И ножка стола, предназначенная для утвердительных ответов, отстукивала:
— Да.
— Как ты поживаешь?
— Х–о–р-о–ш–о! — отстукивала ножка стола; при этом один из братьев прилежно записывал буквы.
Таким образом можно было вести самые продолжительные беседы. Иногда эти беседы принимали такой сугубо интимный характер, что кое–кто из сестер начинал роптать. А однажды дело дошло даже до того, что председатель кружка, типограф Дамаскус, вынужден был призвать Хакона к порядку.
Но, что любопытнее всего, во время беседы с одним духом мог явиться еще и другой и мешать завязавшемуся разговору.
Бывало, стоило Хакону отстучать свое «да», как другой дух отбарабанивал на ножке для отрицательных ответов «нет». Иногда поднималась форменная перебранка, что тяжело отражалось на медиуме. Можно было подумать, что духи разрывают его тело на части — каждый тянет его в свою сторону. Ольсен так стенал и метался, что у окружающих сердце разрывалось от жалости.
Сначала даже возникло предположение, что все это шалости некоего духа–шутника, одного из тех, которые имеют обыкновение вторгаться в спиритические сеансы, стараясь мешать поступлению сообщений от других более серьезных духов. Но, как выяснилось на поверку, эту роль взял на себя не кто иной, как покойный муж фру Друссе, который не мог не вставить свое веское слово.
— Да подождите же, подождите! — кричал Дамаскус. — Пусть каждый говорит по очереди!
Но обуздать господина Друссе не было никакой возможности.
Пробовали было произвести опыт с другим столом, большим по размеру, однако и на этот раз оба духа дали знать о себе сразу, в один голос. По словам фру Друссе, муж ее, еще в бытность свою на земле, постоянно проявлял неразумную ревность. Втайне она лелеяла надежду, что после его смерти все изменится. В особенности теперь, когда речь идет о чисто платонических отношениях. Но ничего подобного. Дух господина Друссе совершенно переставал владеть собой. А Хакон, натура чрезвычайно импульсивная, не оставался перед ним в долгу и отвечал злобной бранью.
Как–то случилось, что большой стол сразу затопал
двумя ножками. Деревянные ножки так затрещали, что даже страшно стало — как бы они не сломались. Порою движения стола приобретали такой бурный характер, что братьям и сестрам, образовавшим замкнутую цепь и поддерживавшим таким образом связь с потусторонним миром, нелегко было уследить за ним. Стол прямо–таки метался по комнате.
— Да! Да! — выстукивал Хакон.
— Нет! Нет! Нет! — гремел господин Друссе.
Это не только утомляло, но и очень действовало на нервы. Братьям и сестрам приходилось поминутно вскакивать с места, и, чтобы поспеть за столом, они вприпрыжку носились по комнате, обливаясь потом. Это было очень тяжкое испытание.
Во время одной из таких отчаянных стычек между обоими духами–соперниками стол так резко повернулся, что чуть не сбил с ног всех участников сеанса. Он метался по комнате, все время ударяясь о дверь. По предложению одного из братьев дверь открыли, и стол влетел в соседнюю комнату, где с шумом и грохотом стал биться о стены и мебель. Вспотевшим и задыхающимся спиритам пришлось следовать за взбесившимся столом.
— О господи! О господи! — взывала фру Друссе. — Они убьют друг друга! Они оба такие темпераментные мужчины, такие пылкие и необузданные! О, они убьют друг друга!
— Ну, уж этого они никак не могут сделать, даже если бы захотели! — успокоительно заметил Дамаскус.
— Ах, вот точно так они поступали и когда жили на земле! У обоих такой крутой нрав! На редкость необузданные и горячие натуры! Не знаю, чем все это кончится!
Но стол метался и бесновался до тех пор, пока окончательно не развалился на куски. Первой сломалась та ножка, которая выстукивала «нет» за господина Друссе.
Смертельно усталый медиум потерял сознание. Была минута, когда даже начали опасаться за его жизнь, — так долго он не приходил в себя.
На время спиритические сеансы пришлось прервать, а на фру Друссе возложена была обязанность призвать своего супруга к порядку. В противном случае пришлось бы отказаться от всяких попыток общения с потусторонним миром.
19
Фру Амстед не сразу удалось установить непосредственную связь с мужем.
— Так уж водится, — утешали ее. — Нужно время, пока духи обживутся в другой сфере. Но есть духи, которые принимают вновь прибывших на свое попечение. Нечто вроде духов–опекунов и духов–гидов. Через иих–то и удается получить информацию о тех, кто недавно перешел в лучший мир…
Духа–оцекуна, приставленного к Теодору А методу, звали Гельмут Цэгерер. При жизни он состоял профессором Грацкого университета и, повидимому, был талантливый и культурный человек. Теодор Амстед попал в хорошие руки.
— Добрый вечер, господин профессор! — сказал Да- маскус после того, как Ольсен впал в транс и установил связь. — Как там поживает наш друг Теодор Амстед?
— Х–о–р-о–ш–о! — отстучала ножка.
— У него все в порядке! — передал Дамаскус фру Амстед.
— Скажи ему, что с нами сидит его жена, — попросил Дамаскус профессора Цэгерера.
Ножка пробила:
— Да.
— Он уже знает об этом?
— Да!
— Может ли он сам явиться сюда?
— Нет!
— Значит, еще не сейчас? Когда же?
— П–о–п-о–з–ж-е.
— Большое спасибо, господин профессор! Вдова Теодора Амстеда хотела бы задать несколько вопросов. Можно?
— Да!
— Хорошо ему там? — тихо спросила фру Амстед.
— Да!
Тут фру Амстед вдруг показалось, что ей больше не о чем спрашивать: ни один вопрос не приходил на ум. Профессор из Граца, видимо, потерял терпение и удалился.
Но мало–помалу вдова приобретала спиритическую сноровку, и, наконец, наступил момент, когда к ней явился сам Теодор. Сначала проведен был пробный вызов, чтобы проверить, действительно ли это Амстед, а не какой–нибудь дух–шутник. Его спрашивали о вещах, которые могли быть известны только одному Амстеду — и никому другому. Ответы оказались удовлетворительными.
Дух Амстеда смог довольно точно сказать, сколько сигарет оставалось в известной ему коробке. Он знал номер их дома на улице Херлуф. — Троллесгаде. И ножка стола ударила сорок шесть раз в ответ на вопрос — сколько же лет прожил Амстед на земле.
— Почему ты это сделал? — спросила фру Амстед дрожащим голосом.
На сей раз стол промолчал. Очевидно, на этот вопрос еще нельзя было отвечать. Зато Амстед охотно поделился кое–какими сведениями о чисто бытовых условиях жизни в духовной сфере. Там, где он теперь пребывал, было очень мило, куда лучше, чем на земле. Настолько лучше, что даже вообразить себе трудно.
— А питаешься ты там прилично?
— Нет!
— Духи совсем не едят. Им это не нужно! — разъяснил кто–то из присутствующих.
— А как с одеждой?
— Пусть сестра ставит вопросы точнее, — перебил ее председатель кружка.
— Носите вы одежду?
— Да!
— Какую?
— Б–е–л-у-ю!
— Как ты там проводишь время? Есть ли у тебя какие–нибудь определенные занятия?
— Нет!
— Так уж водится, — прокомментировал Дамаскус. — Проходит некоторое время, прежде чем духи получают работу — в соответствии со своими способностями. Им надо ведь освоиться с обстановкой в иной сфере.
На вопрос: «Кто автор письма, полученного тобою в адрес министерства?» — ответа не последовало.
— Постарайтесь задавать такие вопросы, на которые можно ответить простым «да» или «нет», — сказал Дамаскус.
— Письмо это написано женщиной?
— Нет!
— Может быть, его писал мужчина?
— Да!
Ответ этот очень успокоил фру Амстед, ибо этот вопрос все время мучил ее. Ей было известно, что духи не лгут. Да и муж не стал бы обманывать ее. Вновь обретенное чувство уверенности в своем муже доставило ей некоторое удовлетворение.
Фру Амстед так и не сблизилась с другими братьями и сестрами — членами спиритического кружка. Быть может, это объяснилось социальными различиями. А она не обладала способностью писательницы фру Друссе легко приспосабливаться к любому сорту людей.
Только с медиумом у нее установились очень сердечные отношения. Между фру Амстед и юным, кротким красавцем Ольсеном возникла взаимная симпатия, которую можно было объяснить родством душ и единством мысли. Для фру Амстед Ольсен был единственным звеном, связывающим ее с мужем, мужем, для которого она была всем и который жил под ее непосредственным влиянием.
20
Немало людей занималось делом господина Амстеда.
Но и пропавший Михаэль Могенсен не был предан забвению. Его судьба тоже интересовала многих.
Правда, нигде не стояла его фотография в кожаной рамке. Не было у него отпрысков, которым надлежало расти и развиваться по его образу и подобию. Не было и кружка, где братья и сестры встречались бы при свете красной лампы и вызывали бы его дух с того света.
Не осталось у него близких, которые интересовались бы его судьбой или были бы связаны с ним такими крепкими родственными узами, чтобы оплакивать его. Он был совершенно одинок в мире.
Но стоит человеку исчезнуть, как люди начинают проявлять к нему больше внимания, чем к любому живому собрату. Оказывается, он обязан был, как и все прочие, регистрироваться, состоять на учете у военных властей, извещать полицию о перемене места жительства и своевременно платить налоги. А раз он исчез — общество в свою очередь обязано разыскивать его. И в случае его смерти государство должно установить ее причину. По крайней мере в этом отношении между богатыми и бедными нет никакой разницы.
Пока человек жив — он сам решает, что он будет есть, будет ли он вообще сегодня есть и хватит ли ему его заработка на покупку еды. Но стоит ему умереть, как на сцену выступает государство, которое требует, чтобы непременно была установлена причина смерти и выдано соответствующее свидетельство о смерти. А если человек исчез, весь аппарат сыскной полиции приводится в движение, чтобы найти пропавшего, — совершенно независимо от того, богат он или беден, знаменит или никому неизвестен.
Вокруг нас живут тысячи людей, которые никогда не бывают сыты, у которых нет сколько–нибудь приличной одежды и нет крова над головой. Пока эти бездомные не совершат какого–нибудь проступка, государству нет до них никакого дела. Но стоит только кому–нибудь из них выклянчить у прохожего четвертак на ночлежку, как появляется полицейский автомобиль, и его отправляют в тюрьму.
Прокурор возбуждает против него дело, адвокат защищает его, судья выносит ему приговор, тюремщики стерегут его. Одним словом, возмездие за преступление обходится государству не дешево.
Человеку предоставлено право свободно умирать с голоду. Но если он бросится в море и утонет–государство не пожалеет никаких средств, чтобы разыскать его труп. Полиция и спасательные команды, водолазы и летчики — все будет пущено в ход, в этом случае власти пойдут на любые затраты.
Ни власти, ни общество не забыли о Михаэле Моген- сене. Полиция усердно разыскивала его. Много народу занималось его делом, на него работал весь громоздкий и дорогостоящий государственный аппарат.
У полиции не было никаких достоверных данных, которые могли бы навести ее на след. Но некоторые обстоятельства все же заставляли предполагать, что между исчезновением Михаэля Могенсена и трагической гибелью господина Амстеда существует какая–то связь.
В могенсеновской каморке было найдено несколько толстых книг. Книг о динамите и других взрывчатых веществах. Такие же книги изучал и Амстед в последние дни своей жизни.
Была найдена и ткань фирмы «Chestertown-Deverill», — серая, чистошерстная, крученная в две нитки, — из которой шили себе костюмы и преуспевающий Теодор Амстед и бедняк Могенсен.
В общем, накопилось много мелочей, которые не укрылись от бдительного ока полиции.
Здесь можно указать, например, на карманные часы, почему–то не обратившиеся в пыль и прах в результате ужасного взрыва.
Можно указать и на некое таинственное письмо, адресованное в 14‑й отдел военного министерства и весьма заинтересовавшее полицию, которой очень хотелось разыскать отправителя.
А лотерейный билет, необъяснимым образом исчезнувший из ящика письменного стола, где он постоянно хранился?
А крупная денежная сумма, которую вечно нуждающийся Могенсен неожиданно растранжирил в последний вечер перед своим исчезновением на случайных гостей?
У полиции были все основания продолжать расследования, не предавая дела огласке. Во всей этой истории с исчезновением Могенсена и гибелью Амстеда оставалось еще много неясного.
Материал накоплялся по крупинкам. Эти крупинки терпеливо складывались вместе, как при решении головоломок, когда из отдельных частей нужно составить общую картину.
На это требовалось время. Решение этой головоломки не было плодом гениальной интуиции одного детектива, — оно было найдено благодаря систематическим и организованным усилиям всего аппарата.
Часть вторая
21
На шоссе выехал мужчина в фордике. Ему навстречу шли две молодые девушки–туристки, в коротких штанах и в носочках на хорошеньких ножках. Девушки приветливо помахали мужчине в фордике.
Но этим они несказанно разъярили его.
Уж не думают ли эти девчонки, что он растает от их приветствия? Или они воображают, что польстили ему?
Он так раскипятился, что даже остановил машину и, обернувшись в сторону удалявшихся девушек, язвительно бросил им вдогонку:
— Эй, вы! Куклы! Какого черта вы там размахались? Думаете — не устою перед вами? Убирайтесь–ка лучше восвояси да оденьтесь лучше, дуры!
Он не знает, что бы ему еще такое сказать. Лицо его искажается гримасой, а голос срывается.
Девушки с недоумением оглядываются. Потом заливаются смехом и продолжают свой путь.
Вот что бывает, когда город сталкивается с деревней…
Мужчину в автомобиле зовут Мартин Хагехольм. Беспокойная он душа. Пенсионер да к тому же еще и обладатель наследства. Жить бы ему спокойно в свое удовольствие. Так нет же: носит его всюду нелегкая, всюду сует свой нос — и хлопот у него полон рот. Лицо у Хагехольма багровое. А стоит ему выйти из себя, и оно становится совершенно синим.
Девушки вывели его из себя. Он громко разговаривает сам с собой, отплевывается. Время от времени он с таким неистовством налегает на рычаги, что машина его несется по шоссе какими–то чудовищными скачками.
Красивые здесь места. Луга и болота, нивы и большое озеро. Высокие, поросшие вереском холмы сменяет лес, поднявшийся из зыбучих песков. А дальше белые дюны и синее море.
Несколько в стороне, там, где в почве много суглинка, лежат крупные хутора. Это крепкие хозяйства, где все в полном порядке. Их владельцы — солидные люди, они своевременно рассчитываются по ссудам и налогам. Только одному из них приходится туго.
— Не расплатиться ему в срок! — говорит о нем сосед.
— Хи–хи! Придется ему убраться отсюда. А хутор пойдет с молотка!
Соседи ухмыляются и потирают руки.
— Поделом ему, так ему и надо!
В сущности ему не хватает пустяка, чтобы расплатиться с долгами. И все же придется расстаться с хутором,
Хуторяне водят знакомства только друг с другом. По воскресеньям хозяева поочередно приглашают друг друга на чашку кофе с невероятным количеством пирожков. Жены являются в шляпках и перчатках, едят белый хлеб ножом и вилкой, далеко оттопыривая при этом мизинец. Они очень чувствительны и начинают визжать, когда с крыши террасы на скатерть падает какая–нибудь маленькая зеленая гусеница. Ай–ай!
Впрочем, есть среди них человек, которого они у себя не принимают. Он пришлый. Он появился здесь только в 1901 году. С ним можно и поздороваться и поболтать. Но приглашать к себе на чашку кофе — не годится. Ведь он — пришлый.