Так мы стали юридическими лицами, только без бухгалтерии и отдела кадров.
Огневая подготовка с ним – это длиннющие лекции, что патрон стоит как булка хлеба, а сколько мы хлеба, сволочи косорукие, сожрали своей бесцельной стрельбой? Кулак у него был огромный, он складывал кукиш и объяснял:
– Вот она, мушка-целик. Проводим мнительную прямую.
Курсовой офицер у нас был из потомственной генеральской семьи, слушал «битлов», был гламурный и тоже мечтал стать генералом. У нас он перекантовывался перед карьерным взлетом. Потом попал в одну серьезную контору, был откомандирован в одну тихую страну в Европе, попал под шпионский скандал и был выдворен под фанфары. В той конторе он, наверное, и по сей день. На стрельбище ему Ш. орет:
– Старлей, быстро сюда!
– Вы почему на меня кричите? – возмущался курсовой. – Я все же офицер!
– Говно ты, а не офицер!
Притом «говно» произносилось со смаком и слышалось как «хоф-фно» – с ударением на первый слог.
Отдельная песня было физо. В основном бег – бегали мы как лошади. У нас преподаватель был – по-моему, чемпион мира или Олимпиады по марафону. Он мечтал сделать из нас марафонцев, подгоняя на занятиях: «Так, километр бежим, быстренько так… Теперь километр отдыхаем легким бегом… Километр бежим, так быстренько…»
С беготнею у меня всегда было плоховато. Вот с гирями нормально – руки сильные. А с беготней на все дистанции, лыжами и метанием гранаты совсем швах. И меня постоянно оставляли тренироваться в субботу-воскресенье, загоняли в спортзал, где я любовался на наших качков, тягающих блины, и каратистов, молотящих по груше.
Помимо учебы, мы старались соответствовать понятию «человек думающий, образованный». И, кстати, командиры эти устремления разделяли. Например, вырваться в увольнение было затруднительно, но если ты брал пару билетов в театр, то тебя туда пускали группой. Пускали и в музеи. У нас была хорошая библиотека, и мы читали и классику, и новомодные книги. И Маркеса, и Стейнбека.
– Дайте мне Маркеса, – снисходительно вещаю я.
– Вам какой том? – спрашивает библиотекарша, подозрительно глядя на меня.
– А что, у вас их много? – с надеждой и интересом осведомляюсь я, зная, что книги Габриэля Маркеса дефицит и вот так сразу их получить – это просто везенье какое-то.
– Много! Молодой человек, не морочьте голову и говорите, какой том Карла Маркса вам нужен!
Зачитывали некоторые книги до дыр. Затевали дискуссии. Чуть ли не до мордобоя доходило: какой поэт лучше высказал метания Серебряного века и какой перевод Шекспира интереснее. Притом это считалось как бы обязательным – быть культурным и широко образованным, хотя тоже всякие у нас попадались – некоторые были явно не отягощены излишними мыслями и знаниями. Но запрос на интеллект имелся.
Постоянно нам привозили лекторов на скользкие темы. Помню политобозревателя Бовина, который забылся и начал такое молоть, что для нас попахивало бы знакомством с особым отделом. Привозили артистов. Показывали фильмы. В общем, старались делать из нас относительно разносторонних людей, за что я благодарен моей альма-матер.
Глава 7
Насмеши прапорщика
Если у тебя чего-то нет, скажи об этом прапорщику, насмеши его.
Материально наша обалденная элитарная престижность не ощущалась никак.
Взять нашу столовую. В отличие от столовок войсковых частей, где за деревянным столом сидело по десять бойцов и ели они алюминиевыми ложками, у нас внешне все вроде бы было чинно и благородно. Располагались мы по четыре человека за столом, столовые приборы были из нержавеющей стали. Но вот сколько потом я ни ездил по войсковым частям, нигде не видел, чтобы кормили настолько отвратно. В алюминиевых бачках нам раздавали свалявшуюся перловку или макаронные рожки, такие склизкие, что мы их для пущего аппетита сравнивали с опарышами. На стол на всех ставилась одна миска якобы с мясом, где в каком-то машинном масле плавали куски неопределенного происхождения, часто со щетиной.
Шрам на моей руке – это я порезался, когда таскал замороженные до каменного состояния австралийские туши то ли кенгуру, то ли баранов – еще с пятидесятых годов, из госрезерва, которыми нас кормили. Тайна, что это было за мясо такое, так и осталась до конца не раскрыта.
По воскресеньям нам давали вареные яйца. Уж ими мы наедались вдосталь, поскольку ели за себя и за своего боевого товарища, находящегося в увольнении в городе. По самым большим праздникам давали котлеты, по вкусу годные, но настолько это было редко – мы в ресторан «Пекин» чаще ходили.
Спасением был чипок – так назывался в народе буфет. Там мы обычно покупали яйца с майонезом или просто сырое яйцо, которое разбалтывали в стакане, мешая с накрошенными кусками хлеба. А еще там были шикарные эклеры. Правда, это все стоило денег, а получали мы тогда по семь рублей в месяц, на старших курсах по пятнадцать. Но на столовке нашей долго не протянешь. Так что тратили деньги на еду.
Объяснялось это безобразие со жратвой просто. Зампотылу был армянин-полковник в шапке-аэродроме и очень богатый.
Прапорщики наши – это отдельная песня. Они как мыши опустошали вещевые склады. Куда они девали сапоги, наволочки, простыни – просто непонятно. Но воровали они неустанно и неразборчиво – все, что попадется на глаза. Ходил анекдот – все, что создано советским народом, принадлежит прапорщику.
Закончилось все это дело для них плачевно. Схема была такая. Разворовываешь львиную долю своего склада в Военном институте. Перед ревизией звонишь такому же прапорщику из Академии Фрунзе и из других академий и завозишь грузовиками с их складов имущество, чтобы отчитаться перед комиссией. Когда же у них проверка, помогаешь тем же. Особисты, видимо, прочухали это, и были организованы одновременные встречные проверки во всех академиях. С последующими уголовными делами.
Наш военный историк, будучи дежурным по институту, помню, поймал прапорщика, тащившего домой украденный солидный шмат мяса, и чуть ли не пинками гнал его по территории. Правда, и после этого мяса в тарелках больше не стало.
Впрочем, сапоги яловые нам давали, обмундирование тоже, так что страждущими мы не выглядели. Только первые два курса воровали друг у друга хлястики для шинели. Стоит одному хлястику пропасть, как все начинают снимать их у соседей, потому как без хлястика нельзя – нарушение формы одежды.
У нас были некие отмечающие срок службы маркеры, кроме курсовок на рукаве. Распущенные ремни, как у дембелей в армии, были не приняты, хотя на первом курсе все ходили затянутые, потом ослабляли, но не до безобразия. А вот сумки – это другое дело.
Для тетрадей и учебников нам выдавали клеенчатые сержантские сумки – на вид страшненькие, да и в них мало что помещалось. Но командиры следили, чтобы ходили именно с ними. На втором курсе нам позволили менять их на кожаные офицерские. А родители у многих были офицеры, поэтому и отдавали своим детям солидные такие сумки. Но это было еще так, шуточки. Настоящий престиж начинался с четвертого курса, а у «переводов» – со второго-третьего. Когда появлялись портфели типа «дипломат». Обычные кожаные чудовища из советского ширпотреба не котировались. Вот «дипломат» – это да. Тогда в ходу были индийские «Вип» – стоили дорого, да еще и дефицитные, но мы их доставали и сразу переходили в категорию людей серьезных.
Но за «переводами» нам было не угнаться. Они во время заграничных практик накупят таких «дипломатов», которых в России и не видывали – с отливом, роскошными замками. Это было как бы обозначение – кто есть кто. Мы завидовали. Но без злобы.
Глава 8
Общага
На четвертом курсе нам объявили, что мы теперь взрослые люди. Мы оставили казарму и переехали в общагу – такое многоэтажное здание на территории института, где были комнаты на два-четыре человека и один санузел на две комнаты. Ну, роскошь просто нереальная.
Эту общагу переводчики прозвали «Хилтоном». Еще более приятным выглядело то, что нам, кто по полгода без увольнительных сидел и города не видел, разрешили ночевать дома. В девять, после самоподготовки, уезжаешь. И приезжаешь аж к восьми утра. Ну, шикарно же! На метро покатаешься, на людей в гражданской одежде посмотришь. Себя покажешь, такого красивого.
Правда, счастье это было только москвичам и женатиками. На третьем курсе все начали срочно жениться, обрастать тещами и детьми. И даже появился женкомитет какой-то – в этой шараге терлись наши курсанты, все такие юркие, ушлые, настырные. Они все время что-то там требовали, выбивали льготы и послабления, чем раздражали всех неженатиков неимоверно.
Но была одна закавыка. Домой не отпускали двоечников и залетчиков. То есть схватил пару, не пробежал лыжню на время – гуд бай родной дом. Сиди в «Хилтоне». Через некоторое время такой жизни становится уже вообще до фонаря, что там на воле происходит. Ну не отпустили в воскресенье в увал, сидишь, жрешь за весь курс масло, яйца и еще что дадут, в кино сходишь – лепота. Расслабуха. Что воля, что неволя – все одно…
Глава 9
Комсомольцы
Это была отдельная каста. По традиции лучше всего распределялись по окончании института активисты-комсомольцы и отличники. У комсомольцев шансов было больше, кто там за курс или факультет отвечал, и туда лезли не самые преданные делу партии, а самые прожженные и хитрые. И выплывали они наверх, зарабатывали очки за счет того, что портили жизнь окружающим, кого-то в чем-то изобличая и принципиально, по-комсомольски карая.
У нас как-то эти внесудебные комсомольские расправы над неугодными не практиковались. Но все же пострадавший у нас был – выпихнули из комсомола и из института уже на четвертом курсе. Лева – двухметровый толстенный детина с наивным улыбающимся лицом, профессиональный залетчик. Конечно, заскоки у него были – грешков было немало, ему все вспомнили, в том числе и прослушивание в комнате эмигрантских песен. Я и еще пара человек голосовали против того, чтобы его карать, но в лучших традициях массовой истерики все так накрутили друг друга, что Леве не поздоровилось. Тогда я понял, что при желании и некотором опыте манипуляций даже самый терпимый коллектив можно наэлектризовать, а потом и натравить на кого угодно.
Стучали эти комсомольские деятели с такой наивной непосредственностью, называя это принципиальностью. И чаще всего не по делу. Курсантам, без пяти минут офицерам, по Москве запрещалось ходить в гражданской одежде. По уставу ты всегда должен быть в форме. Но мало того, что обустраивать личные дела в таком виде не всегда удобно, а тут еще московская военная комендатура.
Мы сами ходили в комендантские наряды по городу и прекрасно знали, что у старшего патруля одна задача – записать как можно больше народу за нарушение формы одежды, дабы продемонстрировать рвение и избежать претензий к себе. Поэтому попадание на глаза патрулю означало, что тебя как столб обойдут, осмотрят и пометят, то есть докопаются непременно. Запишут замечание по любому идиотскому поводу – шнурки неглаженые там, носовой платок с цветочками, а потом из комендатуры в институт бумага с твоим именем – и сиди месяц без увольнений. А патрулей тогда много было, в метро – чуть ли не на каждой станции. И не пройдешь мимо них, гадов. Борьба с патрулями стала для нас таким народным спортом. Мы убегали, разрабатывали маршруты отступления и передвижения. Наиболее отвязные и физически развитые с ними дрались. Был такой молотобоец, который однажды парой боксерских ударов уронил патрульных и ласточкой перемахнул через забор института. Интересно, но последствий для него это не имело. Наш забор патрули предпочитали не пересекать, а оружия пристрелить негодяя не было – в Москве у гарнизонных патрульных были только штык-ножи.
В общем, понятно, при таких раскладах по выходе в город все переодевались в гражданку. Для этого в окрестных домах снимали квартиры – туда еще можно было привести нежную особь женского пола чайку попить. Скидывались на эти квартиры в складчину, так что получалось недорого.
И вот перед распределением такая сволочь из комсомольского комитета на комсомольском собрании института выступает и открытым текстом:
– Многие курсанты ходят по городу в гражданке!
И закатывает глаза – мол, более ужасного он в своей жизни ничего не видел.
– И гражданку они хранят на съемных квартирах!
Заложил так заложил. После этого рейды пошли, чтобы эти хаты вычислить. И вся малина закончилась.
Вообще-то, такие вот псевдопринципиальные комсомольцы и догробили СССР. Это некая каста приспособленцев, лишенная какой-либо морали, чувства локтя, но держащая нос по ветру. В девяностые годы они быстро перекрасились из комсомольцев в либералов и продолжают нас терзать под новыми лозунгами…
Глава 10
Иностранцы
Был во ВКИМО факультет иностранцев – там готовили юристов для военных структур всего нашего обширного дружественного мира.
Это вообще люди были забавные. Монголия присылала угрюмых, с пытливыми глазами офицеров, которые ни с кем не откровенничали, жили своей жизнью, ничего обычно не нарушали и держались строго.
Кубинцы – их все любили. Курсанты – подвижные, веселые, спортивные. На Кубе до сих пор особое внимание уделяется здоровью населения и спорту, и мы наглядно видели результат такого подхода. Они все были прекрасными гимнастами. Карате тогда было запрещено в СССР, а на Кубе ему обучали чуть ли не в обязательном порядке. Кубинцы все время устраивали в спортзале спарринги. Нашим институтским спортсменам рукопашный бой преподавал знаменитый тренер Тадеуш Касьянов, а стиль у него был самый жесткий. И они утверждали, что ударная техника у кубинцев никакая – это больше балет, чем драка. Но выглядело красиво.
Учились кубинцы очень добросовестно. Не знаю, правда или нет, но поговаривали, что неуспевающих вполне могли отозвать на Родину и там отдать под трибунал за то, что нерадиво расходуют государственные деньги и позорят перед старшим братом Остров Свободы. Кто его знает… Но по ним удрученности заметно не было. Люди очень позитивные были, и общались в рамках дозволенного мы с ними с удовольствием.
Отдельная песня – афганцы. Они проявляли потрясающие способности в освоении русского языка. Буквально через пару месяцев они уже вполне свободно лепетали по-нашенскому. На этом их учеба заканчивалась – они все погружались в фарцовку. Постижение премудростей юриспруденции их вообще не интересовало.
Тогда в СССР дубленки стоили по тысяче рублей при зарплате в сто пятьдесят, да и тех не было. А в Афгане этих дубленок завались. Вот афганцы их и возили сюда, продавали, а туда увозили то, чего там нет: часы, калоши, утюги, примусы, всякую ерунду, которая у нас за товар не считалась, а там ценилась сильно. Восторг восточного человека – торговля. Остальное суета…
Глава 11
Практика
За четыре года службы привыкли, что мы никто – бесплатная рабочая сила на кухне и караульные, иногда почитывающие учебники по юриспруденции. Ты же просто солдат, чья голова забита всякими ненужностями типа уголовного процесса и криминалистики, но куда употребить многочисленные знания – не совсем понятно. Притом было полное ощущение, что так будет веки вечные. Горы сотрутся в пыль, и моря высохнут, а мы все будем ходить в караулы и на кухню…
И тут практика – сначала следственная, потом прокурорско-судебная. И вот ты попадаешь в совершенно другое качество. Тебя объявляют приказом и. о. следователя, выдают прокурорское удостоверение, по которому к тебе ни один патруль докопаться не может, поскольку особый статус. И ты из черного раба превращаешься в белого – нет, пока еще не господина, но так – господинчика. Офицеры, которые тебя гоняли, что ты им честь не так отдаешь, не так свистишь, не так голос подаешь, уже смотрят с опаской: а что ты, сволочь такая, накопаешь в его войсковой части и лично на него? Конечно, он может тебе попенять, что ботинок твой не чищен, но сделать ничего не может без риска превышения полномочий. Красота!
И тут выясняется, что голова у тебя забита вполне востребованными знаниями. И учили тебя неплохо.
В первый же день работы следователем я расколол взяткодателя, которого безуспешно колола вся прокуратура.