением этого места.
Маленькое и тихое. Без претензий. Я объехала квартал, проезжая вдоль жилых улиц. Дома были маленькие, построенные по одинаковому плану, одноэтажные оштукатуренные здания с плоскими крышами. Они были окрашены в пастельные тона, бледные пасхальные яйца, помещенные в гнезда из зимней травы, сухой, как нарезанная бумага. Большинство домов казались ветхими и унылыми. Я видела только случайных обитателей.
Проежая мимо магазина, я заметила в окне рекламу свежих сэндвичей. Повинуясь импульсу, я остановилась, зашла и заказала салат из тунца на ржаном хлебе. Мы немного поболтали с продавщицей, пока она готовила сэндвич, завернув отдельно в вощеную бумагу маринованный огурчик, чтобы хлеб не промок. За моей спиной два или три покупателя перемещались по своим делам с маленькими тележками. Никто не обернулся, чтобы посмотреть на меня, никто не обратил ни малейшего внимания.
Я упомянула, что только что побывала в церкви. Продавщица не проявила особенного любопытства по поводу того, кто я такая, или зачем посещала пастора с женой. Упоминание Гая Малека не вызвало ни неудобного молчания, ни откровений о его прошлом или о его характере.
— Симпатичный городок, — сказала я, когда она передавала мой обед через прилавок. Я дала ей десятку, и она пробила мою покупку через кассу.
— Слишком тихий на мой вкус, но мой муж здесь родился и настоял, чтобы мы сюда вернулись. Я люблю развлечься, но лучшее, что мы можем себе позволить — купить что-то в секонд хэнд. Уф-ф.
Она комически обмахнулась рукой, как будто удовольствие от покупки подержанных вещей было больше, чем она могла вынести.
— Вам нужен чек? — спросила она, отсчитывая сдачу.
— Да, пожалуйста.
Она оторвала чек и протянула мне.
— Всего вам доброго.
— Спасибо. Вам тоже.
Я ела по дороге, руля одной рукой и откусывая поочередно от сэндвича и от огурца. В стоимость еще входил пакет картофельных чипсов, которые я тоже жевала, решив, что это охватывает все необходимые группы продуктов.
Я забыла спросить у Гая девичью фамилию его матери, но, по правде, я не сомневалась, что он тот, за кого себя выдает. Он напоминал Джека, чьи черты и цвет волос и глаз были очень похожи. Донован и Беннет, должно быть, походили на одного из родителей, в то время как Гай и Джек — на другого.
При всем своем цинизме, я верила и в реформацию Гая Малека и в его связь с Евангелистской церковью. Наверно, есть возможность, что он и пастор были изобретательными жуликами, сочинившими историю для любого незнакомца, который придет на поиски, но я в это не верила и не заметила ничего зловещего вокруг. Если буколическая Марселла была центром неонацистского культа, сатанистов, или мотоциклистов-правонарушителей, это ускользнуло от моих глаз.
Только проехав Санта-Марию и свернув на юг по шоссе 101, я вспомнила, что Гай так и не спросил, какую сумму он унаследовал. Наверное, я сама должна была сказать. По крайней мере, приблизительную сумму, но вопрос не возникал, и я была слишком занята, пытаясь оценить статус Гая для доклада Доновану. Эмоционально Гай сосредоточился на смерти отца и на потере возможности что-то изменить в их отношениях. Ни о какой выгоде он не думал. Ну, ладно. Таша с ним свяжется и введет в курс дела.
Я доехала до Санта-Терезы, без приключений, к двум часам. Поскольку это было раньше, чем я рассчитывала, зашла в офис, напечатала свои заметки и положила в папку. Оставила два телефонных сообщения, одно для Таши в ее офисе, другое — на автоответчике Малеков.
Подсчитала свои часы, проделанный путь, мелкие расходы и напечатала счет за свои услуги, прикрепив к нему чек за сэндвич с тунцом.