И хоть одна часть меня хочет вопить — почему он как-нибудь не спас меня от этого? — другая часть, более трезвомыслящая, наконец-то понимает, что именно это он пытался донести до меня все это время — он не мог спасти меня, и прекрасно это знал. Однажды он сказал мне, что страх — это не просто бессмысленная эмоция, это абсолютные шоры; что если я не могу встретиться лицом к лицу с моей истинной реальностью, то никогда не сумею ее контролировать, и все будет зависеть от желаний кого-то более сильного, чем я. Он знал это слишком хорошо по сражениям с собственным внутренним монстром, а я только здесь и сейчас начала это осознавать.
В самых важных и решающих битвах в нашей жизни мы сражаемся в одиночку.
Против самих себя.
Возможно, это значит пережить детство, полное насилия, каждый день бороться за сохранение веры в собственную значимость. Или страдать от лишнего веса и принять, что ты не должна выглядеть как современный идеал женской красоты, чтобы быть любимой. Возможно, это отказаться от наркотиков или бросить курить. Никто не может сделать это за тебя.
Всю свою жизнь я была расколота надвое.
И пора этому прекратиться.
Чистильщик был прав в своем желании исправить мой мозг: здесь не могут уживаться двое.
Я не просила о даре ши-видящей. Я не рвалась оказаться не в том месте не в то время еще эмбрионом, и уж совершенно точно я не просила, чтобы всю мою жизнь меня дурили Королева Видимых и Король невидимых.
И тем не менее, именно к этой войне моя жизнь толкала меня еще с материнской утробы.
Я могу быть или жертвой… или победителем. Нахрен жертвенность. Она мне не идет, она не подходит к моему гардеробу.
Я готова.
Лишь одна из нас останется в живых.
И это буду я.
Глава 14
Хочешь сыграть в игру? Пора платить за содеянное
Спустя десять минут пути к югу от Дублина я паркуюсь перед выбранной для себя берлогой — бывшей готической игровой площадкой Мэллиса для смерти, секса и страха.
В ту ночь, когда МакКайла впервые посмотрела на огромный четырехэтажный викторианский особняк с его акрами беспорядочных, бросающих вызов перспективам пристроек, эркерными окнами и переплетами, башнями, крытыми галереями и перилами из кованого железа, я знала, что однажды это место будет моим.
Джон Джонстоун-младший, убийца своих родителей, пирующий за счет слабых своего рода, движимый, как и я, похотью, жаждой, желанием и господством; память о нем лишь напоминает мне, что мое тело так же слабо, как и его сосуд, и может быть разрушено тем же способом.
Я вытаскиваю себя из машины, хватаясь за дверцу для опоры, заботясь о том, чтобы должным образом поставить ноги. Успокаивающая ночная тьма наконец опустилась на землю.
Я бы добралась намного быстрее, если бы не случилось невероятное — в Дублин прорвалось солнце, атакуя мои новорожденные глаза безжалостными копьями света. Даже солнцезащитные очки, которые я нашла в машине, не позволили мне смотреть на обжигающий свет и вести машину. Вместо того чтобы продолжать идти к своим целям, мне пришлось свернуть в лес, накрыть голову курткой и выжидать до сумерек. Я заняла эти часы пересмотром своего плана, визуализацией каждого шага в деталях. Богатые деталями мысли формируют реальность. Мои мысли превосходны.
Мое тело, однако, горькая шутка. Я обнаружила, что нервные окончания МакКайлы столь же несовершенны, как и ее разум — они причиняют невероятный дискомфорт, слишком резко реагируя на каждое ощущение, точно кучка истеричных голубей.
Соединяясь с ее телом, отсекая пронизанное виной сознание МакКайлы от конечностей и органов, я была уверена, что крепкая хватка моей всеобъемлющей сосредоточенной воли в ее теле и костях усилит ее плоть.
На деле все наоборот. Так же как Джада сжигает энергию и вынуждена постоянно есть, я быстро изнуряю присвоенное себе тело. Сосуд, вмещающий меня, неравен мое воле. Я огнемет в китайском фонарике.
До того, как я обрела тело, мой путь к господству был ясным. На самом деле он даже выглядел по-детски простым. Убить трех соперников в борьбе за власть над Фейри, призвать и убить Королеву Фейри, поглотить Истинную Магию, выпить Эликсир Жизни — вуаля, я бессмертна и неудержима.
Кража копья изменила все.
Оно было ключевым элементом, вещью, без которой все развалилось. Из-за недостатка гребаного стержня. Мой единственный приоритет — вернуть это оружие. Или получить меч. Мне плевать, что именно.
Я закрываю дверь и прислоняюсь к машине, запрокидываю голову, широко раскрываю рот и собираю свои слабеющие силы, чтобы воззвать к моей армии, поднять моих детей. Я монотонно напеваю на Изначальном языке, освобождая их Истинные Имена в хрупкой прекрасной песне трубных колоколов, льда и бархатной тьмы. Мои слова подхватывает ветер, жаждущий служить мне, и они взмывают в ночное небо, где расходятся в стороны и разлетаются в миллионах разных направлений.
Придите ко мне, приказываю я. Я Создатель/Правитель/Король былого, почувствуйте мою силу. Вы принадлежите мне. Придите ко мне. Мы будем пировать и завоевывать.
Я повторяю призывы, наслаивая свою навязчивую темную мелодию на бриз, пока через покалывание своей сущности Фейри не ощущаю собирающуюся толпу моих детей, поднимающихся из пустых лож в земле или из пахнущих сексом и смертью жилищ в заброшенных домах, где они держали в заложниках людей. Я чувствую, как они разворачиваются в Честере, отделяясь от Видимых, и идут к двери. Выскальзывают из катакомб на кладбищах, где они устроили логова. Они будут охранять мою берлогу, сторожевые псы ада, пока я не решу, что этому сосуду требуется для нормальной работы.
Придите ко мне, пою я в ночи, покоритесь своему королю.
Убедившись, что моя орда поднялась подобно Дикой Охоте, я начинаю кажущийся бесконечным путь до места, которое будет моей берлогой, пока я не покину землю.
Одна нога.
Другая.
Левая нога.
Правая.
Гребаное тело.
Я съела столько плоти Невидимых, сколько мог вместить мой живот и не взорваться. И все же я слаба. Я поддерживаю решительность своей мантрой: МЫ ЖЕЛАНИЕ, ПОХОТЬ, ЖАЖДА, И МЫ ВЫБИРАЕМ ПУТЬ К ГОСПОДСТВУ.
Возвышающиеся передо мной двойные двери приоткрыты, но мои дети скоро запечатают их и будут охранять. Я хватаю ткань своих брюк спереди, скользкую от крови, кишок и мозгов, и подтаскиваю одну ногу, потом другую, направляясь к широкому лестничному пролету, спотыкаюсь и налетаю на дверной косяк, хватаясь за него в поисках поддержки, пока набираюсь сил.
Просторный особняк, показавшийся МакКайле уродливым, очарователен. У нее плебейские вкусы. Гребаный розовый цвет повсюду, пока она не познала абсолютность черного, прячущего пятна, маскирующего хищников. Каждая комната, которую я миную — радость для моих чувств, цветущая остатками поклонения, подчинения и смерти. Здесь люди охотно жертвовали собой на алтарях нужды и одиночества ради беглого взгляда на их бога, дарованного им лишь тогда, когда они хватали ртами свой последний вздох.
Я питаю отвращение к слову «нужда». Есть вещи, которые мне требуются, поскольку я решила, что от них будет польза. Нужда — это болезнь, эпидемией косящая человеческую расу: положи кусочек в рот, и передашь бразды правления в чьи-то руки, а потом удивляйся, когда на тебе жестко прокатятся. Проснись нахрен. От больных лошадей избавляются. И когда они уже слишком стары, их не отправляют пастись на безоблачную счастливую лужайку — их убивают и отправляют на клееварню. Сломанные обязаны умереть и освободить дорогу живущим.
Когда МакКайла спросила у Бэрронса, почему столько Невидимых собралось в особняке Мэллиса, он ответил: «Болезненная увлеченность смертью для них словно кислород, мисс Лейн. Им легко дышится в подобных местах». Той ночью я подумала, что Бэрронс подобен мне, что он обладает безупречной ясностью ума, огромной волей и беззастенчивой жаждой.
Он — позор для своей формы, ослабленный иллюзиями любви, самопожертвования и, несомненно, другими бесчисленными заблуждениями. Никто не ограничивается одной-единственной иллюзией. Для поддержания исходной лжи всегда требуется еще больше лжи.
Пустые глаза провожают меня, когда я прохожу мимо — шокированные, смутно любопытствующие, жаждущие, слишком обкуренные, чтобы приблизиться. Последователи Мэллиса медленно умирают в доме, худые и бледные как наркоманы, лежа на тюфяках в темных углах или сплетаясь узлами обнаженных конечностей на бархатных диванах с низкими спинками — сжигают благовония, играют музыку, вводят наркотики, фыркают, блекнут.
Обкуренные пассивные жертвы.
У моих детей будет пища по прибытию.
Жаль, мне не хватит энергии, чтобы принять участие.
Я устремляюсь в подвал. К тому моменту, когда я добираюсь до подземных покоев, в комнатах которых обитал Дж. Дж. Младший — человек на удивление незамутненного рассудка — я уже ползу.
Я тащусь на животе вниз по тускло освещенному коридору целую небольшую вечность, пока не добираюсь до огромной черной квадратной двери со стальным обрамлением. Я ложусь на спину и распахиваю ее ударом обеих ног.
Некоторое время спустя я заползаю внутрь.
Спустя еще одну небольшую вечность я разворачиваю свое тело и закрываю дверь ногами.
Спустя еще немного времени я приподнимаюсь на руках и коленях, чтобы закрыть дверной засов, затем жестко падаю на пол.
Я лежу возле двери, свернувшись клубочком.
Что-то не так, совсем не так.
Я призываю одну из своих кровавых рун, чтобы запечатать двери.
Ни одной руны не появляется.
Дрожа, я пытаюсь снова и снова, но всякий раз, когда я стараюсь пропеть руну и воплотить ее в реальность, я получаю лишь пустые ослабшие пальцы, сжимающие ничто.
Моя магия исходит от моей воли, не от моего тела. Постоянно нарастающая слабость моей формы не должна повлиять на мои силы.
Я прекращаю попытки, обращаюсь внутрь, оценивая свое состояние.
Без тела мой разум оставался постоянно осведомленным. Ни одно мгновение моего существования не прошло незамеченным. Я всегда бдительна, всегда настороже, всегда планирую и замышляю. Во все времена, начиная с момента моего рождения, я была совершенным, неустанным, ненасытным, мыслящим существом.
Теперь кажется, как будто нарушилась сама целостность моего существа. Мои представления о себе делаются… смутными, сложно видеть ясно и фокусироваться. А сосредоточенность есть сила.
Неужели настырная маленькая сучка нашла способ как-то атаковать меня изнутри?
Я ныряю внутрь и изучаю коробку, в которую ее упаковала. Она цельная, сделанная без единого шва — гладкая, черная, холодная.
Я пожелала ее существования и поверила в него — и вот результат.
Моя вера основывается на интеллекте. Ее — на эмоциях. Я верю исключительно в себя. Она верит в кого угодно, кроме себя самой, и это делает ее восприимчивой к любому, чья воля сильнее ее собственной.
Я утверждаю и настаиваю. Она боится и сомневается.
Я ПОБЕЖДАЮ.
Она находится в коробке, которой не существует, и верит, что оттуда не сбежать.
Вера есть реальность.
Вера так очаровательно податлива.
Я хихикаю, но не раздается ни звука.
Я думаю: ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ СО МНОЙ! ЧТО ЭТО?
Мои веки тяжелеют и остаются закрытыми, хотя я предпочла бы открыть глаза.
Я думаю: Я НЕ ПОТЕРЯЮ КОНТРОЛЬ НАД ЭТИМ СОСУДОМ ВНОВЬ!
Мои конечности дрожат, безвольно падают на пол и замирают.
Я лежу неподвижно. Что со мной случилось? Кто вмешивается в мои планы? Была ли я… ранена каким-то образом… чего я не… осознавала?
Это
Смерть?
Я что-то
Сделала не так
Со своим
Телом?
Кто-то
Отравил…
Глава 15
Я спустилась к перекресткам
Джада
Спустившись в дисгармонирующее музыкальное поле битвы между многочисленными подклубами Честера, Джада вовсе не удивилась тому, что ночной клуб был переполнен. Чем более ужасные вещи происходили на улицах Дублина, тем круче вечеринки, сотрясавшие гладкие стены из хрома и стекла на 939, Ревемаль стрит, где за деньги можно воплотить в жизнь самые темные фантазии.
Проталкиваясь сквозь битком набитые танцполы, она осознала, что несмотря на привычный ход дел, в сегодняшней клиентуре наблюдалось настораживающее отличие. Во многих клубах были только люди и Видимые. Она не заметила ни одного Невидимого, хотя проделала уже половину пути до охраняемых лестниц, которые обеспечивали доступ на приватные верхние уровни.
Прищурившись, она осмотрелась кругом. Невидимые были ненасытными постоянными клиентами Честера, но сейчас здесь не было ни единого Носорога, ни одной из тех причудливых единичных особей, ни даже одного из воинственных слуг Гроссмейстера. Даже Папа Таракан с его коротконогим тельцем, собранным из пластичных блестящих панцирей не шлялся здесь, предлагая свои жиропоглощающие тараканьи товары, а ведь она начинала подозревать, что это отвратительное существо жило где-то в роскошных владениях Риодана.
Синсар Дабх вернулась, а в Честере не осталось Невидимых — весьма тревожное сочетание фактов.
Холодно кивнув Фэйду и жутковатому беловолосому члену Девятки с темными горящими глазами, чье имя она еще не выяснила, она поднялась по лестнице, двигаясь как Джо, глядя вниз, на танцполы, поглощая каждую деталь. Хоть в режиме стоп-кадра было немало преимуществ, но двигаясь быстрее реальности, она оставалась слепа к окружению, и не могла оценивать и констатировать текущие события, если не тратила время на то, чтобы их увидеть.
Когда она добралась до офиса Риодана, темное стекло было настроено на уединение, а значит, находящиеся в нем могли видеть все вокруг, но никто не мог видеть то, что внутри. Она приложила ладонь к панели. Дверь отъехала в сторону, и она заглянула в тускло освещенную комнату.
Бэрронс с хмурым видом стоял в одном углу. Круус, клокотавший негодованием, возвышался в другом углу, верхней частью туловища не прислоняясь к стене и выдавая то, насколько его беспокоила искалеченная спина. Кристиан прислонился к стене в третьем углу, скрестив руки на груди, подняв величественные крылья и обхватив ими свое тело. Все они неподвижно уставились в никуда, держась друг от друга настолько далеко, насколько позволяло ограниченное пространство. В воздухе кабинета повисла враждебность, и она гадала, сколько же времени они провели в столь тесном помещении, дожидаясь, пока она к ним присоединится.
Бэрронс бросил на нее нетерпеливый взгляд.
— Охренеть как ты вовремя явилась.
Джада шагнула внутрь, и дверь за ней закрылась. Она подошла к единственному свободному углу, оценивая остальных. Какая неожиданная и могущественная команда — при условии, что они не поубивают друг друга до достижения целей. Смерть, Война, Бэрронс, кем бы он ни был, и она сама, супергерой.
— Где ты нашел Кристиана? — спросила она у Бэрронса.
Горец бросил на нее взгляд, полный отвращения.
— Чертова Мак замотала меня нахрен в чертов кокон и оставила за грудой чертовых камней, вот где.
— У тебя хотя бы остались твои крылья, — ощетинился Круус.
Кристиан его проигнорировал.
— А потом эти слюнявые звери Бэрронса зализали меня нахрен до смерти. Сначала Ведьма, потом это. Иисусе, куда подевалось поступление в колледж и свидания с хорошенькими девушками?
Круус сверкнул жестокой улыбкой.
— Те дни давно прошли, братишка.
— Я тебе не братишка, черт подери. Я, мать твою, тебе никто.
— Звери Бэрронса? — спросила Джада. Почему Кристиан думает, что звери его? И насколько сильно повредило ему пребывание в коконе? Он казался бледным, переносил свой вес с ноги на ногу, точно пытаясь найти удобную позу.