Тоскливо — вокруг ходят люди, которые понятия не имеют, что происходит. Заорать благим матом, броситься бежать в толпу на переходе, между ховеров проскочить и поминай как звали. Но он начнет стрелять и попадет еще в кого-то. Вон там девчонка с коляской. Не дай Бог.
Вру, конечно. Я просто боюсь.
Но девчонка с коляской тоже есть. Я, может быть, ей жизнь спасаю.
Солдат за мной откровенно мается, но виду не подает. Все эти сложности ему явно неприятны, хотя я делаю все, чтобы сложностей был минимум. Покорно иду, не убегаю между ховерами, колясками прикрываясь. Но все равно Солдат выглядит недовольным.
Его тоже понять можно. Вокзал недалеко, но все равно это напрягает, — вести меня под стволом, спрятанным в кармане кожаной куртки, четыре квартала. А руки чешутся пристрелить. У таких людей всегда чешутся руки.
Но на вокзале слишком людно. Он не будет меня там убивать, — слишком людно, он не уйдет и он это понимает. Это единственное, на что я надеюсь.
* * *
Сидели на даче Сочина. Пили.
Сквозь туман в голове и сигаретный дым слышу:
— Пацаны, это все вахуй поганый. Надо дальнобой брать, потому что затрахало эти тачки толкать за копейки.
Все и так работало. Мы садились в ховер, — не дорогую иномарку, такие редко бомбят, но и не в «шестьсот шестую», конечно, — доезжали куда-то, потом водитель выходил из тачки, где его эффективно прибивали. Не всегда чисто, но зато с гарантией. И салон чистый. Потом роешь ямку два на четыре, — я настаивал, хотя Сочин и Левчик давно бы забили, одурев от безнаказанности. Идиоты. Только я за них и думал о мелочах.
В последний раз едва номера прошить не забыли.
Но показалось мало.
Оно и правда, сколько там выручишь за «скай-фокус» или еще какой-нибудь «ДиЛориан», тем более, что толкали их каким-то ублюдкам за четверть цены, не больше. Фермерам или на запчасти. И все равно, их еще продать надо было, а это время. Вот Сочин и решил брать дальнобой. Мое мнение утонуло в тумане, который обволакивал голову, и выдохнул я только дым и слова:
— Хорошо. Давай детали.
Надо было все продумать.
А это была моя работа.
Деталей, разумеется, нет. Есть только желание грабить скоростные фуры.
Слушай, — говорю, пьяно усмехаясь, — так не пойдет. Мы берем дальнобой, там плазма и все такое, — Сочин кивает, — а девать ее куда? Опять на дачу? Разгружать, все такое, а потом куда? В «Эльдорадо», — магазин у нас такой есть, — примите, мол, моники размером в полстены, все такое.
— Ты запарил, «все такое», — Сочин злится, наливает себе. — Давай грузчиков наймем, так, что ли?
— Философ дело говорит, — подает голос Левчик. — Пусть сами водилы и таскают свои плазмы… все такое.
Сочин и Левчик ржут. Левчик угорает со своей собственной шутки, Сочин от нарисовавшейся в его голове картины, как дальнобойщики разгружают для нас фуру. Я имел в виду совсем не это, я хотел их отговорить, но сказал:
— Ага. О том и толкую.
* * *
Сочин за какие-то два года из пацана, воровавшего магнитолы и стекла с ховеров, превратился в уважаемого пахана. Я этой фразой, — пошлой и тупорылой, как будто я это не я, а репортер, над делом причитающий, — начинаю исповедь на пластике. В принципе, так и было. Ему даже серьезные авторитеты боялись перечить. Боялись — значит, уважали.
Да, еще. Я слукавил.
Я и сейчас помню все ховеры, которые мы брали.
Белая «сто девятая». Серый «ниссан прайд», — водилу Левчик задушил струной, музыкант херов, а тот перед смертью возьми да обделайся. Хрен его знает, каким таджикам Сочин тогда поручил салон отмывать, но больше водил в салоне убивать зареклись. Красная «ноль девяносто девятая»; рулевой побежал. Я тогда схватил ствол и хотел в ногу выстрелить, а выстрелил почему-то между лопаток, водитель упал как-то так… своеобразно, что ли. Как будто после выстрела сразу умер. Но Левчик потом долго над ним куражился. Черт его, я не смотрел, живой он был или так, ради веселья пацаны ураганили.
Все оно как во сне, как будто не со мной было. Я ж нормальный человек, правда. Никто не поверит, я знаю, и этот вот, кто со мной впритирку, у которого ТТ9 в кармане, он тоже меня за человека не считает. Наверное, когда сидят в зале суда такие, как я, и говорят, — люди, я нормальный, серьезно, просто запутался, — каждый думает: охренеть запутался. Восемь трупов, — он запутался. Но это действительно так.
Вообще, это бред, — ведет меня Солдат под прицелом, как будто это в детективе. Да убил бы он меня без разговоров, если бы это было в реальности, а пластик лежал бы в камере хранения до второго пришествия, или открыли бы как-то, подобрали бы код. Я здесь не единственный, кто с электроникой дружит. Нашли бы кого-то.
Так что это все сон.
И тогда, когда вязали одному деду руки, арматурой пробили череп и горло перерезали, — это тоже сон. Я двадцатичетырехлетний специалист компьютерных технологий и разработчик консольных интерфейсов. На мне не может быть восьми трупов.
Но почему-то я помню. «Мицубиси тайфун». «Финли ноль девять». Еще один «тайфун», его так и не удалось продать, кроме некоторых запчастей, и его скелет гнил на даче Левчика, как гнил в лесах скелет его хозяина пятью километрами дальше.
Зря мы это.
Нет, я правда раскаиваюсь.
Точнее, я сожалею. Я жертва обстоятельств. Сочин иначе убил бы меня, а я и сейчас не хочу быть убитым.
И последний ховер. «Нива». Отечественный ховер, поеденный ржавчиной и побитый временем. Зачем мы его брали, я не знаю. Понятия не имею, куда Сочин собирался его пристроить.
Именно бессмысленность последнего дела и сломала меня. Перебил ИД, надвинул шапку — и ночью ушел. Через время сделал пластик, — не знаю, наверное, как какой-то спасательный круг, который все равно нихера не поможет тому, кого топят. Я снимал и писал, — то ли для анализа работы, чтобы впредь работать чище, то ли готовился к таким случаям, зная, что конец наших преступлений неминуем. Помимо этого скинул содержимое пластика в междусеть на дроплинк, и по первой команде информация станет общим достоянием. Когда я был студентом, я искренне, считал, что информация должна быть общим достоянием.
И, конечно же, подтвердил свои убеждения делом. По пьянке растрендел незнакомым харям, наверное, даже показывал кому-то. А утром, поняв, что сотворил, закрыл пластик на вокзале и залег на дно. Бородень отрастил, волосы перекрасил.
Чтобы через пару дней меня нашел Солдат.
Я очень не хочу умирать.
Мне даже не страшно. Это усталая обреченность теленка, которого ведут на убой. Я устал бояться, устал, понимаете? — хочется крикнуть мне и завыть, упасть на асфальт и закрыть ладонями лицо, как будто мне пять лет.
Да пошло оно все. Засовываю руку в карман.
— Руки, — тихо, с явной угрозой выплевывает Солдат.
— Я за сигаретами, — объясняю, лихорадочно нажимая заученную комбинацию кнопок на КПУ. Всегда много думаю перед дракой, всегда мучительно оттягиваю момент бегства, но в обращении с электроникой нет ни мыслей, ни сомнений. Вот где я герой.
Я много раз репетировал этот момент.
Жму кнопки совершенно автоматически и быстро.
Достаю сигареты, показываю Солдату пустые руки.
Он даже представить себе не может, что за пять секунд можно дать сигнал в междусеть и инициировать рассылку. Адреса отборные: СБУ, милиция, знакомые и незнакомые юристы. Я хорошо подготовился
Черт, все как в плохом кино. Кому рассказать — не поверят.
— Как там Сочин?
Могу себе позволить. Заслужил.
— Взяли Сочина, — неожиданно покладисто отвечает Солдат. — Левчика взяли. Они на допросах друг друга топили-топили, а на очной ставке о тебе вспомнили. И мусора копытами землю роют, тебя ищут. Организатора, координатора. Меня ищут. Так что отдавай пластик, мы его посмотрим, если мне там все понравится, — фотографии, видео, аудио, нахер, — то вали отсюда на все четыре стороны.
Он впервые за время нашего знакомства улыбается.
— Ты мне и нахер не нужен. Я не хочу, чтоб на мне висяк из восьми баранов был.
— По телевизору молчали об этом, — я, наверное, побледнел очень сильно. Настолько сильно, что в глазах Солдата даже появился какой-то намек на сочувствие.
— Кипиш поднимать не хотят. Мусора указание дали молчать. Или хер его знает, кто.
Это самый глупый и несуразный из всех снов, что мне снились.
— Харе беседовать, — он снова собран и конкретен. — Идем.
В информации, что содержится на пластике, нет ни слова о Солдате. Бухал с нами, расстреливал водил пару раз, но я о нем не сказал ни слова. Сочина и Левчика я боялся и ненавидел, потому выложил о них все. А о Солдате промолчал.
Ему бы все понравилось, я уверен.
Да только сейчас на вокзале уже должны быть «беркута». Как только мы подойдем к камере хранения, нас умело отработают, мы упадем мордой в пол, и все это, наконец, закончится. Пусть Солдат сам отмазывается, какого он шел за мной к камере, да еще и со стволом в кармане. А что будет дальше с ним и со мной — меня уже не волнует.
Хуже не будет точно.
Я надеюсь, что «Беркут» уже на месте.
У нас мораторий на смертную казнь, так что я проживу еще долго.
Отвечу на все вопросы. Честно и без утайки.
Там есть книги. Кормят. Одиночная камера.
Там я перестану бояться.
Лобода А. Три желания капрала Хюпшмана
'Они хотят, чтобы меня трахали. Им ничего от меня не нужно, кроме траха. Прямо на сцене, с такой же обезьяной как они сами. С палкой… Они хотят видеть этот херов микрофон в моей заднице. А я раздвигаю ноги, да-да, сама раздвигаю их… Потому что они ликуют, потому что они платят, потому что они рисуют мои плакаты… Я не могу больше…'
— Где хозяйка квартиры 67? — спрашиваю, едва отжав звонок.
Женщина покосилась на соседнюю с ней дверь.
— А Вы кто такой? — нагловатый прищур и дерзкое запахивание драного халата на груди.
Со вздохом достаю удостоверение. Тетка изучает едва не под лупой. Документ настоящий, но для таких, как она можно было и на принтере самодел распечатать. Главное, глаза сузить, мол, вертела она нас всех…
Скупой кивок. Контакт налажен.
— Ее давно не было. Очень давно. Вообще-то она едва въехала, как пропала. Я ее два раза-то и видела с каким-то хахалем. Вещи привозили.
— Как она выглядела?
— Я, думаете, помню? Ну рыжая, в очках и шляпе… Она проститутка, да? Убийца? Притон накрыли? А я так и знала… — в глазах зажглись искорки.
Карточка скрылась в пиджаке.
— Это все что я хотел знать.
'Нет, вы не знаете, что это такое… Да-да, тысячу чертовых раз, да! Я пошла на это! Я хотела этого! Я хотела, чтобы одноклассницы умылись слезами зависти, драные сучки! Но сейчас… Вы знаете, чего стоит популярность? У меня вытрахали душу. Мои кишки развесили по новогодним елкам. Музыка? Ха-ха-ха… Деньги. Я грязная…'
Голос который час разряжает плеер.
Поворот. Квартал по прямой. Снова поворот. Неон вывесок бьет в лицо, губы сжимают сигарету. Никотин перебивает вонь подворотни, удовлетворенные дозой легкие наконец отпускают. Мозг снова может работать.
— Кто не спрятался, я не виноват.
Neon Whore. Неплохое название для места твоих выступлений. У черного входа пара верзил, одному выстрел в лоб, другому ребром ладони по шее. И тоже порция свинца. 'Слишком дешевые для нее' — мелькнуло в голове.
Ботинки чуть стучат по коридорному полу, но скоро их заглушает шум музыки, оглушительный 'синти-поп' с четким вокалом. Никто не реагирует на появление у сцены человека, танц-пол напоминает кипящую поверхность воды, окрашенную бликами подсветок. Нос царапнул едва заметный запах… Пот и летучий наркотик. Что-то из новомодных, запретить еще не успели. Чертыхнулся и поспешил скрыть нос платком. Таблетки закончились на прошлом клубе.
Солистка ошалело отплясывает, уже не сильно стесняясь, что микрофон вывернулся едва не на затылок, а рот не закрывается, даже если по фонограмме сейчас бэк-вокал. На ее шее взгляд выцепил что-то черное… Штрихкод. Или это уже глюки. Наркотик вплетает в происходящее ощущение эйфории, заставляет тело девушки нереально изламываться, мир приобретает задорные цвета кислоты.
Плевать. Уверен, опять то же самое. Палец на курке срывается.
Музыка пьянит басами, голосок орет несложный текст. Лес рук поддерживает распластанное на полу тело, из рыжей головы сыплются искры, конечности еще дергаются и стремятся отплясывать горизонтально. Крик операторши из гримерной слегка отрезвил, последними остатками разума заставил себя щелкнуть тело для отчета и сделать ноги.
И эта Джессика всего лишь фейк.
'Меня зовут Даша! Даша! Какая в анус Джессика… Я ненавижу Джессику. Она шлюха. Подзаборная дрянь. Она не умеет петь, она продала свои мечты за деньги. Она наплевала на себя, она стала петь сиськами, про сиськи, ради сисек в головах свиней… Я наплевала… Я не хотела такой быть… Я хотела немного признания… Хотела петь…'
— Ты меня слушаешь вообще, Грег, или опять чертову шарманку врубил? — недобрый взгляд начальника припечатал, но бусины наушника я не вынул.
Незаметно понизилась громкость.
— Что с этой чертовой девкой? Ее откровения уже третий день в эфире ТРТ, наши рейтинги падают, если ты мне не сделаешь новость с ней, я тебя своими руками в землю загоню! — защелкала зажигалка, с выдохом дыма взгляд мужичка стал уравновешеннее. — Значит, понял, ты, да? — он тыкнул в меня толстым пальцем — Я знаю, ты неплохой агент. С рейтингов за Джессику я тебе отчислю.
— Уже можете начинать. Все Джессики — шлюхи с пластикой или боты. Настоящей не существует.
— Ты всех проверил? — он вскинул кустистую бровь.
— Нет, но дальше и не будет. Дешевые притоны и захолустья.
Громко выдохнув, шеф откинулся в кресле. Пару сигарет завесило тяжелое молчание. Взгляд его блуждал по столу, заваленному журналами, захваченными рыжей дивой. 'Джесска исчезла, оставив свое последнее слово!', 'Гениальная поп-звезда призналась, что ненавидит своих поклонников', 'Где же Джессика: пиарход или..?', 'Фан-клуб в поисках своей героини'…
— Это неплохая новость для канала, куколок ты порядочно раздолбал, чтобы доказать. Но если мы облажаемся и настоящую притащят в студию конкуренты… Проверь все. Каждую сучку. Следы за тобой заметут.
'Трудно… Слишком трудно… Когда ты видишь, как катишься вниз, когда ты даешь им, чего они хотят, забыв, что хочешь петь ты… Им нравится, надо делать то, что им нравится. Пусть тебя тошнит от этого, надо раздвигать ноги и петь с микрофоном в заднице… Главное, им весело. Главное, меня любят…'
— Это? Ах, да это Даша Морозова. С этой, из сетей, никакой связи. Близнецы может… Мы-то знаем Дашу. Она учительница, год тут живет.
— Спасибо. — кивнув женщине, сунул в губы сигарету.
Ветер гоняет пыль серого городка. Который это уже? Мне кажется, помощник подкидывает уже просто адреса рыжих, плевать, поют они или нет. Самое забавное, ни продюсера певички ни студии будто не существует. Просто сетевой фантом. Хотя для сети это тоже тема для восторга.
Взгляд выделил, наконец, школу. Стадо детишек едва не снесло, пока дошел до кабинета. У стола склонилась стройная девушка, рыжие волосы в целомудренном пучке.
— Вы чей-то родитель? — скользнула изучающим взглядом — Я не помню Вас на собрании.
— Я работаю на 'промо плюс'.
Глаза тут же расширились, она дернулась, громыхнул задетый стул.
— Сеть? Я не Джессика! Нет! Я Даша! Дарья Сергеевна! Оставьте меня! Сколько можно!
'Нет! Я не могу так больше! Я исчезну, да-да, я забуду эту грязь… Я сдеру ее вместе с кожей, я застрелюсь…'
Два голоса слились и я вынул наушник.
— Ваш голос? — протянул ей.
— Мой! — цвет кожи стал похож на снег. — Но… Это не я! Не я! Я не Джессика, я видела ее только в сети!..
Выдохнул. В ее голосе паника, но ни капли фальши. Раздвоение личностей? Днем я учительница из захолустья, а ночью сетевая поп-звезда?