Имеются, как мне представляется, и упущения в книге Кигана. Центральный ее мотив – раскрытие роли и значения смыслообразующей деятельности в процессе человеческого развития. Но обращение к осмыслению данной проблематики не является чем-то новым и уникальным. В 50-60-х годах австрийский психолог и психиатр В. Франкл обращался к рассмотрению смыслозначимости человеческой жизни. Он исходил из того, что именно стремление к смыслу, а не сексуальное влечение (Фрейд) или воля к власти (Адлер) является наиболее существенным фактором для человека. Поиск каждым индивидом смысла своего существования и реализация его – вот что предопределяет его конструктивную деятельность (Frankl, 1962). Франкл не только говорил о необходимости раскрытия смысла жизни конкретной личности в определенном временном интервале ее развития, но и ратовал за создание терапии, выходящей за рамки трактовки пациента исключительно под углом зрения его болезни. Словом, он поднимал те же вопросы, которые обсуждаются в книге Кигана. Но последний не только не обращается к идеям Франкла, но даже не упоминает о нем.
Обстоятельный разбор содержания книги Кигана и выдвигаемых им теоретических положений – задача, требующая отдельного исследования, выходящего за рамки данного материала. Полагаю, что в осуществленном мною кратком обзоре, целью которого являлось привлечение внимание отечественных ученых к недавно опубликованной новой работе зарубежного автора, достаточно будет подчеркнуть следующее. А именно то, что книга Кигана является по-своему интересной и может привлечь к себе внимание не только философов и психологов, специализирующихся в области критического анализа зарубежных концепций, но и всех тех, кто занят осмыслением проблемы человека.
Литература
Erikson E. Childhood and Society. N.Y., 1950.
Kegan R. The Evolution Self. Problem and Process in Human Development. Cambridge (Mass.)-London, 1982.
1983
Французский Фрейд
На протяжении последних десятилетий фигура французского психоаналитика Жака Лакана (1901–1981) привлекла к себе внимание многих западных интеллектуалов, чье отношение к ученому было крайне противоречивым.
С одной стороны, лакановская трактовка основополагающих идей 3. Фрейда и методы психоаналитической терапии, предложенные Лаканом, вызвали негативную реакцию со стороны ортодоксальных психоаналитиков, которые не только подвергли остракизму лакановский вариант психоанализа, но и высмеивали его манеры поведения, отнюдь не соответствующие респектабельному психоаналитику. В начале 60-х годов Лакан был исключен из членов Международной психоаналитической ассоциации, а многие западные психоаналитики называли его не иначе как шизофреником или психопатом.
С другой стороны, во Франции Лакан был возведен в ранг национального героя, которому внимали с благоговением и чьи идеи находили поддержку среди многих представителей французской интеллигенции. При его жизни была создана лакановская психоаналитическая школа, лекции Лакана посещали известные во Франции философы, включая М. Мерло-Понти, П. Рикёра, С. Альтюссера, среди его друзей были такие знаменитости, как К. Леви-Строс, Ж.-П. Сартр, С. Дали, П. Пикассо. Некоторые ученые называли его «французским Фрейдом», а журналисты заявили, что наш век должен быть назван «веком Лакана».
Это противоречивое отношение к Лакану находит свое отражение в публикациях зарубежных авторов, посвященных рассмотрению жизни и деятельности французского психоаналитика.
Работа Стюарта Шнейдермана является одной из таких книг, в которой освещаются различные аспекты становления Лакана как ученого (Schneiderman, 1983). Ее автор – бывший профессор английской литературы в Буффало, отказавшийся от своей преподавательской карьеры, в 70-х годах уехавший во Францию на выучку к Лакану и ныне ставший одним из психоаналитиков-лаканианцев, имеющим свою практику в Нью-Йорке.
Сама по себе данная работа не является научным исследованием: в ней нет ни систематического изложения учения Лакана, ни обстоятельного разбора его наиболее важных концепций, ни оценки лакановских теоретических построений в целом. Не является она и биографическим эссе. Это, скорее, воспоминания автора, проливающие свет на некоторые особенности культа Лакана во Франции, – воспоминания, не лишенные отрывочных размышлений по поводу лакановской теории и практики. Вместе с тем работа С. Шнейдермана по-своему интересна, ибо она написана человеком, несколько лет находившимся под сильным влиянием лакановского психоанализа и, следовательно, имевшим возможность видеть перипетии его развития в середине 70-х годов.
Отмечая влияние Лакана на соотечественников, автор пишет, что французский психоаналитик был «национальной гордостью», а «быть лаканианцем в триумфальные дни французского психоанализа, в течение середины 70-х годов, являлось залогом успеха» (там же, р. 12, 13). Чем же объясняется такая популярность Лакана во Франции и негативное отношение к нему со стороны многих английских и американских психоаналитиков, придерживающихся ортодоксальных фрейдистских позиций?
Послевоенное поколение в Европе со всей остротой почувствовало необходимость пересмотра ценностей жизни. Переосмысление западной этики и традиционных подходов к решению метафизических проблем стало насущной задачей тех, кто в той или иной форме выступал против фашизма. Ниспровержение концепции субъективности, распространенной в западной философской мысли, а также установление диалога между отдельным человеком и окружающим его миром составляли основу проекта нового отношения к реальности. Лакан придал этому проекту концептуальную форму, выступив с критикой рациональных функций сознания и сосредоточив внимание на проблеме желания индивида, рассмотренного через призму желания «другого». Критикуя человеческое Я как источник рационализации жизни, сопровождающийся проявлением зла, Лакан отверг американизированные варианты ортодоксального психоанализа с акцентом на «эго-психологию» и институционализацию психоаналитического обучения. Ратуя за свободу психоанализа от каких-либо канонов и догм, рассматривая человека с точки зрения его речевой, языковой практики, призывая к «новому прочтению Фрейда», он тем самым выразил настроение части французской интеллигенции, став, по сути дела, «героической фигурой».
Описывая сложившуюся в послевоенные годы ситуацию во Франции и подчеркивая роль Лакана в превращении психоанализа в «доминирующую интеллектуальную дисциплину» в этой стране, С. Шнейдерман приходит к выводу, что сама политическая обстановка способствовала превращению французского психоаналитика в национального героя. «То, что психоаналитик смог достичь статуса общественного признания, не является собственным достоянием психоаналитической предприимчивости» (там же, р. 165). В период, когда многие генералы и государственные деятели во Франции показали себя не с лучшей стороны, ученые, интеллектуалы и художественная интеллигенция, замечает автор, воспринимались как подлинные герои. Выступление же Лакана против американского влияния во Франции импонировало многим французам и соответствовало политической ситуации того времени.
Следует сказать, что «новое прочтение Фрейда», одобрительно встреченное частью французской интеллигенции, вызвало негативную реакцию у психоаналитиков, разделяющих основополагающие установки канонизированного фрейдизма. Оснований для этого было более чем достаточно. Так, если многие психоаналитики пытались внести свой вклад в развитие «эго-психологии», акцентируя внимание на механизмах защиты Я, то Лакан критически отнесся к нарастанию данной тенденции в американском психоанализа, расценив человеческое Я как параноидное и смести срез исследования в область языковых структур. Большинство западных психологов и психоаналитиков ратовало за развитие так называемой научной психологии, основанной на опытных данных. Лакану же импонировало классическое образование, и он считал, что заключения, вытекающие из экспериментов, проводимых психологами, никогда не изучавшими идеи Аристотеля, Декарта, Спинозы и других мыслителей, ничего не стоят.
Институционализация американского психоанализа основывалась на признании статуса психоаналитика как практикующего врача, имеющего специальное медицинское образование, в результате чего гуманитарии не допускались, как правило, в сферу практического использования психоанализа. Лакан, напротив, имел тесные контакты с философами и художественной интеллигенцией, широко открыл двери для психоаналитического обучения всех, кто интересовался психоаналитическими идеями. Ортодоксальные психоаналитики рассматривали психоанализ в качестве одного из наиболее эффективных средств лечения психических заболеваний. Для Лакана же психоаналитик не является врачом, а психоанализ – медицинской дисциплиной, ибо в его трактовке психоанализ – это прежде всего способ или процедура «вербализации бессознательного». Классический психоаналитический сеанс длится 50 минут и сопровождается канонизированной техникой интерпретации свободных ассоциаций пациента. В противоположность этому Лакан ввел короткий психоаналитический сеанс, который может быть прерван психоаналитиком по своему усмотрению в любую минуту.
Как известно, в практике ортодоксального психоанализа академический психоаналитический сеанс задан заранее, и аналитик священнодействует в пределах отведенного времени. Причем плата за психоаналитический сеанс довольно высокая. По свидетельству автора книги, эта плата в Нью-Йорке составляет от 60 до 100 долларов. Лакан ввел в практику короткий психоаналитический сеанс, что позволило лаканианцам принимать за час не одного, а двух или трех пациентов. Плата за визит к психоаналитику стала сравнительно невысокой. В 70-х годах в Париже она составляла от 10 до 20 долларов, что способствовало увеличению контингента желающих пройти соответствующий курс психоанализа (там же, р. 106). Но это только одна, коммерческая, сторона данного нововведения. Другая, не менее важная сторона лакановского нововведения имеет теоретическую значимость, на которую как раз и обращает внимание С. Шнейдерман. «Различие между пятидесятиминутным и коротким сеансом, – подчеркивает он, – это различие между двумя концепциями времени» (там же, р. 141).
В традиционном психоаналитическом сеансе акцент делается на свободных ассоциациях, когда пациент может говорить о чем угодно, а психоаналитик за этой произвольной речью пытается уловить определенные закономерности, которые в конечном счете сводятся им к воспоминаниям детства и желаниям сексуального характера. В случае короткого психоаналитического сеанса пациент оказывается как бы вне времени, ибо стоит ему только перейти к изложению чего-то главного и важного, как это представляется ему самому, психоаналитик прерывает его, заявляя о том, что на сегодня данный сеанс окончен. Свободные ассоциации имеют место уже не столько в процессе самого психоаналитического сеанса, сколько в промежутках между различными сеансами. Речь пациента по необходимости становится более короткой, афористичной, открывая тем самым простор для аналитической работы. Такая техника лакановского психоанализа, основанная на новой концепции времени, высоко оценивается С. Шнейдерманом, который считает, что короткий сеанс предоставляет благоприятную возможность для нового диалога между субъектом и языком бессознательного (там же, р. 139).
Лакановское нововведение действительно заслуживает пристального внимания и оценки как в теоретическом, так и в практическом отношении. С. Шнейдерман верно подметил расхождения в концепциях времени, отстаиваемых ортодоксальными психоаналитиками и Лаканом. Однако, будучи сам лаканианцем, он стремится подчеркнуть позитивные аспекты короткого психоаналитического сеанса, оставляя за порогом своего осмысления те негативные последствия, которые отнюдь не исключены при такой психоаналитической процедуре. В частности, способствуя более точному выражению своих мыслей среди части образованных и высокоинтеллектуальных пациентов, короткий психоаналитический сеанс может привести к зависимости менее образованных пациентов от воли и действий практикующего аналитика. Сам Лакан выступал против практики манипулирования психическими процессами, широко осуществляемой в американской психиатрии. Однако введенный им короткий сеанс психоанализа может оказаться в руках специалистов по обработке умов эффективным средством «промывания мозгов».
Разумеется, это выходит за пределы того «гуманистически ориентированного психоанализа», который, по мнению некоторых зарубежных теоретиков, должен прийти на смену «респектабельному психоанализу», приспособившемуся к потребностям западного общества. Тем не менее возможности манипуляции психикой человека отнюдь не сужаются, а, быть может, напротив, расширяются по мере властного вторжения психоаналитика в речевую практику пациента и в его «безвременное существование» в процессе психоаналитического сеанса. Эти возможные негативные последствия лакановского нововведения не учитываются С. Шнейдерманом.
В одном из разделов книги излагаются те идеи Лакана, которые явно свидетельствуют о специфической трактовке субъект-объектных отношений. В самом деле, согласно Лакану, только благодаря структуре символического порядка вещный мир обретает свою реальность. Соотносясь с объектами, сознание создает лишь видимость реальности. Так, если человек хочет приобрести большее знание о каком-то предмете, то он концентрирует внимание на форме, цвете этого предмета, в результате чего реальность вещного мира исчезает, становясь, по сути дела, работой искусства. Диалог между субъектом и объектом завершается тем, что данный объект становится для сознания не более чем видимостью. Отсюда акцент Лакана на символических представлениях человека о мире.
Описывая эти лакановские идеи, С. Шнейдерман лишь пытается более или менее точно воспроизвести ход рассуждений Лакана о субъект-объектных отношениях, не делая при этом никаких выводов. Суть же лакановского понимания этих отношений заключается в том, что, устраняя сознательность субъекта из процесса объективного познания, Лакан тем самым выступал против субъективизма, распространенного в западной философии и психологии. Однако объективизация мира посредством символического структурирования его привела Лакана к «лингвистическому анализу», в рамках которого практическую значимость имеет лишь речевая, языковая, коммуникативная сторона субъект-объектных отношений. С. Шнейдерман абстрагируется от рассмотрения содержательных аспектов данных лакановских идей. Создается впечатление, что в этом вопросе он целиком и полностью разделяет точку зрения Лакана.
Излагая некоторые концептуальные построения Лакана, касающиеся символического понимания реальности, С. Шнейдерман указывает на то, что те же самые проблемы находятся в центре внимания экзистенциализма. Лакан, подчеркивает он, по-своему осмысливал эти проблемы и не разделял пессимизма, веры в самосознание, что было свойственно экзистенциалистам. Однако, как показывает анализ лакановских концептуальных построений, многие идеи французского психоаналитика оказываются поразительно созвучными экзистенциальным размышлениям об «экзистенции» субъекта или о смерти. Для прояснения теоретических позиций французского психоаналитика сравнительный анализ экзистенциальных идей с соответствующими концепциями Лакана был бы весьма кстати.
В заключение следует сказать, что работа С. Шнейдерана не дает исчерпывающего представления о теории и практике лакановского психоанализа. Тем не менее в ней содержатся некоторые весьма точные наблюдения, позволяющие лучше понять, как и в силу каких причин Лакан стал «интеллектуальным героем» во Франции. Несомненный интерес представляют и те страницы книги, где говорится о том, что со смертью Лакана наступает «конец золотого века французского анализа», ибо в настоящее время возникли альтернативные течения в рамках лакановского психоанализа, что «расколы и ереси» в психоаналитическом движении во Франции не являются изолированными явлениями, поскольку «в сходной форме они встречаются во многих психоаналитических обществах от Вены до Нью-Йорка», что психоаналитики имеют тенденцию «превращать свою теорию в догму» (там же, р. 20, 46, 179). Заслуживают внимания и приводимые в работе суждения Лакана, согласно которым многолетнее обсуждение вопроса о научном статусе психоанализа позволяет сделать вывод о том, что «психоанализ не был наукой», а психоаналитическая практика может быть рассмотрена как «повторяющаяся встреча с невозможным» (там же, р. 169, 182).