Когда после неожиданного обеда я вышел на знакомую улицу, я чувствовал себя помолодевшим и поглупевшим, то есть отменно. Главное же, я совершенно выбросил из памяти город Дуракин с его снежными заносами и бездомными собаками. Когда это я там был в последний раз? Час назад? Но ведь времени больше нет!
Все это было слишком стремительно и невероятно, чтобы поверить в случившееся. Но вот я стою на улице, одним своим краем уходящей в горы, а другим – упирающейся в море. Светит солнце, пахнет какими-то южными цветами, мимо идут незнакомые люди со странным отливом кожи и с причудливыми прическами, одетые пышно и небрежно, как на оперной сцене, и разговаривают на незнакомых языках.
Внимательный слух лингвиста подсказал мне, что люди в этом городе говорят не на одном, а на двух разных языках. Некоторые из них, разговаривая, цокали и щелкали. Другие издавали плавные и пластичные звуки, мягкие и улетающие ввысь, как птицы или воздушные шары. Однако в отношении местных языков у меня не возникало ни одной ассоциации с чем-либо знакомым, как будто бы я и в самом деле оказался на чужой планете.
Мне вдруг остро захотелось с кем-то пообщаться, войти в какие-то местные дела, стать кому-нибудь интересным и нужным. Не зная языков аборигенов, сделать это можно было только при помощи жестов. Однако жесты так расплывчаты и ненадежны! Как, например, передать жестами симпатию или любопытство? Как выразить удивление и радость? Как рассказать о том, что со мной случилось?
Навстречу мне шли две девушки с цветочками – синим и розовым, – приклеенными к щекам, и между ними державший их за руки молодой человек в желтой накидке. У маленькой и изящной девушки с синим цветочком были русые волосы и грустные серые глаза, другая посмуглее – с розовым цветком – была брюнеткой. Я сделал шаг в их сторону и встал перед ними. Все трое остановились и вопросительно посмотрели на меня. Тогда я улыбнулся, ткнул себе в грудь правой рукой и сказал:
– Николай.
Я повторил мое имя три раза, а потом взял свободные руки девушек, и мы вчетвером образовали круг, а может быть квадрат, во всяком случае, замкнутую симметричную фигуру.
Мое поведение не вызвало в них никакого удивления. Мы постояли немного, держась за руки, и тогда сероглазая девушка довольно точно повторила мое имя:
– Николай.
После этого я начал двигаться по кругу, и тем самым сдвинул с места двух девушек и молодого человека, и мы закружились в хороводе, как дети вокруг новогодней елки. Я видел, что предложенная мною игра пришлась по душе двум девушкам и молодому человеку. Кружась со мной, они начали что-то незнакомое напевать, плавно подпрыгивать и размахивать руками. Мы кружились сначала медленно, потом быстрей-быстрей-быстрей. Все закружилось: дома, деревья, облака на небе, и оливковые лица моих новых друзей.
И вдруг самым неподходящим образом что-то на меня нахлынуло – не знаю, как и почему именно в эту минуту. Появился мой старый город, откуда я, можно сказать, только что выскочил: колючий снег сыпал мне прямо в лицо, отяжелели ноги в тяжелых ботинках, и я весь сутулился от холода, а может быть от моего немолодого уже возраста. Все это вдруг поднялось во мне и наполнило меня безнадежностью, тяжестью и тоской.
Молодые люди, танцевавшие вместе со мной, почувствовали что-то неладное и остановились. Танец закончился. Осторожно разжались руки, державшие мои.
Опять они стояли передо мной и смотрели на меня удивленно и, как мне показалось, с сочувствием. Постояв с полминуты, одновременно тронулись с места и прошли мимо меня, продолжая свой прерванный путь, на меня не оглядываясь. Взгляд девушки с грустными серыми глазами, который, уходя, она бросила на меня, отозвался во мне глубокой и тонкой болью. Я остался стоять там, где стоял, потерянный и опустошенный.
Эпизод с молодыми людьми меня отрезвил. Теперь я уже не искал новых знакомств, не полагался на ситуативную спонтанность. Человек, вывалившийся из Щели в незнакомый ему мир, должен осознавать шаткость своего положения и не рассчитывать на чудо.
Взгляд сероглазой девушки стоял во мне как бесконечно близкая музыка. Есть музыка, которая так близка к жизни души, что она кажется самой твоей душой. Именно такой музыкой был прощальный взгляд этой девушки, и таким был этот мир, в котором я делал свои первые шаги. Не было преследовавшего меня всю мою жизнь чувства ссылки в чужое, чуждое, враждебное место. Люди, природа, небо – все это было моим, сокровенно мне родственным, и на все, что я видел и что со мной происходило, моя душа откликалась радостным узнаванием.
Я двинулся по улице к морю, продолжая размышлять о своем положении, которое было слишком похоже на сновидение с той только разницей, что все происходившее со мной обладало плотностью и последовательностью бодрствования. Что же касается разрывов и странностей моего нового опыта, то для них при желании тоже можно было найти рациональное объяснение.
Я попробовал мыслить хладнокровно, восстанавливая цепочку событий. Еще сегодня ближе к вечеру, а темнеет у нас зимой очень рано, я шел в музей. Было ветрено и скользко на неосвещенной улице моего городка. На своем пути я не заметил ямы и свалился в Щель. Я, очевидно, потерял сознание. В бессознательном состоянии я был переброшен в это странное место.
Все логично, но никакой логике это не поддается. Я попросту не верил в то, что со мной произошло. Но тогда как я здесь очутился? И что такое это «здесь»? Наконец, что происходит со мной и какую роль я играю? Не являюсь ли я подопытным кроликом, заброшенным в абсолютно незнакомое место к людям, языка которых я не знаю и даже не догадываюсь, к какой группе он принадлежит. Я лингвист, всю жизнь изучавший древние языки Междуречья, знающий несколько восточных и современных западных языков, не могу сказать, где я нахожусь, не могу даже предположить, к какой расе или цивилизации принадлежат эти люди, гуляющие рядом со мной по улице.
Какую-то подсказку дал мне Третий. Ее нужно тщательно продумать. Он сказал: “Здесь нет времени, потому что все длится, но ничего не повторяется. Радуйся!”
Мысль о том, что в этом мире нет времени, показалось мне шуткой, зато призыв “Радуйся!” звучал как руководство к действию. Но подумал ли мой советник о том, что в моем положении чужака и иностранца, не знающего куда пойти и где приклонить голову, не имеющего средств к существованию и не понимающего местных языков, мне еще рано радоваться?
Задумавшись, я чуть было не налетел на человека, идущего мне навстречу. Он едва успел посторониться и уступить мне дорогу. Мы остановились и посмотрели друг на друга. Он был худощав и одет во все черное. В моих краях он мог быть принят за дирижера.
– Извините, – сказал я на древне-ассирийском языке и тут же понял бессмысленность своего извинения: едва ли здесь кто-нибудь мог меня понять. Однако прохожий внимательно оглядел меня и спросил на том же языке:
– Эн ве пеш? (Что означает: “Вы иностранец?”)
– Пеш ту, пеш ту (“Иностранец, иностранец”)! – обрадовано отвечал я.
– Ве дур пу шет? (“Впервые в нашем городе?”)
– А тер пу нешем (“Да, и порядком ошеломлен”.)
Мы разговорились. Господи, что это был за разговор! Мы беседовали на древне-ассирийском языке, на котором я никогда в своей жизни не разговаривал. Мои книжные знания явно не были предназначены для таких разговоров. Я мог читать надписи на стелах и табличках древних писцов. Я знал языки различных эпох ассирийской древности, шумерские и ассиро-вавилонские мифы, собранные и записанные при царе Асурбанипале, мифы о схождении Иштар, жены и возлюбленной Таммуза, в Преисподнюю, мифы о творении мира и историю жизни безутешного Гильгамеша, оплакивающего смерть своего друга Энкиду. Я знал еще много других мифов, выражений и слов, но я не знал, как точно спросить моего нового знакомого, что это за город, в котором мы встретились. С большим трудом я объяснил ему, что я провалился в Щель по дороге в музей, куда я был вызван на консультацию в самую неблагоприятную погоду.
Мой новый знакомый вызвался проводить меня к морю. Мы гуляли и беседовали на самые разнообразные темы. Дойдя до набережной, мы присели на скамейку под огромным платаном, а потом начали прогуливаться по городу и говорили, говорили… Наконец-то у меня появился собеседник. Я не мог поверить самому себе. Мне столько нужно было у него узнать!
Оказалось, что мой собеседник тоже был лингвистом и, как это ни удивительно, специалистом по древне-ассирийским древностям. Он – его, кстати, звали Елуаном – непрерывно кивал и улыбался. Как и мне, ему очень редко удавалось встретить коллегу и проверить на практике свои в основном виртуальные знания. Он не очень хорошо меня понимал, еще хуже изъяснялся на древнем языке ассирийцев, и все же разговор с ним прояснил мне в некоторой степени мое новое положение…
Вот что я у него узнал. Город, в котором я оказался, называется Халь и расположен он в архипелаге Макам, являясь одним из его главных портов. На местных языках, а здесь действительно говорят на двух языках – кушитском и прото-иранском, – слово «халь» означает «радость», и является ключевым для понимания принципов местной цивилизации. Название архипелага Макам означает совокупность всех радостей, или всех видов радостей. По словам Елуана, эта «халистическая» цивилизация ориентирована не на какие-либо внешние достижения – такие как богатство, знатность и власть или даже такие как красота или высокая нравственность, – а исключительно на достижение, удержание и совершенствование радости. Жители Халя знают все оттенки радости, они умеют заряжаться ею и поднимать ее качество и градус, а от всего, что пахнет «нехалем», они отворачиваются и уходят, не пробуя даже в нем разбираться. Они знакомы с разными ипостасями радости и проводят свою жизнь, стремясь к тому, что является Источником «халя», но на этот счет у них нет единогласия, и потому они об этом предмете не спорят. На счет Источника одни говорят, что он находится за пределами архипелага Макам, другие – что «халь» сам себя порождает, а третьи считают, что Источник непостижим в принципе. Временами в город Халь прибывают стажеры из диких Щелей Вселенной, обучать которых «хализму» хальцы считают своим долгом и даже находят в этом особый халь. Правда не все стажеры одинаково подаются обучению, некоторые из них настолько укоренились в различных видах «нехаля», что их приходится изолировать в карантинах, а иногда отсылать назад в ту Щель, из которой их ранее извлекли.
Мы провели с Елуаном добрых три часа, гуляя по городу и упражняясь в сложных вокабулах древне-ассирийского языка, и я откровенно устал от прогулки и от напряжения, которого потребовал от меня наш разговор.
Наступили предвечерние часы жаркого летнего дня. Небо было безоблачным и ярким. Скрытый густыми зарослями рододендронов город изящно располагался у подножья горы, с которой я недавно спустился. Тщательная планировка улиц, обдуваемых свежим ветром с моря, радовала взор. Деревья шумели листвой, пестрели цветы в газонах. Светясь чистотой и отблескивая стеклами окон, из палисадников кокетливо выглядывали дома. Море сверкало в глубине длинных улочек там, где мраморные набережные раскрыли свои влажные ладони навстречу спокойным волнам залива. Закончив дневные дела, расходились по домам хальцы: ремесленники, чиновники, торговцы, лица их были сосредоточенными и светлыми. Общая картина города была безмятежная и умиротворяющая.
Я не знал, сколько сейчас времени, и не представлял себе, где я буду сегодня ночевать. Разговоры об отсутствии времени в этом городе были мне и с самого начала не очень-то понятны, а когда я увидел, что солнце начало клониться к горам, я на этот счет окончательно успокоился. Когда солнце спряталось за вершинами, я почувствовал, что проголодался и сообщил моему собеседнику, что был бы не прочь чего-нибудь поесть и заодно и выпить. Любезное предложение Елуана перекусить и отдохнуть у него дома я принял с искренней благодарностью.
Мы ужинали за маленьким столиком на кухне Елуана. После трех стаканчиков местного белого вина и бараньей кулебяки я почувствовал настоящий «халь» и впервые за день сбросил с себя напряжение от угнетавшей меня неизвестности и тревоги. Кроме того, я, наконец, снял с себя тяжелую одежду и обувь, в которой я был, когда переместился в эту местность. Елуан поделился со мной предметами своего гардероба, после чего пожелал мне спокойного отдыха и удалился, а я остался на веранде, увешанной связками сушеного перца и трав, с узкой походной кроватью, застеленной по-стажерски, то есть – плоской подушкой и грубым шерстяным одеялом. Заснул я, едва успев опустить на подушку голову, и спал, так, как не спал уже много лет, то есть просыпался лишь для того, чтобы ощутить блаженство погружения в сон без сновидений.
Ах, как я спал, как я сказочно спал! Кажется, что сон – это подобие смерти, а смерть это выпадение человека из общества живых? Но в том-то и дело, что сон это не тотальное отключение и выпадение. Во сне мы живем особой потаенной жизнью, а не одной только физиологией. Сон оживляет, обновляет, и приносит особый халь постижения и догадок. Сколько раз именно во сне ко мне приходили решения, которые я никогда не смог бы найти наяву. А как прекрасно пробуждение, когда ты, все еще плавая в волокнах душевной неги, в густых облаках подушек и простыней, не совсем еще вынырнул из волокнистой субстанции сна, и можешь позволить себе сделать это неторопливо со всем должным вниманием.
Мое пробуждение было ужасным. Я вскочил со своей походной постели в страшном волнении. Я стоял посреди веранды, увешанной связками белых головок чеснока, красного и зеленого перца, оранжевого лука и разноцветных трав, и дико смотрел по сторонам. Случилось нечто невероятное, невозможное, не укладывающееся ни в какие рамки! Мы с Елуаном провели полдня, общаясь на древне-ассирийском языке! Мы разговаривали на языке, на котором сегодня невозможно разговаривать. Ученые расшифровали шумерскую и ассирийскую клинопись, записанную на глиняных табличках и кирпичах, но нет на земле ни одного человека, который бы знал, как эти слова произносятся!
К завтраку я немного успокоился. Да, я разговаривал с Елуаном на древне-ассирийском языке, что абсолютно невозможно. Но вещи куда невозможнее этого происходили со мной в последние сутки и происходят в настоящий момент. Во-первых, я каким-то образом «выпал» из своего родного города и из того, что я раньше считал единственной реальностью. Во-вторых, уже второй день я нахожусь в буквальном смысле слова на другой планете, в абсолютно нереальном с земной точки зрения мире, вступая в непривычные отношения с существами, как будто бы неотличимыми от людей, однако на счет подлинной природы этих существ у меня нет никаких ясных понятий.
Я не знаю, чего я могу ожидать от моего нового окружения каждую следующую секунду. И все же кое-какие выводы я уже сделал, в частности, что моя самодеятельность не приносит желаемых результатов (достаточно вспомнить мою неудачную попытку устроить танцы посреди улицы), в то время как мне регулярно посылаются люди и обстоятельства, которые несут ответы на мои вопросы. Во всем этом чувствуется какая-то преднамеренность и просматривается некоторый замысел, как иначе мог бы один ассириолог встретить другого в нашей Галактике. Легче, кажется, двум пылинкам столкнуться в пространстве Вселенной.
Однако могу ли и должен ли я полагаться на незримую помощь, как дитя – на заботливых родителей? В Дуракине мы привыкли рассчитывать лишь на себя. И хочу ли я посвятить остаток жизни погоне за халем, как будто бы мне больше нечем заняться? Такая установка у нас называлась охотой за кайфом. Во всяком случае, мне следует подождать и посмотреть на развитие событий. Время покажет. Да, но что это еще за загадка отсутствия времени?
Эти и другие подобные мысли роились у меня в голове, пока я умывался и брился в ожидании завтрака. Елуан заглянул на веранду и сообщил мне, что к завтраку придет некто Калам, который хотел бы со мной познакомиться.