Даже если бы удалось избежать столкновения в 1914 г., в ближайшие годы война, с большой вероятностью, все равно началась бы, но это вполне могла быть другая война, в которой Британия соблюдала бы нейтралитет. К 1914 г. появились явные признаки сближения Лондона с Берлином и возрастающего недоверия к России. Все это вынуждает нас вернуться к альтернативному варианту развития событий: что, если бы Германия выиграла войну? Если бы Англия оставалась нейтральной, что в таком сценарии вполне вероятно, у Германии появился бы существенный шанс победить. И для того чтобы вообразить такой исход, даже не обязательно исключать из европейского конфликта англичан, поскольку Германия и так едва не вышла из Первой мировой победительницей.
Зима 1916–1917 гг. стала поворотным моментом истории. Если бы немцы не вовлекли в конфликт Соединенные Штаты – в тот самый момент, когда революция предвещала крах России, – они с большой вероятностью одержали бы в Первой мировой войне верх (со всеми вытекающими из этого последствиями для России и Европы в целом). Итак, «альтернативный» вопрос имеет смысл формулировать так: что, если немецкое правительство не перешло бы зимой 1916–1917 гг. к полномасштабной войне подлодок, втянув таким образом в конфликт Соединенные Штаты? При этом ключевой момент, который следует держать в уме: для победы в Первой мировой войне Германии не требовалось сломить противника на Западном фронте – там достаточно было бы затянувшей патовой ситуации при условии окончательной победы Германии на востоке. Итогом такой победы стало бы возвращение к чему-то вроде довоенного статус-кво на западе и сохранение условий Брест-Литовского мира на востоке (которым и завершилось германо-российское противостояние в марте 1918 г.). И если бы немцы не вынудили Америку вступить в войну, такой результат был бы им почти гарантирован. Без американских или российских союзников Франция вместе с Великобританией не сумели бы одолеть Германию. К зиме 1916 г. казалось вполне вероятным, что правительство Соединенных Штатов лишит Англию и Францию возможности финансировать военный бюджет, наращивая займы на американском рынке. Одного этого было бы недостаточно, чтобы вынудить Англию и Францию пойти на уступки и заключить мир, но в сочетании с распадом России победа Антанты сделалась бы немыслимой. Вступление американцев в войну не только существенно улучшило финансовое положение стран Антанты, но и подняло их боевой дух в тяжелую пору 1917 г. и начала 1918-го. Ко второй половине 1918 г. американская армия уже играла на Западном фронте ключевую роль, и мысль о почти неисчерпаемых ресурсах, которые может привлечь на фронт Америка, если борьба затянется, существенно повлияла на решения, принимавшиеся германским командованием в 1918 г., и в целом лишила Германию уверенности в благополучном исходе войны. Брест-Литовский мир позволил установить в Центральной и Восточной Европе «немецкий порядок», что имело огромное значение для всех народов континента. В XX в. Германия и Россия оставались (как минимум потенциально) двумя самыми сильными державами континентальной Европы, и обе мировые войны были вызваны главным образом соперничеством между ними. Если бы одна из сторон существенно ослабла, другая смогла бы полностью контролировать Восточную и Центральную Европу, если бы только американцы не взяли на себя всю ответственность за поддержание европейского равновесия – но такое произошло лишь в 1945 г., а в ту пору было еще немыслимо. В 1918 г. крах России позволил Германии завладеть восточной частью Центральной Европы и тем самым сделаться безоговорочно сильнейшей страной на континенте. В 1945 г. та же ситуация повторилась с точностью до наоборот, а вторичный крах российского могущества в 1989–1991 гг. привел к объединению Германии. И в числе прочих последствий мы теперь вынуждены (но на данный момент в гораздо менее угрожающем контексте) искать способы адаптироваться к лидерству Германии в Европе, так, чтобы оно сдерживалось другими силами и чтобы способы эти были приемлемы для всех европейцев, включая немецкий народ. В силу исторических причин и современной политико-экономической ситуации эта задача очень непроста, и отсюда проистекает большинство проблем современной Европы.
Брест-Литовский мир лишил Россию всех территорий, приобретенных после царствования Петра I, т. е. заключил ее в тех границах, в каких Российская Федерация находится сейчас, и главной проблемой для нее была даже не утрата земель, завоеванных Петром и его последователями, а провозглашение независимости Украины, территории¸ подвластной царям еще с XVII в. В начале XX в. без Украины Россия не могла бы претендовать на статус великой державы. В тот момент Российская империя конкурировала с Соединенными Штатами за место крупнейшего в мире экспортера зерна, а выращивала экспортную пшеницу главным образом Украина. Экспорт зерна играл ключевую роль в положительном балансе международной торговли России и в государственной стратегии экономического развития, которая в ближайшей и среднесрочной перспективе предусматривала привлечение иностранных капиталов и технологий благодаря экспорту зерна. Также Украина поставляла большую часть добываемых в Российской империи угля и железа, здесь же была сосредоточена металлургическая отрасль. Жизненно важная роль Украины в российской экономике обуславливалась еще и тем, что Урал, где Петр Великий развивал металлургическую и оборонную промышленность, уже 100 лет как пришел в упадок, и возродиться ему было суждено лишь в пору сталинской индустриализации 1930-х гг.
Если бы Украина отделилась от России, Германии было бы обеспечено господство в Европе, тем более что независимая от России Украина могла существовать лишь в качестве сателлита Германии. Российское правительство – при любом режиме – не согласилось бы терпеть независимость Украины, и только Германия могла бы защитить ее от восточного соседа. Помимо геополитической уязвимости Украину ожидали и серьезные внутренние проблемы: при столкновении с большевистской Россией независимая Украина никак не могла бы положиться на лояльность коммунистов, русских рабочих из городов на восточной границе и шахтеров, а также большинства евреев. В совокупности эти группы составляли значительную часть населения, а во многих восточных регионах даже большинство. Хуже того, украинский национализм был уделом меньшинства даже в коренных центральных областях Украины. Крестьяне по большей части не воспринимали себя как украинцев, их идентичность определялась принадлежностью к деревенской общине и православной церкви, а если у них имелась более широкая политическая идентичность и представление о государственной лояльности, то они традиционно соотносили ее с царем, защитником православной веры. В предвоенные десятилетия в среде местной интеллигенции нарастал ожесточенный конфликт именно по вопросу, считать ли украинцев отдельным народом или частью большого русского этноса. Противоборство разворачивалось по обе стороны российско-австрийской границы, поскольку более четверти населения, которое мы теперь называем украинским, находилось под властью Габсбургов и средоточием украинского национального движения была австрийская Галиция. И Вена, и Петербург прекрасно понимали значение этой борьбы за формирование украинской идентичности и за то, чтобы привить эту идентичность массам, превращавшимся из неграмотного крестьянства в современных горожан. Хотя англоязычная историография, разбирая истоки Первой мировой войны, почти не уделяет внимания украинскому вопросу, именно из-за него все более обострялись отношения между Россией и Австрией.
Говоря, что Украина могла существовать лишь в качестве немецкого протектората, я не имел в виду, что это государство было нелегитимно. Со временем украинская власть могла бы обеспечить себе достаточный контроль над системой образования и привить большинству граждан сознание украинской идентичности. Независимая Украина в любом случае была гораздо более правомочным государством, чем, например, Ирак, выкроенный Великобританией из остатков Османской империи главным образом с целью обеспечить себе доступ к месторождениям нефти. Фундаментальная проблема для большинства постимперских государств заключается в том, что внутри империи множество народов перемешиваются исторически и географически и процесс разделения происходит сложно, зачастую жестоко. Менее всего для решения этих проблем годится политика, сочетающая Вестфальскую идею абсолютно суверенных государств с присущей европейскому национализму одержимостью общим языком, историей и происхождением. Итак, независимая Украина в первые десятилетия своего существования при слабости нового режима страдала бы от внутренних конфликтов, однако, заручившись покровительством Германии, это государство вполне могло бы существовать.
Тогда основной вопрос заключается в том, насколько устойчив был бы союз Украины с Германией и в целом немецкий порядок на востоке Центральной Европы. Нужно ведь понимать, что создание военной базы империи или хотя бы альянса лишь первый шаг, причем, как правило, самый легкий. Для сохранения империи требуется второй, зачастую более трудный, этап политической консолидации, создание соответствующих институтов и легитимация. В этом имел возможность убедиться Наполеон, как и англичане, которые к 1763 г. создали империю в Северной Америке – лишь затем, чтобы через 20 лет потерять там почти все территории. Даже выйдя победительницей из Первой мировой войны, Великобритания испытывала серьезные проблемы именно с консолидацией уже существовавшей на тот момент империи. В Египте и Индии английское господство удалось сохранить, хотя и ценой серьезных уступок, но в Ирландии империя потерпела поражение. И хотя послевоенные соглашения фактически допускали включение значительной части ближневосточных территорий в состав Британской империи, здесь проблем тоже хватало: например, местные восстания и недостаток финансов принудили Лондон перевести Ирак на подконтрольное самоуправление. А попытки овладеть Константинополем и Кавказом оказались империи не по силам, и британские войска вынуждены были отступить.
Итак, вопрос в том, смогла бы Германия успешно осуществить второй этап строительства империи в Восточной Европе, т. е. добиться политической консолидации. Опыт построения Германской империи в 1917–1918 гг. не внушает оптимизма. Не то чтобы немецкие правители были безнадежно глупы или бесчеловечны. Глава гражданской администрации, сформированной немцами на территории Украины, был как раз человеком порядочным и разумным и пытался применить здесь уроки, которые усвоил перед войной, изучая земельную реформу в Ирландии, а также собственный опыт управления японскими железными дорогами в Корее. Это помещает деятельность немцев в Восточной Европе во вполне приемлемый контекст. Но в целом немецкая администрация отпугивала местное население своей авторитарностью и жесткостью. Между немцами и местными националистами постоянно происходили стычки. Лишь на самой периферии новой империи, в Финляндии и Грузии, немецкое вмешательство приветствовалось и принесло некоторый успех. В Финляндии немцы служили местным элитам и среднему классу защитой от российских большевиков и воспринимались как естественный союзник. Та же формула оказалась применима и в Грузии, где немцы казались щитом против их же союзников, турок, продвигавшихся в Закавказье.
Однако нужно учитывать ситуацию, в которой приходилось действовать немцам. Чтобы создать прочный фундамент империи, требуется немало времени. Так, в Ираке англичанам пришлось в 1918–1922 гг. сначала подавить крупное восстание и пересмотреть целиком свою политическую стратегию, прежде чем удалось установить стабильный имперский строй, приемлемый и для них самих, и для местных элит. Германия в 1917–1918 гг. оказалась в Восточной Европе в крайне неблагоприятных условиях. Приоритетной задачей была победа в войне, и с ней следовало поспешить, пока население страны не начало голодать и пока американское подкрепление не обеспечило победу Антанте. Этой задаче были подчинены все прочие, и германское правление в Восточной Европе в основном сводилось к широкомасштабной, однако не слишком успешной фуражировке. Устраните из этого уравнения американское вмешательство и подставьте взамен мир в результате патовой ситуации на Западном фронте – и расклад сил заметно изменится. Тогда Германская империя смогла бы применить в Восточной Европе не только военную силу, но также экономические и культурные рычаги для укрепления своей власти. Для значительной части этого региона Германия была естественным экономическим партнером и культурным образцом. С другой стороны, подчас нелегко было бы согласовать некоторые ключевые для немцев интересы с политикой, обеспечивающей поддержку на востоке Центральной Европы: как обычно, германское аграрное лобби оказалось бы самым напористым и наименее конструктивным.
Успех германского правления зависел бы от того, насколько разумно (или неразумно) немцы подошли бы к строительству своей империи. Подавляющее большинство гражданских чиновников, а также лидеры центристских и умеренно левых политических партий сознавали, что успешная империя на востоке может быть только «неформальной», вынужденной учитывать местное национальное самосознание и сотрудничать с местными элитами. Военное руководство действовало грубее и вместе с некоторыми своими сторонниками из числа гражданских лиц нацеливалось на дальнейшую аннексию. Практически невозможно угадать, каков был бы итог политических игр с участием различных группировок внутри победоносной Германии и к чему привело бы столкновение германского руководства с реалиями Восточной и Центральной Европы. С окончанием войны генштаб должен был отчасти утратить свое влияние, но всякий раз, когда стратегические интересы империи или немецкого меньшинства в регионе сталкивались бы с местными интересами – в Латвии, Эстонии и Польше, в Берлине с большой вероятностью одерживали бы верх сторонники максимально жесткой линии.
Насколько приемлемой была бы неформальная империя для населения Восточной Европы? От такого вопроса местных националистов может хватить удар – и не без причины: для поляков господство немцев в регионе означало бы серьезное препятствие для их собственных планов национального строительства, в особенности если немцы сочли бы для себя полезным поддержать украинцев в ожесточенном польско-украинском споре о судьбе Восточной Галиции. Столь же неприятна была бы победа Германии латышам и эстонцам, желавшим избавиться от засилья немецкой элиты в Прибалтике. Учитывая убыль латышского населения (как на войне, так и в результате эмиграции), целенаправленная политика немецкой колонизации могла бы даже привести к формированию в этой небольшой стране немецкого большинства. В пределах Австро-Венгерской империи победа Берлина укрепила бы австро-немецкое управление и приоритет немецкого языка в образовании и делопроизводстве, однако, если бы Габсбурги сохранили власть (а победа немцев как раз этому и способствовала бы), они не допустили бы крайних форм немецкого национализма на подвластных им землях, потому что это грубо противоречило бы основным принципам династии. Более того, для некоторых групп населения Восточной Европы (самая заметная из них – евреи) такая неформальная Германская империя была бы весьма привлекательна.
Гипотетическую Германскую империю в Восточной Европе стоит сравнивать не с нынешней ситуацией в регионе, а с судьбой Восточной Европы на протяжении основной части XX в. Главное, что следует учитывать: в 1918 г. было установлено всего лишь перемирие, а не прочный мир. Отчасти это произошло потому, что коалиция победителей, которая диктовала условия в Версале, вскоре распалась, устранив, таким образом, те политические и силовые основания, на которых держалось соглашение. Соединенные Штаты вновь отошли от европейских дел, а Великобритания отказалась от военного союза с Францией и отменила всеобщую воинскую повинность, без которой такой союз не имел реального смысла. Элементарные ошибки, от которых содрогнулись бы государственные мужи, заседавшие в Вене в 1815 г. Но и без таких глупостей Версальский мир был бы очень хрупок. Как уже отмечалось, Первая мировая война вспыхнула на востоке Европы, и основным ее движителем было соперничество Германии с Россией за господство в этом регионе. В итоге проиграли обе – и Германия, и Россия, и Версальский мир был заключен за их счет. Но Россия и Германия сохранили потенциал для того, чтобы вновь стать самыми могущественными державами не только Восточной и Центральной Европы, но и всего континента. По этой причине у Версальского договора почти не было шансов, тем более с учетом огромной геополитической дыры, оставленной исчезновением Габсбургов. По всем перечисленным причинам новая глобальная война на востоке Европы назревала уже с 1918 г. Эта война причинила огромные страдания всем, жившим в регионе, и в итоге основная часть населения оказалась под властью сталинской России. Могла ли победа Германии в 1918 г. обеспечить стабильность на востоке Центральной Европы и уберечь континент от повторения глобальной великой войны? Знать это наверняка мы не можем, но шансы на мирный исход, по сравнению с версальскими договоренностями, повысились бы. Оказалось бы немецкое правление не столь жестоким, как режим Сталина? Опять-таки судить невозможно, однако, безусловно, следует воздержаться от приравнивания кайзеровской Германии к гитлеровской, в особенности в части политики на востоке Европы. В кайзеровской Германии хватало весьма неприятных, авторитарных, националистических и даже расистских элементов, и победа укрепила бы их, но не могла бы ожесточить так, как это сделала горечь поражения. Во время Первой мировой войны не обошлось без злодейств со стороны немцев, а международное право нарушалось многократно. Однако ни одна из сторон конфликта не была совершенно чиста в этом отношении, и жестокости немцев несопоставимы с тем, как Россия обходилась с евреями в восточной зоне конфликта, как Австрия подавляла сербов, не говоря уже о таких преступлениях, как резня армян в Османской империи. Германская политика на востоке в 1914–1918 гг. даже отдаленно не напоминает неистовую жестокость и геноцид 1941–1945 гг.