Снегирьцов пригрелся на его кровати, задумался о мертвых, о лярвиях и ляжках, и заснул незаметно, и на этот раз увидел во сне лярву, который гладил его по груди и животу и смотрел глазами белесо-синими, как ночной туман. Живот его поджался, а в паху стало жарко-жарко, и Снегирьцов вдруг проснулся и увидел, что это Сашенька лапает его бесстыдно и смотрит.
— Не говори никому, — сказал мальчишка, а руку не убрал.
Снегирьцов закрыл глаза, не зная, как реагировать. И кому бы он рассказал такое, позвольте поинтересоваться?
Сашенька некоторое время лежал тихо, а потом притянул его к себе поближе, заставляя в одну постель улечься. И он послушался, залез к мальчишке, как притянуло его неким месмерическим флюидом. Сашенька елозил рядом, иногда задевая его гадко стоячий член, а Снегирьцов лежал тихо, словно чего-то ждал. Но не дождался, Саша заснул, оставив его лежать и мучиться невнятными чувствами. В приоткрытую форточку вползал туман, клубился по углам, Снегирьцов вжимался пахом в матрас и вспоминал Колю почему-то. Как тот в детстве его по попе шутки ради шлепал. А потом под кроватью что-то фыркнуло и завозилось, он скатился на пол, увидел зеленые плошки кошачьих глаз и с внезапной злостью врезал кулаком промеж них. Ростов-кун с мявом умчался, Саша проснулся, а Снегирьцов выскочил из комнаты.
***
У самых ворот гимназии Саша заметил Родьку. От сердца отлегло, друг был жив, да еще и Сашину потерянную сумку принес. Не сожрала его мертвячка.
— Горазд ты драпать, — смеялся Родька, в руках его был здоровенный голубь.
Глупая птица крутила башкой и норовила клюнуть в палец. Саша без слов все понял, помог товарищу запихнуть добычу в сумку, а учебники в свою переложил. Так, довольно хихикая, они пошли в классы, и он все не решался расспросить Родьку о прошедшей ночи, ну, все ли спокойно было.
Очень скоро Саша и вовсе позабыл о ночном страхе. Родька по его команде открыл сумку, и обезумевшая птица принялась метаться по классу под гиканье и смех. Урок греческого языка закончился, едва начавшись. Голубя, конечно, изгнали через окно, а потом явился надзиратель и увел Родьку к директору. “Я у маменьки папироски спер, — шепнул ему Сашенька в утешение, — жду на нашем месте.”
“Их место” было у самого берега реки, возле старых складов. Там они строили планы, сидя на бревнах, курили и купались без спросу. Сашенька все мечтал отправиться на поиски пропавшего папеньки, Родька обещался ехать с ним.
Оставшиеся уроки Саша прогулял, все равно скука. Не сиделось ему на месте, вспоминался спящий Володя, и как тот спокойно выслушал его тайну и обещал ее хранить. А еще как они лежали вместе, было жарко и тесно, хотелось шевелиться все время. И трогать Володю приятно было, неудивительно, он ведь такой красивый, хоть и старый. Не такой старый, как маменька, конечно.
Саша удобно устроился на бревне, пригрелся на солнышке. Смотрел на зеленые молодые листочки на фоне синего-синего неба и пока не курил — ждал Родьку. Мысли в голову лезли самые странные. Вот если бы Володя был женщиной, лег бы он с Сашей в постель? Нет, наверное. Сказал бы, как бабушка, что Сашенька уже большой, и должен один спать. “А вот маменька на водах с Митькой в одной кровати лежали, и мне с тобой значит можно”, — обиженно отвечал тогда Саша бабушке. Та разрыдалась, но остаться ему не разрешила. На следующий день бабушка о чем-то выговаривала маменьке, но та лишь хохотала громко. “Гиена, — шептала потом бабушка, — вот вернется Николенька…”
— Купаться пойдешь? — Родька уселся рядом осторожно, Сашенька сразу понял — всыпали ему.
— Нет, холодно еще.
Он смотрел, как приятель раздевается и идет к воде, белый и нескладный. На заднице у него алели полосы от розги, Саша насчитал восемь, а потом Родька вошел в прохладную весеннюю воду. Жаль, что наказывали у них в гимназии не прилюдно.
Однажды Саша видел, как маменька Митьку била веером по лицу, и ладонью тоже. А тот усадил ее потом на стол, задрал платье и стал коленки целовать. Вот бы Володя перед ним провинился, подумал вдруг Сашенька, аж сердце подкатилось под самое горло. Он бы тоже ударил дядюшку, а тот бы стал на колени и просил прощения.
Глава 3
Бабушка на будущее воскресенье затеяла ехать в усадьбу, готовиться к сезону. Каждое лето она проводила там с Сашенькой, а маменька оставалась в городе.
Саша лениво гладил кота, тайком его нюхая, слушал бабушку и ждал Володю.
— Спать пора, Сашенька, поздно. И выкинь тварь эту противную с колен.
— Бабуля, я маменьку с дядюшкой подожду, — отмазывался Сашенька, ему хотелось не спать, а убежать из дома на набережную, смотреть на фейерверки и продажных мужчин и женщин.
— На выставке они, все выставляются, — прервала бабушка его смелые фантазии, — никому ты не нужен.
— Еще как нужен! — зло крикнул ей Саша и убежал к себе, даже умываться не стал.
И никак не мог уснуть, все думал — нужен он Володе или нет. Маменьке точно нужен, вон как она плакала, когда маленький Сашенька с балкона прыгнул. И на воды его потом с собой взяла.
Саша дождался в своей комнате, пока в доме все стихнет. Завернулся в одеяло поверх пижамы и отправился к Володе в спальню. У себя оставаться было страшно, но не только от страха все дрожало внутри. Кот устремился за ним, мявкая и тряся хвостом. Сашенька подождал немного, а потом улегся в Володину постель и задремал.
Вернулся дядюшка далеко за полночь, хлопнул дверью и принялся раздеваться, не зажигая освещения, да так и не закончил — завалился на кровать. Саша с готовностью потеснился. От дядюшки пахло винищем и дымом, он так и не разделся до конца, только рубашку расстегнул, а еще раскинулся, как морская звезда. Саша залез сверху, устроился между дядиных ног и потерся легонько.
Прошлым летом он и кузина Наденька играли так в усадьбе. Сашенька — муж, а Наденька — жена. Очень приятно было, но Наденька наотрез отказывалась раздеваться, боялась забеременеть. А с Володей… можно же. Он ведь не девчонка — не залетит. Саша прижался ртом к приоткрытым дядюшкиным губам, тот тихо застонал, как будто ему было больно-больно. И Сашеньке тоже стало больно, так напряглось между ног. Он наклонился к Володиной шее и всосал кожу губами, а потом еще и еще раз.
Володя лежал, замерев, даже перестал сжимать его коленками. И тогда Саша решился, потянулся рукой вниз, к застежке дядиных штанов. Расстегнул пару пуговиц и прикоснулся к горячему и твердому. Сашеньке даже дышать стало трудно, раньше он никого там не трогал, только себя.
— Прекрати… Прекрати немедленно… — услышал Саша, но не послушался, продолжал трогать.
Тело под ним напряглось, а потом комната вдруг крутанулась, и вот уже он лежит под Володей, а тот прижимает его к постели. А потом все случилось, и жар, и наслаждение, Володя стащил с него пижамные штаны и принялся умело ласкать рукой. Саша только и мог что выгибаться и стонать любовнику в рот, да, теперь они определенно были любовники.
Проснулся Саша поутру в своей кровати и вспомнил, как Володя его принес. Сделалось стыдно, какой он неумелый все же. Володя так старался, ласкал его, а он впал в какое-то странное состояние, все слышал и видел, а пошевелиться не мог. От самоудовлетворения никогда с ним такого не было…
***
Утром бабушка с маменькой что-то громко обсуждали в гостиной, Саша затаился на лестнице и прислушался.
— Какие огнепоклонники в нашем городе, Вера Николаевна, — бойко вещала маменька, — это маньяк, всенепременно. А ритуал — только чтобы замаскировать следы. Взгляните на фото — пентаграмма абсолютно неверно начерчена.
— Срам такой в газете печатать, а еще приличное издание, — вздыхала бабушка.
— Александр, извольте покинуть ваше укрытие, — сказала вдруг маменька громко, пришлось ему появиться.
Володя к завтраку не спустился, Саша так и ушел в гимназию, не повидавшись. Сидел на уроках как сомнамбула, тайна сладко бродила у него в крови, завязываясь внизу живота в восхитительный узел. Он был теперь совсем не такой, как его одноклассники, те совершенные еще дети, даже Родька, который самое большее трогал голую мертвячку.
Сашенька задумчиво выцарапывал на парте инициалы своего возлюбленного — “В.С.”, когда его так некстати отвечать урок вызвали.
— Я… я не подготовился, — пролепетал он смущенно. Прошлый урок он прогулял и домашним заданием не озаботился, глупости вроде новейшей истории не волновали его абсолютно.
Вредный преподаватель обещал довести все до маменькиного сведения, а Саша придумал гениальное — надо будет сказать Володе, чтобы тот в гимназию явился. Родственник, и взрослый к тому же, кандидатура определенно подходящая. Пусть ему учителя и жалуются, Володя все равно ругаться не станет и маменьке не выдаст.
***
На Снегирьцова напал некий сплин, и он полдня сидел у себя в кабинете, рисовал в блокноте ростов-куна и пытался заняться-таки работой: перебирал бумаги с планами исследований. Все валилось из рук, еще и голова побаливала, и он пил кофе и мрачно созерцал белые шпили собора на фоне пронзительного, как слеза блудницы, неба. И маки везде поросли, такие огромные, махровые… Проклятый декадентский образ жизни, до чего его довел! Хотя ведь ничего такого и не было с другой стороны, ну, подумаешь, протянул он мальчишке руку помощи. Надо будет его вообще в бордель сводить приличный, а то здоровый уже недоросль, а мужчины рядом нет, чтоб показать все как полагается.
Блокнот закончился, и Снегирьцов принялся рассеянно рыться по полкам, хотелось еще порисовать. Но вместо этого нашел какой-то странный полураспотрошенный саквояж, тот затерялся среди коллекции жирафообразных маятников. Кабинет был бывший Колин, и здесь попадались презанятные вещицы. Он внимательно изучил несколько брошюрок оккультного типа, испещренных каббалистическими знаками и многомудрыми рассуждениями о демонах. Еще в сундучке были пузырьки с бурыми подсохшими субстанциями, зловещего вида чугунные щипчики; латунные, украшенные завитушками молоточки и ложечки, загадочные давилки, маленькие чашечки и серебряный ножик. Снегирьцов нарисовал на одной из брошюр жирафа, вместо пятен исписанного срамными органами, мужскими и женским, а потом поспал полчасика.
И увидел во сне того жирафа, только лысого, и котов с голыми женскими грудями и глазами вместо сосков. Глаза были явно Сашенькины, бесстыжие такие. Так что к обеду он спустился совсем разбитый, даже одеваться не стал, только халат накинул, да и не ждали они никого к обеду, даже Галочка упорхнула по делам, так что можно по-домашнему. Правда шею платком замотать пришлось художественно, молокосос неаккуратный понаставил ему засосов. Снегирьцов потрогал бурые пятнышки перед зеркалом, и по телу пробежала болезненная дрожь порочных воспоминаний. Нет, нет, забыть.
— Смотри, Володенька, смотри, непотребство какое, — маменька настойчиво подпихивала ему под нос желтоватую газетку.
Он бы и не против был почитать, развлечься скандальной статейкой, но эдакая настойчивость возбудила в нем упрямство.
— Оставьте, маман, глупости это все, газетные утки на потребу дурному вкусу, приличным людям и читать подобное зазорно, — томно отмахнулся он и съел крошечный соленый огурчик.
Маменька смутилась отчего-то и не стала больше настаивать, заговорила о сельском хозяйстве.
А к вечеру Снегирьцов совсем ожил, стыдное ночное происшествие казалось теперь маленьким недоразумением, даже пришедшему с гимназии Сашеньке он улыбнулся почти без смущения и спросил:
— А уроки вам задают, оболтус?
Тот зыркнул своими наглыми прозрачными глазищами и облизнулся:
— А ты поможешь мне с уроками, Володя?
— Отчего же не помочь, — в животе его сладко что-то поджалось, вот же глупость какая.
Ресницы у Саши были темные, а на кончиках выгорели, словно снегом припорошило, или туманом зацепило…
— Пойдем же, — Саша потянул его за руку, и Снегирьцов снова ощутил тот загадочный месмеризм, что и ночью, сил не было сопротивляться, хотелось идти, как за чертом в омут.
— Нет-нет! — воскликнула Галочка. — Уроки потом, а сейчас на променад, сегодня обещали дивный закат и извержения.
Снегирьцов вздрогнул, как вынырнул откуда, и заулыбался милой невестке, подхватил ее под локоток, закружил во внезапном восторге:
— Никто не сравнится в дивности с вами, милая, ни солнце, ни вулкан.
— Низкий льстец!
И они отправились всем семейством на набережную, солнце уже было низко, а вулканы начинали сочиться разноцветно сияющими туманами. Те текли через реку и копились под ногами, завиваясь там слоистой поземкой. И правда, редкой красоты зрелище, все общество вышло полюбоваться, Снегирьцов раскланивался со знакомыми и косился изредка на Сашу. Тот выглядел как обычный гимназист, немного вихрастый, но благонравный, ничего инфернального.
Снегирьцов замер у парапета, глядя на Дон, на душе было так спокойно и ясно. Да, посетить с Сашей бордель — и за работу.
— Смотрите, робота запускают! — крикнул ребенок рядом.
И правда, на реке вдали выпустили робота-поисковика, тот дымил и шевелил золотистыми сочленениями.
— Может, трупы ищет, — таинственно прошептала Галочка.
— Какие? — с недоумением взглянул на нее Снегирьцов.
— От маньяка-огнепоклонника!
Вот уж Галочка совсем чушь выдумала, он покачал головой и наткнулся вдруг взглядом на оригинальную даму. Та была в розовой шляпе с зелеными цветами и еще что-то такое странное в лице…
— Хуй-пизда, хуй-пизда! — вдруг крикнула дама, глядя прямо на него.
— Позвольте, — обомлел Снегирьцов.
— Не смотри на нее, это Валечка, наша местная достопримечательность, — зашептала Галочка ему на ухо, увлекая за собой.
Снегирьцов послушно отвернулся, и дама больше не орала. Только Сашенька рядом тихо хихикнул и повторил шепотом ее слова, за что получил от бабушки подзатыльник.
— Забавно, — сказала Галочка, — мещанка из приличной вполне семьи, но иногда как сносит ее.
— И дети есть! — сказала маменька с возмущением. — И как такие слова могут вообще вылетать из уст женщины и матери…
— Да, — захихикала Галочка ему на самое ухо, — уста женщины должны быть заняты совершенно другим.
Снегирьцов покраснел и тоже засмеялся.
— Зеленые сиськи, — вдруг сказал Саша странным голосом, смотря им за спины.
— Молодой человек, — начала было маменька, но замолчала.
Снегирьцов обернулся и увидел, что эксцентричная Валя оттянула себе декольте вниз и показывает им груди, тощенькие, но с очень крупными нежно-розовыми сосками, на которых были нарисованы зеленые глаза. “Мне это снится”, подумал Снегирьцов, цепенея, туман вдруг начал подниматься резко и летать клочьями. Валя громко хохотала, тряся зелеными глазами, зрачок у них тоже был зеленый, явственно очень прорисован, фосфорической краской.
Глава 4
Снегирьцов все же прочитал ту статейку в газете про огнепоклонников, поизучал фотографии непристойные. В закрытом цехе бумажной фабрики была обнаружена неопознанная голая женщина, вписанная в кривоватую пентаграмму, звездой. Пентаграмму, как водится, рисовали кровью, но не до загадочного ритуала, а после: внутренние линии проходили прямо по телу несчастной, своеобразным Золотым сечением. Снегирьцов присмотрелся: да, точно сечение, разрезы сходились в паху и солнечном сплетении каноническими крестами, надсекали грудки…