— Поверьте мне!.. Это… Началось давно… — она привлекла мое внимание всхлипом.
Что ж. Я готов слушать.
— Она появилась, когда я выпустилась из школы. Сначала просто в русскоязычной сети. Мне все говорили, не я ли это. Но мы решили, просто похожа… — женщина всхлипнула, пальцы до побеления сжимают чашку с чаем.
Мне в качестве пепельницы предложили блюдце, взгляд скользнул по серому пейзажу за окном ее квартирки.
— Потом, начали говорить, что я вру… У нее мои родинки, мой голос… Меня пытались изнасиловать… Снять на камеру, взять интервью… Но я не она! Не она! Чем дальше, тем хуже… Потом, она начала давать концерты. И от меня отстали. Я переезжаю часто… Я не думала, что меня найдут. — взгляд встретился с моим. — Вы хотите взять интервью?
— Весь разговор и так записывается. — окурок раздавило в белый фарфор. — Вы пели в школе? Сейчас?
Она замялась и глотнула чаю.
— Пела иногда… Но в десятом классе перестала, сорвала голос.
— Вот как. Расскажите об этом подробнее. Что пели, как сорвали голос, какой была Ваша жизнь.
Затлела новая сигарета.
'Я наплевала… Я не хотела такой быть… Я хотела немного признания… Хотела петь…'
Новый город, но такие же серые дома.
— Нет! Я не буду больше петь! Застрелите меня! Оставьте! Я ненавижу Джессику! — истеричный мужской голос среагировал, едва скрипнула взломанная дверь.
— А Дашу? — плечом привалился к косяку двери в комнату.
Запах покруче, чем в иной подворотне, во главе хлама музыкальная установка и комп. Небритое с нового года существо сливается с обстановкой, только лихорадочно блестят белки глаз.
— Даша… Мой ангелок… Я подарил ей ее мечту, знаете? Она всегда хотела петь, но… — он жмет собственную майку.
— Она не хотела петь. Она хотела стать учительницей.
— Нет. — мотает головой — Она должна была петь. Я смотрел на нее и видел… Как она становится звездой. Со мной, понимаете?.. Я и она…
— Но она была не согласна. — пальцы потянулись за сигаретой, но возникла мысль, что тут все от одного пепла вспыхнет.
— Да… Да! Мне ничего не оставалось, кроме как помочь ей! Переделать ее записи со школьных концертов и пустить в сеть! А потом я просто вывел в компьютере ее голос, для себя… Она не была со мной… Я стал ею…
Выдохнул, взгляд скользнул по плакатам Джессики на стенах, по присоскам с проводками, считывающими движения, каким-то пультам.
— …А потом я понял, чем стал… Я сделал своего ангела шлюхой… Я стала продажной певичкой… Я… Я не хочу больше этого.
Тут я отметил в хламе шприцы. Еще и смещающие личность колол… Не заметил, как пальцы начали яростно тереть лоб. Взгляд скользнул по детищу техники, настоящей Джессике. Не такая красивая, как предыдущие боты, но…
Рукоять пистолета легла в ладонь под панический вскрик больного.
…
' — Знаете, я только устроюсь в новой школе, как меня опять находят. Я слышала последние новости об исчезновении этой Джессики, господи, ну пусть уже это закончится. Представляете, прямо посреди урока заходят и в лоб и спрашивают. И потом месяц дети только об этом и думают!
— А Вы что преподаете?
— Физику. Всегда ее любила… Хочу преподавать в ВУЗе, но пока плотно заняться нет возможности.
— Из-за Джессики?
— Я могу жить только в некрупных городах… Муж говорит, скоро тему ухода этой Джессики обмусолят и станет легче… Может, хотите попробовать мой сырный пирог?'
— Грег! — заорал в трубку хрипловатый голос. — Там вообще не ловит или ты опять в наушниках?
Перевел взгляд в окно поезда. Унылые города сменяются такими же, только украшенными новогодним неоном.
— Я слушаю Вас. Простите.
— Я жду новость о Джессике! Это должна быть бомба! Что ты нашел?
— Как я и говорил. Все Джессики — шлюхи с пластикой или боты. Настоящей не существует.
Притуляк А. In the death car
Он подобрал её на объездной — маленькую, промокшую, неуютно нахохлившуюся несмышлёным воронёнком под унылой сентябрьской моросью.
— Привет, — бросил, наблюдая, как она садится рядом, пропахшая вечерним дождём и дорогой. И ещё, кажется, алкоголем немного. С её черных волос, сбившихся в обиженные пряди, стекало и капало.
— Привет, — неуверенно улыбнулась она. — Я тут тебе намочу немного?
— Только немного, — кивнул он, выезжая с обочины на дорогу. — Куда едем?
Она недолго посмотрела на дождевую сыпь в свете фар, застилающую всё впереди, отрывающую их от мира. Пожала плечами.
— Куда хочешь.
— О! — улыбнулся он. — Как редко приходится слышать такие слова от одиноких промокших девушек. Слишком редко, чтобы этот мир не казалось старым хмурым задротом, не знающим, куда и зачем он едет… Извини.
Она снова пожала плечами, всё пытаясь так пристроить свои локоны, чтобы с них не текло за воротник чёрной блузки под чёрной же джинсовой курточкой. Чёрная сумочка на плече. Чёрные джинсы. Ах!..
А она, вся, казалось бы, отдавшись своей причёске, то и дело бросала осторожные взгляды на его настойчиво равнодушный профиль, на галстук поверх белой рубашки, проглядывающей в отвороты плаща. И кажется, улыбалась одними глазами.
— Куришь? — поинтересовался он, доставая из бардачка пачку «Мальборо».
— Нет, — помотала она головой, обдав его щёку десятком мелких, колких и пахучих брызг. — Ой… прости. А ты кури, если хочешь, я нормально переношу.
Щёлкнула зажигалка. Его ноздри раздулись. С лёгким «пых-х» выпорхнул между тонких губ сизый клуб дыма. А фары выхватывали из темноты чахнущие вдоль дороги простуженные вётлы. Где-то в небе, слабым намёком на самое себя, проглядывала иногда полная луна. Скоро кончится дождь…
— Хорошая у тебя машинка, — оглядев салон, сказала она, чтобы что-нибудь сказать.
— Угу, — кивнул он. — Правда, она не моя.
— А-а… — понимающе кивнула она. — Жены…
— Угнал, — коротко пояснил он. — Полчаса назад.
— Ух ты! — неожиданно весело выдохнула она, поглядывая на него с откровенным любопытством. — Тебя, наверное, уже ищут?
Он глубоко затянулся, молча пожал плечами.
— Наверняка, — улыбнулся, повернувшись к ней. — А ты что забыла на кольцевой, одна, на ночь глядя?
— Как здорово! — произнесла она, не ответив на его вопрос. — Нас будет преследовать полиция! С сиренами и этими… маячками! Вау!
— Любишь адреналин? — кивнул он утвердительно.
— Ты, похоже, тоже не прочь.
— И не боишься?
— Чего? Не я же угнала машину, — улыбнулась она. — Тем более, что ты всё равно уйдёшь от них.
— Уйду, — согласился он.
Объездная забирала влево, уводя вокруг коробок старого квартала на юг — к речному вокзалу.
— Романтично-то как! — вздохнула она, поглядывая на него по-ребячески задорно. А чёрный и влажный локон упал вдоль виска. И глаза у неё были чёрные, влажные, с искорками, как звёздочки или брызги шампанского.
— А зачем тебе тачка? — поинтересовалась она, поглядывая на одинокий жёлтый глаз светофора впереди.
Он чуть сбавил газ перед светофором — ненужная сейчас привычка. Посмотрел на неё.
— Не могу в такую погоду сидеть дома. Когда такая… такая прелесть вокруг, когда дождь и осень и ночь, меня тянет поколесить по городу.
— Просто тянет, или конкретно на чужой машине?
— Без разницы, — усмехнулся он. — А почему ты не села назад? Отчаянная?
— Ты же открыл переднюю, — она заглянула ему в глаза. — Эй, ты что задумал, а?
— Как тебя зовут?
— Энджел. Что ты задумал?
— А меня — Марк. Не бойся, детка, не будет ничего такого, чего ты не захотела бы сама. Почитать тебе стихи?
— Кажется, я зря села в эту машину, — произнесла она то ли обречённо, то ли подзуживая его.
— Да всё нормально. Но я удивился, правда, когда тебя увидел… Ты разве не слышала про маньяка на тачке? Который подбирает голосующих девушек. Сейчас про него только и трындят по ящику.
Она покосилась на него, подтянула поближе к себе сумочку.
— А я слышала другое. Будто бы убивают водителей. Говорят, маньяк голосует на дороге, его подсаживают и… Ой, нет, нехорошая тема. Давай лучше стихи.
Он улыбнулся, вмял окурок в пепельницу, начал:
Осада горьких чувств, в порту — купцы с Востока,
И шквальные ветра, и мелкий дождь с утра,
И пенье водостока..
Вдруг резко обернулся, кажется, испугав её.
— Что? — спросила она встревоженно.
— Показалось, — бросил он. — К чёрту стихи.
— Ну и ладно, — вздохнула она. — К чёрту. Так куда мы едем, Марк?
— Да никуда. Поколесим ещё немного.
— А потом?
— Потом… — он потянулся за новой сигаретой.
— Прикури мне тоже, — попросила она.
Он протянул ей раскуренную сигарету. Попыхал второй, выпустил из ноздрей курчавые струйки дыма, посмотрел на неё, любуясь.
— Ты красивая, — произнёс одобрительно.
— Говорят, — кивнула она, неумело затягиваясь.
Мотор тихонько, неслышно почти, гудел. Достаточно, впрочем, громко, чтобы не слышно было шуршания дождя на крыше. Оседлал, паршивец, и едет. Он тоже, видимо, любит поколесить по городу. На чужой тачке.
Пронеслись навстречу фары очумелого странника, летящего куда-то на скорости девяносто миль в час. Самоубийца…
И снова тишина.
— Что-то полиция запаздывает, — сказала она.
— Пропажу могли ещё не обнаружить, — дёрнул он плечом. — В такую погоду немногие, мне кажется, способны думать о бренном.
— Наверное, — согласилась она.
— Так что же тебя занесло на дорогу, Энджел? Дождливой ночью, без зонта. С душою, выпившей немного.
— Совсем чуть-чуть, — улыбнулась она. — Один меланхолик высадил.
— А-а… твой парень? Поссорились?
— Мой парень? — взглянула на него чуть удивлённо. — Да нет. Подсадил один.
— Угу. А посреди дороги захотел расплаты.
— Захотел, — кивнула она.
— Не получил.
— Не-а. Так и ждёт, наверное… Ты не захочешь?
— Уже хочу. Обещаю, что не высажу тебя на дороге, если ты не платёжеспособна. Ты всё равно останешься здесь.
Усмехнулась, убирая докучливый локон за ухо. Вздохнула:
— Жаль.
— В смысле?
Не ответила. Потушила сигарету, помахала рукой, разгоняя облако дыма перед лицом.
— Всё-таки это гадость, — кашлянула. — Курево.
Проплыл мимо речной вокзал, подсвечивающий темноту унылыми сонными фонарями в ожидании странноватых путешественников, решивших вдруг, посреди позднего вечера, прокатиться по реке. А ведь наверняка такие есть! Каких только нет, чего уж там… Столбы света от фонарей падали вниз и не могли долететь до земли — разносились дождевыми каплями, влажной пылью.
Он не поехал через мост, за которым — или ему показалось? — посверкивал злобным светляком и приближался красный маячок полицейской машины. Он повернул налево и направил «Порше» вдоль реки.
Река зябко жалась к берегам и морщилась от приставучего дождя. А дождь льнул к этой кокетливой прожжёной девке, корчащей из себя скромницу. Шептал, уговаривал, настаивал…
В роще, прикорнувшей чуть дальше, на том берегу, дремали, свернувшись калачиками под грибами, гномы и видели в порнографических снах Белоснежку. Завязав бороды узлом, они драли эту сучку по-одиночке и скопом. А Белоснежка кричала и билась под ними и прятала в траву похабную довольную улыбку. Шлюха!..
— Так что насчёт секса? — спросила она, прервав его мысли.
Он посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом. Проводил глазами встречную машину. Спросил осторожно:
— Ты правда этого хочешь? Ты мне ничего не должна, детка.
Она порылась в сумочке. Достала зеркальце и помаду. Подкрасила губы, не торопясь, кокетливо-вопросительно поглядывая на него. Потом извлекла флакончик туалетной воды. Прыснула за одно ухо, за другое.
В салоне свежо и пряно, томно и интимно запахло скошенной травой.
— У-у-м-м, — потянул он носом. — Люблю этот запах. Была у меня одна девочка… она тоже пользовалась такими духами.
Помолчав минуту, добавил, улыбнувшись:
— Люблю смотреть, как девушки прихорашиваются. Какой-то философ сказал, что есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: как горит огонь, как струится вода, и… ещё что-то там. На третьем я бы сказал: и как прихорашиваются девушки.
Она повернулась к нему, медленно приблизила своё лицо к его. Дыхание обожгло ему ухо, дрожью пробежало по нервам, сгустилось где-то в животе и ручейком стекло в пах.
— Есть ещё одна вещь, — прошептала она. — Глаз не оторвать, до чего притягательная…
— Я знаю, о чём ты? — спросил он, вцепившись в руль так, что пальцы готовы были лопнуть в сочленениях и осыпаться на коврик прахом, дав волю «Порше» самому решать, в какую бездну броситься с головой. Голос его предательски дрогнул.
— Хочешь узнать? — призывно произнесла она, и влажное дыхание сместилось ниже, за скулу, затрепетало на шее.
— Детка… Я же за рулём…
— Брось его к чертям! Давай разобьёмся!
— О-о?! Да ты — моя! Я даже не буду с тобой…
Он ударил по тормозам — слишком резко, слишком торопливо, выворачивая к обочине. «Порше» шкрябнул крылом по бортику ограждения, взвизгнул от боли, засопел и затих.
Она ахнула, едва не ударившись о лобовое. Хохотнула, жадно припала к его губам, зачем-то приоткрывая сумочку.
«Неужели у неё там презы?..» — подумал он, жадно, как наркоман, вдыхая её поцелуй, расстёгивая плащ, нашаривая внутренний карман…
* * *
Машина стояла на обочине. Моросящий, неожиданно наподдавший к ночи, дождь выводил по чёрной крыше одному ему понятную заунывную мелодию осени. Со стеклом, правда, он не мог справиться, потому что щётка дворника всё маячила и маячила туда-сюда, без устали — ширк-ширк… ширк-ширк… — с обречённостью претендующего стать вечным двигателем.
Не было ни прохожих, ни проезжих. Ну, разве что, пара машин пронеслась по дождю мимо за последний час. Но разве станет кто-нибудь останавливаться? Какой интерес в прижавшемся к обочине «Порше». Кто станет заглядывать сквозь лобовое стекло, чтобы увидеть на сиденье мёртвого человека. А заглянув и увидев, разве станет он присматриваться, чтобы разглядеть — чтобы определить, — кто там — мужчина, женщина?.. Чтобы, возможно, воскликнуть: «Ба! да их там двое, кажется!»
И уж конечно не станет он мокнуть, стоя рядом с автомобилем, под дождём, и прислушиваться к песне, которую еле слышно бормочет себе под нос радио:
I know you have got the time
Coz anything I want, you do
You'll take a ride through the strangers
Who don't understand how to feel
In the death car, we're alive…
Макдауэлл А. К. Рейтинг
В полвосьмого. Записываю. Это важно. Двадцать второго числа.
— Ты уверен, что двадцать второго?
— Да.
— Можно встретиться чуть пораньше, — говорю. — Выпить кофе. Как раз пятнадцать минут на все про все.
— Тут не до кофе, — сухо отвечает Хоббс. Его голос, искаженный телефоном, неприятен. — Ты понимаешь? Они рванули школьный автобус. Там было сорок два ребенка.
— И все мальчики?
Это я уже работаю. Почему-то мне кажется, что там были мальчики.
— Что? — Хоббс удивляется. — Почему мальчики?
— Не знаю, или девочки. Это хоть как-то оправдывало бы пошлость этого замысла. Школьный автобус, взрыв… никакого стиля. Никакой фишки.
— Это ты не мне рассказывай, а репортерам. Они уже придумали тысячу фишек для этих ублюдков. Мы должны их поймать. Это наш шанс. Большие деньги, телевидение. Будем богаты и знамениты…
— Хоббс.
— Что? — он осекся.
— Прекрати меня уговаривать, это раз. И два — ты никогда не замечал, что разговариваешь так, как будто ты в плохом кино?
— Пошел ты.
— Ага. До понедельника. В полвосьмого, правильно?
— Да.
— Можно встретиться чуть пораньше. Выпить кофе.
Хоббс отключается. Мобильник издает негромкий звук, подтверждая это. Спрятав телефон, я закурил и задумался, поправив шляпу.