— Конечно, собаки были б, то им бы сбежать не удалось… Да и твои, Петрович, обе лайки еще лучше моих. Злые, здоровенные.
— Да…
…Старый Бес тревожился. Приход людей испугал его, переполошил всю семью. И хотя зловещего духа гари не было, Бес и мать-барсучиха заметили, что люди топали вокруг норы так же торопливо и много, как и тогда, перед началом того страшного удушья, которое не забыть никому из них до конца жизни.
Барсук не выводил семью до глубокой ночи. Давно уже пора было на кормежку, все были голодны, но Бес все еще не решался вывести семейство из норы. Он знал, что люди — враги и они, как и другие враги, как волки, могут сидеть у норы, поджидая в засаде его барсучат и его самого с матерью-барсучихой.
Наконец, уже после полуночи, он решился. Осторожно высунул из норы нос, покрутил черной влажной мочкой, словно ощупывая воздух… Очень долго слушал тьму. Потом удалился обратно, прошел по другому туннелю и снова высунул нос, но уже в другом месте бугра. После тщательного наблюдения за ближайшим кустарником барсук еще чуть выдернулся из норы и снова долго вслушивался и внюхивался в ночную мглу. Только убедившись в безопасности, вывел малышей из норы.
Барсуки старались меньше шуметь, но все равно убегали торопливо, панически, и треск от их бега хорошо был слышен чуткому хищнику. Крупный бурый медведь уже давно пасся здесь, присаживаясь и переползая на заду, передними лапами захватывал колосья с вкусными зернами, только начинающими крепнуть, еще не твердыми и сладкими. Он совсем не собирался гнаться за барсуками, но этот шум его встревожил, даже немного напугал, и тем самым привел в раздражение. Зверь рявкнул, подняв голову, громко и грозно. Его рык, звучный, басовитый, покатился по овсам к лесу, подхлестывая барсуков. Эхо медвежьего рева, короткого, резкого, могучего, заметалось между елями опушки и ушло в глубь леса, предупреждая всех, что лесной хозяин здесь, что он в поле, у своих овсов, что он силен и свободен, как и было во все прежние времена.
Шум убегавших зверей стих, а мишка еще долго стоял, прислушиваясь к лесной тишине и принюхиваясь к теплому ветру. Морда его была поднята, черная влажная мочка носа шевелилась, словно он прощупывал ею легкий ночной ветерок, полный многих запахов, которые надо было и уловить, и разделить, и распознать, а также почувствовать — нет ли в них хотя бы отдаленных признаков чего-либо тревожного, опасного, связанного с человеком. Но никаких причин для тревоги не было, и косолапый снова опустился на землю и продолжал лакомиться овсами.
Уже вернувшись в нору, Бес еще долго чистился, лежа в гнездовом помещении на пахучей подстилке из сухих трав. Он тщательно чистил зубами шерсть, выгрызая комки грязи, выковыривая обломки веточек колючих растений, например шиповника, — такие цепкие и липучие, чистил лапы и в этом находил какое-то успокоение. Чтобы прийти в душевное равновесие, старый зверь должен был что-то делать — методично, упорно, аккуратно, как все, что он делал.
Семья его уже спала, хотя кормежка не была полной и сытой. Но все уснули почти сразу, устав от долгого отчаянного бега, к которому барсуки не привыкли, особенно сейчас, осенью, когда они, уже отяжелев от жира, накопленного на зиму, бегали совсем мало. Да еще и от пережитых волнений, после которых всегда надо спать, чтобы восстановить здоровье — и зверю, и человеку.
Бес вслушивался в мерное дыхание спящей барсучихи, в сопение малышей и продолжал чиститься.
13. Добыча
Охотники за барсучьей семьей так и не дождались своего часа. Васька считал, что пока еще опасно, надо выждать. А его напарник уже не мог больше ждать, и они решили собираться. Долго спорили, наконец остановились на таком варианте:
Лешка выходит к дороге, до которой несколько километров, Васька его туда выведет. На попутных и доберется в город. А главный любитель барсучатины — Васька — все-таки останется. На несколько дней уйдет в Кривое урочище, — там он и прежде охотился, ставил петли на лося, сейчас тоже пора поставить, да и другие «охотничьи» дела найдутся. Избушка там есть, в самой глуши, там и переждет недельку, ведь отпуск у него. А потом вернется сюда, да и, может, выкурит этих толстозадых перед возвращением в город.
Однако в последний момент судьба все-таки еще раз столкнула этих людей с барсучьим семейством. Уходя, упаковав вещи, запрятав оружие в рюкзаки, они решили еще раз пройти возле барсучьей норы — нового жилища барсуков, уже известного им. Посмотреть, как и что…
Неподалеку присели отдохнуть, перекусить, попить чайку, залитого в термос. Им теперь скрываться нечего, они теперь не браконьеры. Оружие запрятано, нору не обкладывают. Гуляют по лесу, и все. Туристы!
И вот, когда Васька пошел в овраг к ручью мыть руки, а Лешка раскладывал еду к чаю, случилось неожиданное происшествие…
Лешка отошел в сторону шагов на сто — в поисках брусничника — захотелось в чай горсть ягод бросить — и вдруг… Увидел в двух шагах от себя крупного барсука. Как зверь оказался здесь — это была мать-барсучиха, — непонятно. Может, заслышав человека, затаилась она, может просто увлеченная прогулкой, поиском пищи, пропустила момент опасности… Неизвестно.
Только долю секунды они смотрели друг на друга. Обладавший мгновенной реакцией молодой и сильный Лешка схватил толстый и тяжелый сук, оказавшийся рядом, и изо всей силы хрястнул им по голове и спине несчастного зверя, успевшего сделать только два или три шага. Барсучиха издала странный звук, вроде храпа с выдохом, и повалилась на бок.
Ошалевший от удачи Лешка схватил добычу за задние ноги и бегом понес к месту, где были разложены вещи. Добежав, взвесил на руках: «Тяжел, зверюга, килограмм двадцать пять, не меньше, будет», — прикинул и швырнул барсука на рюкзаки. Звать Ваську не стал: придет — удивится. Пусть знает, каков Лешка — «салага» или «малыш». Они оба за этими барсуками вон сколько гонялись, а тут — на тебе, без огня, без дыма, без выстрелов, без проблем. Лешка сперва подумал, что надо бы в рюкзак спрятать, пока здесь егерь этот чертов не появился, но не хотелось без Васьки рюкзаки распаковывать: через пару минут сам придет. Да и так — эффектнее… И он стал резать хлеб, сало, наливать в кружки чай.
Васька подошел, присел на парусину рядом.
— Ну что, налил уж?
— Налил… Но у меня тут кое-что для тебя есть. Сейчас ахнешь.
— Что еще стряслось?
— Да барсучину поймал, гляди!
Лешка обернулся к рюкзакам и обомлел: зверя там не было…
— Какого еще барсучину? Шутить изволите?
— Да нет… — растерянно пробормотал Лешка, и его старший напарник понял, что тот не шутит.
— Так где ж он?
— Только что был здесь…
— Ты что, его убил?
— Да.
— А что я выстрела не слышал?
— Да я его дубиной, здоровенным суком, по балде трахнул, он и окочурился.
— «Окочурился»! — передразнил Васька. — У них сейчас такой слой жира на спине, что и топором-то не сразу убьешь, а ты — «дубиной», «суком». Бил-то поперек или вдоль?
— Вдоль… Но с головы…
— Ну и что ж, что с головы? Весь удар на спину и пришелся, на жир. А барсуки, как еноты, любят иногда мертвыми прикидываться, чтобы обманывать таких дураков, как ты. Надо было сразу и прирезать. А ты бросил и успокоился. А толстозадый потихонечку и сбежал. Сейчас сидит в своей норе, над нами посмеивается, целехонький и здоровый. Даже голова у него не болит.