– Гаап…
– Баал Гаап, – поправил он Ксану. – И ты должна встать передо мной на колени, ведьма.
– Я…
– Или уйти.
– Ты…
– Баал Гаап! – рявкнул Первородный.
И Ксана, трясясь от сдерживаемых рыданий, опустилась на колени.
– Баал Гаап…
– Я приношу тебе клятву… – громко произнёс Первородный.
Она должна была повторять. Или уйти.
– Я приношу тебе клятву…
– …верности…
– …верности…
– …почитания…
– …почитания…
Тем временем «сотрудники» уложили Германа на алтарь и плотно затянули ремни на руках и ногах.
– Я мечтаю лишь о том, чтобы служить тебе…
– …тебе…
– И клянусь на крови!
Она знала, что делать.
Ксана резко поднялась, в три шага приблизилась к алтарному камню, двумя руками вскинула кинжал и резко, на выдохе, вонзила его в грудь Германа.
Кровь брызнула на её прекрасные, чётко очерченные губы и мёртвые, совершенно пустые глаза.
Глаза человека, лишённого души…
* * *
Борис открыл глаза и сразу понял, что не дома: в их с Ксаной спальне окно располагалось справа, было намного больше и закрывалось бордовыми, а не жёлтыми шторами. Борис понял, что не дома, и потому испытал короткий, но очень резкий панический приступ: «Как же так?! Как получилось, что я уснул здесь?» Но через несколько секунд успокоился и принял происходящее.
Он остался у Виталины, потому что ему было хорошо.
Просто – хорошо.
В её объятиях, в её постели, в её доме. Остался, потому что не мог уйти, потому что сделал выбор.
Приступ паники прошёл, и настроение молниеносно улучшилось. Даже не улучшилось – стало прекрасным. Борис припомнил совершенно восхитительный вечер, плавно перешедший в невообразимо восхитительную ночь, страстные чувства, испытанные едва ли не впервые в жизни, и понял, что решение остаться оказалось самым правильным за много последних лет.
Он сделал выбор.
Неожиданно для себя выбрал обыкновенную девчонку, не подходящую ему ни по статусу, ни по положению. Выбрал, потому что любит.
Борис повернулся к Виталине, улыбнулся и тихо произнёс:
– Доброе утро.
– Доброе утро, милый.
Она была такая сонная, мягкая, теплая, нежная, что мужчина не удержался – крепко поцеловал Виталину. А потом ещё раз…
– Ты не опоздаешь на работу? – хихикнула девушка, почувствовав на себе его руки.
– Сегодня выходной.
– Борис?
Желание накатило так, что он не мог остановиться.
– Сегодня мы с Ксенией расстаёмся. Клянусь!
Виталина прекрасно понимала, к чему приведёт ночёвка в её квартире, и роль свою сыграла безупречно: не захихикала, ничего не сказала в адрес проигравшей соперницы, лишь тесно прижалась к мужчине и проворковала:
– Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, – нежно ответил Борис.
Затем отстранился, чуть приподнявшись над девушкой, ласково улыбнулся и крепко сжал её шею руками. Сдавил, глядя на захрипевшую Виталину с лютой злобой, одновременно понимая и не понимая, что творит.
Он так и говорил на суде: «Я не понимал, что делал».
И был абсолютно честен.
Но ему никто не поверил.
* * *
– В эфире «Информационный марафон НСН» и я, его ведущий, Всеволод Нерознак. Главной новостью дня остаётся убийство известным бизнесменом Борисом Нельковым своей молодой любовницы Виталины Дадупленко. Как сообщила гражданская жена Нелькова, Ксения Болгарина, причиной убийства могло стать нежелание Нелькова разрывать их отношения. «Я не думала, что он так сильно меня любит», – сказала госпожа Болгарина в интервью нашему корреспонденту…
Ксана выключила радио, остановила машину в правом ряду, включила «аварийку» и вышла на Бородинский мост.
На середину.
Как тогда.
Облокотилась на парапет – как тогда, – но огляделась совсем другим взглядом: опытным, внимательным, знающим, как правильно смотреть сквозь окружающие отражения. Знающим, куда смотреть.
Ведь отражений много, они накладываются друг на друга, обновляются и отражаются вновь, умножая своё великое число. Одни отражения смеются, делая мир ярче, другие чернеют лютым злом. Одни наполняют мир, меняя его своей истиной, другие разлетаются в дым, оставляя за собой лишь сожаление об утраченном.
Как выяснить, какое отражение станет реальностью? – Постойте! – услышала Ксана знакомый голос. —
Постойте!
Резко повернулась и увидела себя. Мрачную, злую и полностью опустошённую, захлебнувшуюся в горе и не чувствующую ничего, кроме него. Увидела себя, в клочья разорванную проклятым видео, увидела себя, бредущую по мосту с телефоном у носа, рыдающую, жалкую…
И увидела Германа, резко остановившего машину в правом ряду.
– Постойте! – Он подбежал, взял за руку и заставил поднять голову. Он посмотрел в её заплаканные глаза: – Что случилось?
– Не ваше дело!
Она ответила резко, с болью.
– Уже моё.
– Уйдите!
– Не уйду!
– Пожалуйста… – Ксана не выдержала, разрыдалась, держа Германа за руку, разрыдалась в голос, в крик, проклиная судьбу и мир, а потом прижалась к его плечу и затихла. Стояла, дрожа плечами и душой, но больше не рыдала.
Стояла.
Не дошла до середины моста.
Не заглянула в реку.
Не стала другой.
– Одна минута, – прошептала Ксана, глядя на несбывшееся отражение. – Герман, любимый, почему ты так задержался?
Под её взглядом отражение задрожало, покачнулось, оторвалось от реальности и медленно поплыло над мостом, чтобы рухнуть вниз и обратиться в тёмную воду.
Одна минута…
МАКАМ Х
ПОРТНОЙ
INGRESSO
Тишины нет.
Точнее, есть, конечно, но тишина означает опасность и требует внимательно прислушиваться к каждому шороху, шёпоту, эху – к любому звуку, способному рассказать, что на самом деле происходит вокруг. Потому что тишина означает, что кто-то затаился и ждёт, когда ты допустишь ошибку.
Какую?
Например, не заметишь того, кто затаился, и повернёшься спиной к нему. И целая жизнь окажется перечёркнутой тем, что ты повернулся спиной… Или бросил взгляд в неправильную сторону… Или на мгновение расслабился… Малейшая ошибка, и все мечты, надежды и желания обращаются в кровь на песке.
А песок здесь всюду – на губах, руках, одежде, на ресницах… Ничего удивительного – пустыня. Песок скрипит под ногами, паутиной путается на коже, шуршит по одежде, но когда нет ветра, его можно терпеть. В конце концов, это всего лишь песок – изменчивый и скользкий, не дающий отражений, но строящий удивительные миражи, отражающие его представление о другой жизни, строящий хрупкие замки, рассыпающиеся в прах от улыбки ветра.
Но песок – младшее зло. Больше всего Кириллу Амону не нравилось то, что в пустыне стреляли. По-настоящему стреляли из всего, что удавалось сюда привезти: штурмовые винтовки, тяжёлые пулемёты, миномёты, пушки, реактивные установки – в пустыне шла война, и она вызывала у Кирилла неприязнь. Он не боялся, ему именно не нравилось происходящее, поскольку приходилось тратить время и отвлекаться на вооружённых людей.
– Кирилл, даишы, – прошептал Пэн, указывая на небольшую, из четырёх пикапов, колонну, которая как раз подъехала к деревне.
– Вижу, – так же тихо отозвался Кирилл.
– Что делать?
– Ждать. Пока они нам не мешают.
Машины остановились на окраине, не доехав до первого дома с полсотни метров, и из кузова авангардного пикапа выпрыгнули бородатые боевики ИГИЛ4, которых Пэн почему-то звал «даишами». Пятеро рассыпались по сторонам, внимательно изучая окрестности, а трое встали вокруг вышедшего из кабины здоровяка с необычно светлой для местных племён бородой. В левой руке здоровяк держал карту, в правой – навигатор, и постоянно оглядывался, прикидывая расположение нужной точки.
– Они ищут то же, что и мы? – спросил Пэн.
– Да, – подтвердил Кирилл. – Но не там.
– Это хорошо…
Вооружённые мощными электронными биноклями Амон и Пэн следили за происходящим с гребня невысокого холма, скучающего в километре от деревни. А к холму они пришли ночью, со стороны пустыни, и были уверены, что ни местные жители, ни разведчики террористов их не засекли. Планировали заняться своими делами на рассвете и занялись, но появление даишей спутало карты.
Пэн втянул ноздрями воздух и усмехнулся:
– Вервольф.
– Европеец? – уточнил Кирилл, поняв, что речь идёт о мужчине со светлой бородой.
– Слишком крупный для европейских выводков, – покачал головой Пэн. – Скорее, американец.
– Он нас не учует? – Оборотни славились тонким обонянием.
– Вокруг полно людей.
– А как насчёт тебя?
Пэн едва слышно зашипел. В отличие от напарника, он принадлежал к роду сепсов – самых ядовитых змеевидов, и его запах резко отличался от человеческого.
– Мабраска спрячет.
– Будем надеяться.
Мабраска – талисман Мабраса, который носили все отличные от людей существа Отражения, скрывал и жёлтые глаза Пэна с вертикальными зрачками, и когти на пальцах, и отсутствие ушей, и, как выяснилось, запах. Амон плохо разбирался в нюансах использования талисмана, но надеялся, что напарник не ошибается.
Тем временем верфольф определился с нужной точкой, отдал приказ, и даиши вытолкали из второго пикапа рабочих с кирками и лопатами.
– У нас мало времени, – сказал Кирилл, убирая бинокль. – Через час они поймут, что копают не там, верфольф сделает поправку, увидит наши первые шурфы и прикажет прочесать окрестности.
Он говорил уверенно, потому что сам допустил такую же ошибку в расчётах и начал поиски с другой стороны дороги. А когда сообразил, где нужно копать, условная линия пустынного фронта резко переменилась, правительственные войска отступили, и деревня оказалась на подконтрольной ИГИЛ территории. Пришлось уходить. Но они вернулись, поскольку знали, что им дышат в спину конкуренты.
– У нас есть два часа.
– Тогда хватит тратить время.
Амон и Пэн соскользнули к подножию холма и оказались у шурфа, ради которого вернулись, у шурфа, который пять дней назад привёл их в древний подземный ход. На следующий день вокруг Пальмиры начались ожесточённые бои, шурф пришлось завалить, но сейчас он снова был расчищен и манил искателей чёрной дырой таинственного прохода.
Роли распределили заранее. Пэн остался на поверхности, Кирилл же сбросил в отверстие контейнер, затем протиснулся сквозь узкий лаз, спрыгнул – потолок оказался невысоким, – и включил фонарь. Куда нужно идти, он не знал, двинулся наугад, направо, и через десяток осторожных шагов понял, что не ошибся: коридор привел Амона в комнату, вход в которую преграждала деревянная дверь с печатью принципала Сулеймана V, правившего местными органиками с XIII по XV век. Несмотря на прошедшие столетия, дверь оказалась крепкой, а вот охранное заклинание давно истлело, и магический щит печати превратился в элемент декора.
Но Кирилл всё равно едва не завопил от радости.
Печать Сулеймана V! Все источники указывали, что именно этот принципал был последним обладателем уникальной реликвии, которую вот уже несколько столетий искали все иерархи Отражения. Старая дверь с потерявшей силу печатью обещала вспотевшему от предвкушения Кириллу невиданную добычу.
«Пора», – прошептал он себе, после чего надел на голову громоздкую конструкцию, напоминающую изготовленные в Эпоху Возрождения очки виртуальной реальности, отодвинул засов и вошёл в комнату. Или камеру, учитывая, что помещение находилось под землёй. Или погреб, поскольку предназначалось оно для хранения.
Вошёл и не удержался от восклицания:
– Есть!
И засмеялся.
Потому что победил.
Реликвия ждала Амона на прямоугольном каменном постаменте в центре комнаты. И зашипела, заставив гостя вздрогнуть от неожиданности.
– Боже, ты действительно жива! – пробормотал он, поражаясь неистовой злобе, которую древняя реликвия сумела передать без слов, одним только звуком.
Шипение повторилось. Реликвия не понимала, почему у неё не получается, рассвирепела, но сделать ничего не могла: убить наглого пришельца оказалось невозможно.
– Боюсь, сейчас ты окончательно осатанеешь, но выхода у меня нет, – пробормотал Кирилл, снимая с плеча контейнер.
Поставил его на постамент, раскрыл, медленно натянул плотные и длинные, выше локтя, резиновые перчатки, взялся двумя руками за реликвию и осторожно перенёс в контейнер. Закрыл его, снял очки, перчатки, выдохнул и вновь рассмеялся. Кирилл знал, что операция далека от завершения, что им с Пэном ещё предстоит выбраться из охваченной войной Сирии, но всё равно рассмеялся, радуясь тому, что самый важный этап завершился.
Подняв изрядно потяжелевший контейнер, Кирилл вышел в коридор и быстрым шагом добрался до лаза.
– Нашёл!
– Правда? – взвизгнул Пэн.
– Зачем мне врать?
Сепс громко прошипел пару фраз на языке змеевидов, судя по интонации – бурно радуясь, и бросил вниз верёвку.
– Давай контейнер.
Выбраться через узкий лаз с грузом за спиной не получилось бы, поэтому Кирилл обвязал драгоценную ношу верёвкой и распорядился:
– Поднимай.
– Есть…
Пэн вытянул контейнер, наклонился, освобождая его, снова бросил Кириллу верёвку, а следом – взведённую гранату.
– До встречи!
И отпрыгнул в сторону, опасаясь оказаться под осколками.
PUNTO
Рассказывают, что здешняя земля долго не соглашалась терпеть над собой камень и выстроенные дворцы гибли. Не просто погружались в землю, больше похожую на воду, а бесследно исчезали, проваливаясь в отражённое болотом небо. Рассказывают, что даже самые длинные сваи так и не нашли дна и держат город, упираясь в спины мёртвых. Ещё рассказывают, что Нева смеялась над строителями имперского града, но смирилась, поражённая их упорством, и вот уже триста лет отражает гордый Санкт-Петербург в своей суровой воде.
И с тех пор образ Города наполняет океан, разбегаясь по его течениям и протокам.
Образ крепостных стен и золотых куполов, мостов и каналов, памятников и людей, которые смотрят в задумчивые воды Санкт-Петербурга… Их отражения плывут по океану, столь огромному, что даже время иногда оставляет его за своими пределами. В океане отражения становятся самостью и обретают силу, сплетаются с образами других городов и возвращаются в мир неба, чтобы пролиться на твердь каплями бесчисленных подобий.
Капли дождя падают на камни, и хоровод начинается сначала.
А Питер любит дождь, ведь рождался под его шёпот, стонал в его грозах, рычал в его громах. Рождался под мелкую водяную пыль, рассеянную в воздухе, рождался под тяжёлыми тучами. Рождался к славе и величию.
Питер любит дождь, но сегодня ограничился его паутинкой, которая едва расчертила Город тончайшими серыми линиями и тут же исчезла, прихватив с собой набежавшие ночью тучи. Город ясно улыбнулся и приветствовал солнце полуденным выстрелом.
– Бытует мнение, что некроманты настолько мрачны, что не терпят ничего, кроме Тьмы и ночи, – негромко произнесла женщина, оглядываясь на Петропавловскую. – Что наш удел – кладбища и холодные склепы, и в небе мы видим только Луну.