Пережевав свой язык, я чавкнула и иронично закивала. Не успела ничего сказать, как отец шуганулся, поясняя:
- Я вовсе не считаю тебя ненормальной или психованной какой-то...
- Но всё же рекомендуешь обратиться к мозгоправу.
- Я не зря сказал «психологическая ПОДДЕРЖКА», - акцентировал он внимание на последнем слове. - Людям, прошедшим горячие точки, как правило, назначают реабилитирующий курс.
- Мне предлагали, я отказалась.
Для отца это было новостью, о чём свидетельствовали нахмуренные брови.
- Почему ты отказалась?
- Потому что мне не нужен мозгоправ, я в порядке. Если вы с мамой считаете меня ненормальной, это ещё не значит, что так оно и есть. Я вовсе не должна жить и мыслить так, как вы того хотите.
- Я не утверждал, что ты должна жить как-то иначе. И мы с мамой не считаем тебя ненормальной...
- Ага! Чего тогда мама смотрит на меня, как на сумасшедшую?
Папа выдохнул сдержанно носом, в следующий момент нервно выпалив:
- Может, потому что ты живёшь в палатке на заднем дворе?! Как дикарка! Разжигаешь там костры и, сжигая мамины кастрюли, варишь себе супы и каши! В те дни, когда ты не питаешься тушёнкой, вскрывая банку обычным ножом, блин! Ты уже погнула несколько ножей!
- Господи, да куплю я ей новую посуду, - бросила я измождённо.
- Как?! Ты ведь даже никуда не ходишь! Воруешь хлеб с кухни! Ты в дом заходишь только, чтобы взять посуду и хлеб! А ещё... - он придвинулся ко мне ещё чуть ближе, говоря почти шёпотом. - Мама говорит, что ты не моешься...
- Я моюсь, просто не в доме.
Отец цыкнул, закатив глаза, а я чуть нервозно рассмеялась.
- Послушай... - тяжело вздохнул папа. - Ты была не просто в армии, а на войне, где с тобой происходили страшные вещи. Ты потеряла мужа на той войне! В данной ситуации нет ничего зазорного в том, чтобы обратиться к специалисту. Поговорить с ним о том, что не даёт тебе покоя. Просто даже высказаться. Можно обратиться к военным психологам - они помогут тебе отвыкнуть от военных уставов и вернуться в социум... - он глянул грустно на еду, которую мне заказал, а я даже не притронулась к ней. - Ты будто... мыслями в иной реальности. Я даже не знаю, слушаешь ли ты меня сейчас. Ты вообще знаешь, какое сегодня число?
Я покосилась на табло, расположенное над кассовой стойкой, где было написано число, время, температура воздуха за окном.
- Двадцать второе января две тысячи десятого.
Отец бросил мимолётный взгляд в сторону кассовой линии.
- А без шпаргалки - никак?
Я промолчала, опустив глаза.
- У тебя провалы во времени или что?
- Или что, - ответила я.
Ему не нравилось моё поведение, он цыкнул, с грустью произнеся:
- Ты сама на себя не похожа...
- Мне двадцать три года, я вернулась с войны в звании офицера. И я - вдова. Разумеется, я на себя, пятнадцатилетнюю девочку, не похожа!
Папа сглотнул, передёрнув желваками, но не раздражённо, а с сочувствием.
- Я не стану говорить, что знаю, какого тебе, - сказал он. - Потому что... я не знаю. Мне жаль, что ты в свои годы пережила то, что многих других миловало. Но я имел дело с военными людьми, и то, что с тобой сейчас происходит - это посттравматический синдром, Селин. Лишь поэтому тебе нужен специалист, а не потому, что я считаю тебя ненормальной.
- У меня нет никакого синдрома, папа. Я просто в депрессии.
- Тем более! Врачи помогут тебе справляться с депрессией.
- Ага, напичкают меня антидепрессантами и всего делов! Если они превратят меня в овощной суп-пюре, вы с мамой будите счастливы?
- Никто не собирается пичкать тебя таблетками, я советую лишь поговорить со специалистом.
- Я не пойду к мозгоправу. Тема закрыта.
- Ты ещё здесь покомандуй. Тема будет закрыта, когда я скажу! - выдал отец, вынудив меня скривиться и замолчать. - Объясни мне, почему ты не хочешь идти к врачу? Только давай серьёзно? Ты сама сказала, что у тебя депрессия, значит, ты признаёшь наличие проблемы, то есть отговорка «Мне не нужен врач, я в порядке» не катит.
Я вздохнула. Сначала я не собиралась вовсе ему отвечать. Но потом подумала, что могу и ответить - почему нет?
- Потому что... Уилл мне однажды сказал, что если я хочу, чтобы ко мне относились серьёзно и не считали примитивной девкой, то я не должна плакать на людях. Никогда. Тем более на глазах у мужчин. Но дело в том, что я обычная. Я просто девушка с неустойчивой психикой, переменами настроения и неординарными желаниями. Всё, что я могу, так это притворяться. Лишь строить из себя скалу. Если я пойду к врачу, то заговорю о нём... и заплачу. На глазах у незнакомого человека. И поскольку большинство психотерапевтов мужчины, то и на глазах у незнакомого мужчины. Я не могу себе этого позволить. И мне плевать, что он врач, что он давал клятву Гиппократа, я не стану расклеиваться перед чужаками! И не стану им рассказывать о том, что творится у меня на душе, потому что плевать они хотели в мою душу!
Отец долгое время молчал, даже с толикой восхищения во взгляде. Он впервые видел меня настолько сильной и строгой.
- Возможно, ты права. Но можно ведь обратиться к знакомому человеку, например, к Тони...
- Нет.
- Селин...
- Ты не понимаешь.
Я сглотнула, сдерживая свою боль, лишь мысленно говоря отцу то, что мучает меня целыми днями. Знаешь ли ты, папа, что можно часами вспоминать человека? Смаковать воспоминания, дозировать миллилитрами. Вспоминать его голос, все его слова, его смех. Вспоминать его глаза и мысленно пересчитывать ресницы. Вспоминать каждый миллиметр его самого, каждый изгиб, складочку, морщинки - даже те, что почти незаметны. Вспоминать его часами и понимать, что всё это не по-настоящему, человека больше нет. Его не существует, и мои мечты только мои... Он больше никогда ко мне не прикоснётся. Не поцелует, не обнимет, не скажет то, что тронет меня до глубины души или рассмешит до колик. Ты знаешь, папа, что значит потерять любимого человека? Не просто потерять - он не просто ушёл от тебя, позволяя тебе хоть чуть-чуть мечтать о предстоящей встрече, он исчез. Навсегда. Его больше нет в этом мире. Ты даже не представляешь, насколько мне больно, папа. Он умер, но моя любовь не умерла.
- Я ни с кем не могу говорить о своей боли, даже с тобой, пап, - сказала я, вынудив отца потемнеть. - Может быть, когда-нибудь я смогу говорить обо всём этом, но не сейчас. Если я сейчас начну, и неважно, даже если я начну с того, что не могу жить в доме, я всё равно перейду к разговору о нём. И стоит хоть раз позволить себе заговорить о нём с кем-то, я окончательно расклеюсь! Буду только ходить и ныть без конца! Я должна молчать о своей боли, чтобы даже не думать о том, что хоть кому-то есть дело.
Папа сглотнул, промолчав. Он смотрел на меня с болью. Разумеется, ему жаль, он не хотел бы, чтобы его дочь пережила то, что пережила. Ему тоже было больно - за меня.
- Я хочу взять новый контракт, - произнесла я после недолгой паузы. Отец хмуро на меня посмотрел и, кажется, сразу же всё понял. Но всё же спросил:
- Мне казалось, что ты устала от армии?
- Я так думала. Но в этом мире... я не нахожу себе места. Может быть, чуть позже смогу вернуться в социум, но не сейчас. На войне всё проще, и я там буду приносить пользу. Я уже достигла третьего уровня, мои силы пригодятся на войне. Мне нужно работать...
- Работать можно и здесь. Давай я договорюсь о собеседовании в оперативно-следственный отдел?
- Это не то. Мне нужен график. Жёсткий и бескомпромиссный. Только он меня контролирует должным образом, заставляет подниматься и идти работать. Здесь... можно позвонить на работу и сказать, что я сегодня не выйду. Здесь можно целыми днями ничего не делать, валяться в постели и думать - без конца думать, жить прошлым, пап. На войне нельзя так. Там ты можешь проваляться в постели весь день, только если тебе оторвало и руки и ноги. Причём если тебе только одну руку оторвало, ты являешься действующим бойцом... просто, не особенно активным.
Левая бровь отца одиноко уползла на лоб, а правая бровь опустилась вниз. Он немного помолчал, а потом недовольно проворчал:
- Я начинаю думать, что с войны ты вернёшься только в том случае, если тебе оторвёт все конечности, и тебя тупо уволят по причине ненадобности.
Я хмыкнула, отмахнувшись:
- Ничего мне не оторвёт. Я уже умирала прежде, и ничего...
- Но, милая, ты умирала не потому, что тебе что-то оторвало. Думаю, если тебе голову оторвёт, ты не воскреснешь.
- Как знать, - брякнула я озадаченно.
- Только, пожалуйста, не проверяй! - попросил отец. Я прыснула, беззвучно посмеиваясь. Что может быть лучше чёрного юмора в беседе с отцом?
- Наверно, ужасно слышать от своей дочери, что она хочет ехать на войну... - вздохнув, буркнула я.
- Да, не лучшая новость. В последнее время ты не балуешь нас с мамой хорошими новостями, - фыркнул он, заставив меня скривиться и недовольно щёлкнуть языком. - Но, к сожалению, чем бы ты ни занималась по жизни, мы с мамой всё равно будем переживать за тебя круглыми сутками. Так что лучше, чтобы ты делала то, чего тебе хочется - так, по крайней мере, ты не пожалеешь о прожитых годах. Поэтому, несмотря на то, что я не хочу отпускать тебя на войну, останавливать не буду.
- Спасибо.
- Не обольщайся, - прыснул отец с ехидством. - Для взятия нового контракта тебе в обязательном порядке придётся пройти психолога.
Я цыкнула, недовольно напыжившись, на что отец издевательски захихикал.
- А если ещё учитывать то, что ты творила в последние месяцы в Афганистане, не факт, что тебя туда снова пустят, - сатирически засмеялся он. Вот от кого, оказывается, я унаследовала умение поддерживать близких людей...
- В Афганистан мне виза не нужна, - съязвила я. - И ты слишком уж много надежд возлагаешь на военных врачей. Несмотря на то, что я немного съехала с катушек после гибели мужа, всё же мне присвоили офицерское звание. И я разговаривала с психологами после окончания контракта - никто из них не посчитал меня психопаткой. Да и ребята, с которыми я служила, так не считают. Они с радостью настрочат положительные рекомендации, может, даже, кто-то из них захочет взять новый контракт...
Глава 2
С июля 2011 года начался постепенный вывод войск из Афганистана. Но война была окончена лишь формально...
Октябрь две тысячи одиннадцатого. Меня окружала звенящая тишина пустыни и слепящее жаркое солнце. В Кандагаре редко идёт дождь, в октябре днём температура воздуха около двадцати семи градусов. Я иду по чистому полю сухой пустыни. Нет ограждений, нет людей, ничего нет, словно эта земля девственна, и ни один человек не ступал на неё. Никогда. Но я знаю, что это ложь. Я вижу мины, которых видеть не должна. Иду спокойно, не спеша, запоминая абсолютно каждый свой шаг, чтобы знать, где нужно свернуть, а где этого не стоит делать. Но в какой-то момент, меня вдруг осенило. Я остановилась, озираясь: мины загорелись множеством красивых светлячков, складываясь в рисунок. Матерь божья! Талибы ещё и издеваются!
Звенящую тишину неожиданно пронзает грохот долбящей музыки, вынуждающий меня инертно оглянуться. Мой непроизвольный шаг в сторону оказался роковым - я наступила на мину.
- Твою мать! - выругалась я. - Холл?! - заорала я, метнувшись прочь. В тот же самый момент, я поднялась с лежанки на полу, прошла вперёд. Смахнула плотную зелёную тряпку с «двери» палатки и вышла на улицу, где жарило солнце, и воздух был сухим. Вокруг меня расстелился военный лагерь, с несколькими палатками. Музыка доносилась из палатки, расположенной напротив моей. Она принадлежит главному сержант-майору Беннету, и уж от кого-от кого, а от него не ожидала! Он парень симпатичный, приятный в общении, верный муж и молодой отец. Никогда не пялился на мои сиськи, а они тут все горазды на это, знаете ли.
Я бесцеремонно прошла вовнутрь, тогда всё встало на свои места. Беннет был не один - за столом, сооружённым из коробки, на полу сидели трое. Беннет, сержант Райт и штаб-сержант Стоун. Стоун ещё ничего - нейтральный парень, а вот Райт не понравился мне с первого взгляда. Его перевели к нам из другого отряда совсем недавно, и с тех пор я к нему приглядываюсь. Может быть, всё дело в том, что он - блондин? Наверно, после истории с Томом все блондины вызывают у меня отвращение. Сейчас парни выпивали за импровизированным столом, разговаривали, а точнее пытались перекричать музыку. Они меня даже не замечали, пока я не подошла к кассетному магнитофону старого образца и не выключила музыку. Лишь тогда парни заглохли на полуслове, синхронно обернувшись на меня.
- Ты охренел?! - рыкнул Райт инертно, но когда увидел, на кого огрызается, подскочил со своего места. Вслед за ним встали и остальные, парни синхронно отдали мне честь. Я не стала отвечать взаимностью, хоть и, вроде как, должна.
- Ещё поспорить можно, кто здесь охренел, - фыркнула я.
- Лейтенант, - заговорил Беннет, собираясь объяснять, видимо, своё поведение. Но я его быстро прервала, стараясь говорить спокойно, но строго:
- Сколько времени?
- Эээ, - Беннет перекатил глазами. - Часа два.
- Половина второго дня, - помог ему Стоун.
- Верно, - кивнула я. - Следующий вопрос: почему отряд в лагере в это время?
- Потому что, - ответил Беннет, - большинство заданий мы выполняем по ночам или ранним утром, отдыхая в дневное время.
- А как обычно отдыхают военные люди, после выполнения задания? - не переставала я говорить с ними, как с идиотами, что им не нравилось, но они не могли меня затыкать и должны были отвечать даже на самые тупые мои вопросы.
- По-разному, - выдал Стоун. Я молча пронзила его взглядом, и он откашлялся: - но, Вы, видимо, говорите о сне.
- Видимо, - согласилась я. - Если по ночам во всём мире необходимо соблюдать тишину, то почему же по нашим ночам, которые у нас днём, тишины нет?
Парни синхронно замялись, не решаясь повторять, что все по-разному отдыхают, они делают это вот так...
- Ладно, - сдалась я. - Мысленно ответьте на этот вопрос и оставьте в уме. Следующий вопрос: напротив этой палатки, чья палатка находится?
- Ваша, - буркнул Беннет виновато, уже догадавшись, к чему я веду.
- А известно ли вам троим, чем я занимаюсь с часу до четырёх каждый день в своей палатке?
Парни единодушно вздохнули.
- Простите, - произнёс Беннет. - Мы забылись.
- Вы не ответили на вопрос.
Беннет откашлялся:
- Да, известно.
- А кто-нибудь из вас, случайно, не страдает склерозом?
Парни синхронно замотали головами, непонятливо хмуря брови.
- Слабоумием? Слепотой? - продолжала я, получая отрицательные ответы на все свои вопросы. - Никто в пространстве не путается? Или во времени? Или, может быть, один из вас страдает шизофренией, развившейся на фоне серьёзной контузии, а двое других настолько сердобольные, что ни о чём другом думать не могут, помогая шизофренику?!
В то время как Беннет беззвучно заржал, всеми силами пытаясь скрыть этот факт, Стоун немного завис на последнем вопросе, а Райт просто скривился.
- Сложноподчинённые предложения нормально воспринимаете? - уточнила я. Парни закивали.
- Да, - прыснул Беннет, сквозь скрываемый смех.
- Ну, так, раз уж никто из вас не путается в пространстве и не страдает провалами в памяти. Никто не слепой и не тупой. И вы все прекрасно осведомлены о графиках, как лагеря в целом, так и моём лично, а также знаете, что моя палатка располагается напротив вашей. Так ещё и... - я окинула взглядом их стол: две литровые бутылки виски, одна из них уже была пустой, вторая - ещё не начатой. Хлеб, консервированная рыба, куча скуренных сигарет. - Бухаете в два часа дня среды! Какой вывод можно сделать о вас троих?!
Парни переглянулись, возможно, они догадывались, что за вывод, но сомневались с формулировкой.
- Эм, - предположил Стоун. - Мы охренели?
Я весело закивала: