К концу дня мы вернулись на стоянку, и радист передал в экспедицию радиосводку, а затем включил магнитофон. Полилась мелодия Глинки. Глубокому, рыдающему звуку виолончели вторил голос: «Уймитесь, волнения страсти…» Звуки разрастались, их тон стал низким до предела; виолончель уже не выпевала, а мощными раскатами несла мелодию в ущелье. Казалось, воздух настолько вибрирует, что и скалы насыщены звуками романса.
Ли-цзян замахал руками, подавая радисту знаки прекратить передачу.
Мелодия оборвалась на самом низком тоне, и на мгновение воцарилась тишина. Но почти сразу в тишину врезался какой-то шуршащий звук, не похожий ни на что слышанное ранее. В долю секунды шуршание превратилось а скрежет. Грохот обвала покрыл собою в финале все звуки. Это обрушилась нависающая, как крыло птицы, «подгоревшая корка» сланца. Она соскользнула с наклонного пласта и, промчавшись почти у нас над головой, упала и раздробилась на множество плиточек.
Солованцю остановившимся взглядом смотрел вниз, откуда, приглушенные расстоянием, неслись перестуки скатывающихся обломков. Он тихонько бормотал заклинания. И мы так же, как и проводник наш, стояли неподвижно, облизывая губы, пересохшие от волнения и испуга.
— Ми-бемоль, ми-бемоль! — закричал вдруг Ли-цзян, а мы с Максимовым испуганно переглянулись, но наш инженер продолжал повторять те же слова, сверкая глазами. Опомнившись, он умолк.
Радист пощелкал выключателем. Аппаратура запылилась, но была цела. Он передал в экспедицию радиограмму о том, что дорожно-изыскательский отряд обнаружил на трассе свежий обвал.
— Ми-бемоль, — повторил Максимов. — Какое странное, совсем не китайское слово! Это что-то из музыки. Что ты кричал сейчас, Ли-цзян? — спросил он.
— Вы же слышали, на какой ноте оборвался романс, — ответил Ли-цзян и засмеялся, увидев непонимающий взгляд Максимова.
— Ли-цзян в каждом грохоте может услышать музыкальный тон, — сказал я.
Но инженер только пожал плечами. Осмотрев снаряжение, мы убедились, что все невредимо, и вскоре принялись за ужин.
На следующий день Солованцю отправился в обратный путь, на базу экспедиции. С ним пошли вьючные яки. Он должен был привести второй отряд.
Прошла неделя. Нам осталось дня два работы, чтобы подойти к сотому пикету. Это был опасный участок трассы. Еще более огромная скала наклонилась над узкой тропой, покрытая черными выветренными плитами сланцев, которые, казалось, готовы были свалиться на голову неугомонным путникам.
Максимов опасался вести работы на этом пикете, и не без оснований. Каменная лавина могла обрушиться в любую минуту — и тогда прощай жизнь!
— Пока мы дойдем туда, я успею обеспечить вам безопасность работы, — твердо заявил Ли-цзян.
Мы с Максимовым хотя и знали характер нашего начальника, но положились на две известные поговорки: «утро вечера мудренее» и «авось кривая вывезет».
Возвратившись в лагерь из очередного маршрута, мы увидели караваи Солованцю и второго радиста, который выгружал несколько мощных направленных динамиков-громкоговорителей — оборудование, несколько странное для изыскательского отряда. Однако Ли-цзян сказал, что это все нам может пригодиться на сотом пикете. Назавтра мы побрели туда, неся в рюкзаках эту увесистую кладь.
Радисты установили два динамика под скалой, а другие два подняли к ее вершине. Это было странное, фантастическое зрелище. В пустом, безлюдном ущелье, среди угрюмых скал готовился радиоконцерт.
Кого здесь должны пленять звуки музыки? Но Ли-цзян был немногословен:
— Вы хотели безопасности? Она будет!
— Умилостивить горного духа сладкими напевами? Этот номер оставь для Солованцю, а нам… — заворчал Максимов, но смолк остановленный взглядом Ли-цзяна.
Хао-дун включил магнитофон, и вскоре четыре динамика дружно выплеснули мощнейшие звуки «Сомнения» Глинки, удесятеренные эхом. Почти оглохнув и не чувствуя от такой, хотя и знакомой музыки ни малейшего удовольствия, мы с раздражением ждали конца этого странного развлечения Ли-цзяна.
Когда виолончель и голос певца загремели о том, что… «страстно и жарко забьется воскресшее сердце», раздался гот же странный шелест и скрежет, который нас поразил еще в лагере, и плита выветренных сланцев, эта «горелая корка», скользя по наклонному пласту, как санки с крутой горы, скатилась в пропасть.
Мы стояли онемев, а Ли-цзян смеялся. Ну и смеялся же он!
— Не удивляйтесь, друзья, — услышали мы его слова. — Помните обвал над лагерем и мой крик: «Ми-бемоль!»? Это был тон, на котором оборвалась тогда музыка Глинки.
— Значит, от музыки обвал? — перебил я. — Не очень-то велика сила звука!
— Да, ты прав, — ответил Ли-цзян. — Даже звуки мощного симфонического оркестра в семьдесят пять человек излучают ничтожную энергию, какие-нибудь доли ватта. Но есть другая великая сила в звуке — это резонанс.
Приходилось ли вам когда-нибудь прислушиваться к звукам, которые издает рояль или скрипка, когда рядом с ними играют на другом инструменте?
Ведь все упругие тела резонируют, но только на определенные тона и с разной силой. Верхний пласт сланцев — это своеобразная резонансная доска. Он и лежит на скале, как доска, и должен отзываться на какой-либо тон. Видимо, тон ми-бемоль и был для него резонирующим. Пласт стал вибрировать. А много ли нужно сил для сдвига наклонного пласта, отделенного выветриванием от скалы? Ведь под блестящей от слюды его нижней плоскостью лежит такой же гладкий пласт слюдистых сланцев.
Ли-цзян говорил все это без запинки, словно читал лекцию. Он продолжал:
— Рассудим дальше. Сила трения верхнего, отделившегося пласта сланцев о поверхность скалы при ее крутом наклоне так мала, что достаточно было ничтожного колебания, и тогда сила тяжести сланцев сыграла свою решающую роль. Потому-то пласт и сполз в пропасть от звуков в тоне ми-бемоль. Скатываются же в горах лавины снега от громких криков неосторожных путешественников!
Убежденные доводами китайского инженера, мы прокричали «ура» в честь Ли-цзяна и его музыки.
— Ты, Ли-цзян, как древнегреческий титан, перебрасываешь скалы? — воскликнул Максимов, пожимая ему руку.
— Не хвали, друг, — ответил Ли-цзян. — Я буду сильным только там, где есть три условия: выветренные сланцы, крутой угол их наклона и соответствующий резонанс каменного пласта.
Д. Биленкин, инженер
ЗРИМАЯ ТЬМА
Научно-фантастический рассказ
Техника — молодежи № 8, 1959
Рис. Р. Авотина
Я сделал, конечно, большую глупость, что в тот поздний октябрьский вечер пошел от станции к даче Вовы Минаева не по шоссе, делавшему крюк, а через картофельное поле напрямик.
Едва за пригорком скрылись пристанционные огни, я очутился в полнейшей темноте. Сделав сотню шагов, я сбился с тропинки. Чтобы найти ее, я даже землю ощупал руками, но не отыскал ничего, кроме гнилой картофельной ботвы.
Далеко впереди сквозь ветки редкого леса мерцали фонари поселка. Мне не оставалось ничего другого, как идти на них. Я ставил ноги, не видя куда, и они проваливались в рытвины, тонули в рыхлой земле, подворачивались, скользили, спотыкались о грядки.
Вдруг откуда-то сбоку из мрака донесся мужской голос:
— Зачем вы мучаетесь, когда рядом замечательная тропинка?
— Не для собственного удовольствия, конечно! Чем задавать такие вопросы, лучше скажите, как выбраться на тропинку.
Я шагнул влево и угодил в яму, на дне которой оказалась вода.
— Ах, боже мой! — забеспокоился человек. — Стойте: я лучше проведу вас.
Через минуту рядом со мною смутно обозначилась длинная фигура. Человек осторожно взял меня за рукав, и мы двинулись. Но буквально через несколько шагов я поскользнулся и чуть не сбил спутника с ног.
— Знаете что, — нерешительно сказал тот, — пожалуй, мне лучше дать вам очки. Только…
— Чем здесь могут помочь очки? — удивился я.
— Это не совсем обычные очки.
Они позволяют видеть ночью. Я вам их сейчас надену, только не трогайте нечего.
— Хорошо, — ответил я несколько заинтригованный.
Тяжелый, но гибкий металлический обод охватил мою голову.
Пальцы незнакомца укрепили на переносице дужку, и мои глаза оказались плотно закрытыми.
— Теперь зажмурьтесь, — сказал незнакомец. — То, что вы увидите в первый момент, вероятно, несколько поразит вас. Но вы не беспокойтесь. По дороге я вам все объясню.
Незнакомец щелкнул возле моего виска каким-то рычажком и сказал:
— Можете смотреть.
Батюшки! Куда я попал?! Я был перенесен в фантастический мир, великолепный, но мрачный. Темнота пропала. Вокруг все казалось залитым светящейся краской. Прямо передо мной лежало пылающее поле, которое к горизонту тускнело оксидированной медью. Там, словно от вкопанных по фитиль в землю свечей, поднимались неподвижные язычки желтого пламени.
Небо, трепещущее светом грозовых туч, бороздили пятнистые пурпурные молнии. От них на поле вокруг бугров ходила двухцветная тень. Я глянул под ноги — и испугался. Подо мной была вода, вздрагивающая в глубине мутно-рыжими вихрями. Испуг мой увеличился, когда я оглянулся. Рядом стояла человеческая фигура в наглухо застегнутом пальто печеночного цвета. На раскаленном почти добела лице зловещими углями горели глаза.
«Я схожу с ума!» — мелькнула ужасная мысль. В страхе я схватился руками за голову.
— Осторожней! — предостерегающе закричала фигура, и к моему лицу протянулась кроваво-красная рука.
Но было поздно: я нажал что-то в очках и провалился в калейдоскопический вихрь. Хаос туманных светящихся шаров, колец, пятен, меняющих ежесекундно форму, очертания, окраску, кружился вьюгой.
Инстинктивно я поднял руку, чтобы защититься от летящего прямо в лицо огненного облака. Руки не было! Мое тело исчезло. Верней, оно превратилось в неясно очерченную, словно сотканную из пара, массу. На мгновение мне показалось, что я умер, но моя мысль еще продолжает существовать в каком-то эфирном мире.
Вдруг ослепительный луч света прорезал эфир. Я ошалело метнулся и побежал. Ниоткуда, из пустоты несся отчаянный вопль: «Стойте! Стойте!..»
Я бежал, задыхаясь, спотыкаясь, падая, не в силах ни прорвать толщу светового хаоса, ни остановиться. Верней, бежало мое тело, оставшееся в прежнем вещественном мире. Оно чувствовало боль, когда ветки хлестали по лицу, слышало удаляющийся топот чьих-то ног.
В конце концов я потерял сознание.
Прийти в себя заставил холод. Я лежал на земле, щекой чувствуя мокрую траву. Болела голова. Не открывая глаз, я ощупал очки. Они охватывали затылок толстым ободом, переходящим на висках в ребристую маску, которая закрывала глаза. Против глаз оказались гладкие, желудеобразные выступы.
«Первое, что надо сделать, — это избавиться от очков», — подумал я. Крепко зажмурив глаза из боязни новых неприятностей, я стал нажимать на все выступы, отдаленно напоминающие кнопку или замок.
Едва я надавил какой-то штырек, обод раскрылся. Я снял очки. Кругом по-прежнему была темнота, непроницаемая у земли, слабо белесая в небе.
Я встал. Теперь, когда подо мной снова находилась старая, милая, чернеющая у ног земля, я, наконец, сообразил, что ничего сверхъестественного со мной не приключилось, а что очки, очевидно, каким-то непонятным способом изменяли попадающие в глаза световые волны. Мне захотелось опять надеть очки. Уверенность, что я в любую секунду могу их сбросить, придала смелость.
Едва я надел очки, — для этого потребовалось только сомкнуть концы обода, — как вокруг снова закружился эфир.
Я сделал несколько шагов. Но в завихрениях эфира изменений не произошло, будто я стоял на месте. Танец светового эфира удивительно однообразен. Когда он мне наскучил, я в поисках новых ощущений нажал рычажок, расположенный возле виска с правой стороны. Картина мигом изменилась. Опять пламенели язычки свечей, только теперь они находились ближе, горели ярче и были уже не сплошными, как в первый раз. Казалось, из огненных стволов росли спутанные клубки застывших, кривых молний.
«Вроде дерева», — подумал я, вглядевшись. И тут же сообразил, что это и есть дерево. Вот ствол. Морщины коры выделялись темным прихотливым узором и придавали ему объемность. Сучья слегка шевелились под слабыми порывами ветра, создавая иллюзию золотых змеиных жал.
Итак, я оказался обладателем столь же изумительного, сколь и непонятного прибора. Но где хозяин очков? Как мне его найти? Обдумав положение, я решил, что лучше всего зайти к Минаеву, почиститься, а затем отправиться на розыски незнакомца.
Я включил «Светящийся мир» — это давало мне возможность пусть в непривычном свечении, но все же в знакомых очертаниях видеть окружающее. Неподалеку находился пригорок.
Очутившись на вершине пригорка, я замер в восхищении. Из гущи деревьев, как из костра, глыбой раскаленного камня высилось здание церкви. Лохматые ветви, точно языки пламени, лизали багрово-матовые стены.
Церковь была мне знакома. Она находилась на окраине поселка, в полукилометре от дачи Минаева.
Спустившись с пригорка, я направился мимо нее к домам, которые в обрамлении деревьев-факелов двумя шеренгами разноцветных китайских фонариков выстроились вдоль улицы.
Отыскав дачу Минаева, я вошел в неосвещенную переднюю и нажал кнопку звонка.
— Кто там? — послышался Вовин голос.
— Это я.
— А… Сейчас открою и зажгу тебе свет.
— Свет? Зачем? Тут очень светло, — ответил я со смехом.
— То есть как светло? — удивился Вова, отпирая дверь. — Темно, как в погребе.
Он щелкнул выключателем.
Свет семидесятисвечовой лампочки ослепил меня. Инстинктивно растопырив руки, я двинулся вперед на ощупь.
— Что с тобой? — услышал я сдавленный голос.
— Как что? — удивился я. — Ничего.
— Да нет же… Ты весь в грязи… И потом, зачем ты надел маску?
— Грязь? — Я осмотрел полу пальто. — Разве это грязь? Это же светящиеся сгустки звездной материи, слепец! А маска… О, это не маска, а очки, магические очки, в них видишь сущность вещей. Выключи, пожалуйста, свет в комнате, а то здесь слишком светло.
— Ты… ты нездоров?
Вместо ответа я загадочно изрек:
— Перед тобой император «Светящегося мира» и великий князь «Танцующего светового эфира», а ты, безглазая сосулька, болтаешь тут о каком-то здоровье!
Я услышал позади себя поспешный стук захлопнувшейся двери.
Нашарив выключатель лампы (обстановка комнаты была мне хорошо знакома), я выключил свет, уселся в кресло, облегченно вытянул усталые ноги и принялся с любопытством разглядывать знакомые предметы комнатной обстановки в их новом виде.
Стены были словно выложены темным янтарем. Потолок напоминал закатное небо. Розовую чернильницу на светло-вишневом столе наполняла золотая вода.
Я передвинул рычажок очков. Стены комнаты затуманились и отлетели в бесконечность. Опять закружился световой эфир.
Дверь приотворилась. Я переключил рычажок и увидел на пороге Вову. Его тощая фигура, выражающая растерянность и боязнь, показалась мне комичной. Я засмеялся.
Вова вздрогнул и исчез. Но мне уже надоело шутить. Пора было почистить одежду и поужинать. Все еще не снимая очков, я вышел в соседнюю комнату и зажмурился от невыносимо яркого света. Тут же кто-то крепко схватил меня за руки.
— Что за шутки?! — вскричал я.
— Спокойно, спокойно, — услышал я голос одного из тех, чьи смутные фигуры маячили в окружающем световом тумане.
Меня потащили из комнаты. Напрасно я звал на помощь.
На улице я, наконец, разглядел своих противников. Их было трое. На рукавах их халатов я увидел кресты. Крест был изображен также на дверце автомобиля. За автомобилем прятался перепуганный Минаев.
— Стойте! — завопил я, поняв, что стал жертвой мнительности своего приятеля. — Я же не сумасшедший!