“Безопасно”, думал Неймо и вспоминал дыхание вечности и холод. Он потратил все свои невеликие сбережения и купил через коллегу Денсора упаковку чистых кристалликов. И в тот же вечер принял один, а остальные спрятал в сейфе своего кабинета. И все снова обрело забытый смысл и глубину, он опять служил нечеству, а не безнадежно пытался вырвать у злобных демонов войны их уже принесенные жертвы.
Но, как всегда в тяжелые периоды, он не мог уделять достаточно внимания Раззуку, и того сорвало. Неймо не ругал его на этот раз, найдя в одном из знакомых притонов, он привел его к себе, а на следующее утро рассказал о безопасной дозе. К тому времени сам Неймо ел кристаллы уже третью неделю, и чувствовал он себя способным вычерпать море.
“Тебе ведь будет достаточно одного камешка?” — спрашивал он у Раззука, и тот грустно улыбался и кивал в ответ, кончиками пальцев гладя его по ушам:
“Твоя шерсть похожа на снег… Зачем же ты это сделал, Неймо?”
“Это безопасно, такая доза, я изучал данные”, — отвечал Неймо, упрямо склоняя голову и топорща уши.
“В детстве я видел много снега, — говорил ему Раззук, — на горнолыжных курортах. Может, уедем отсюда в горы, любимый?”
“Уедем, обязательно уедем, — радовался Неймо. — В Тиррогане много гор, и снег пять месяцев в году. Через полгода у меня закончится контракт, я не буду его продлевать, совсем немного нам осталось”.
На двоих запасов кокоса им бы не хватило, и Неймо написал папе. И тот без вопросов выслал ему денег, он как раз опубликовал новую книгу, зверский треш-детектив с маньяками и расчлененкой, а потому мог позволить себе побаловать любимого сыночка, “на новую машину как раз немного докинуть…”
Это было последнее время, эти два с половиной месяца, когда они были счастливы вместе, и, пожалуй, так хорошо им никогда раньше и не было, даже тогда, чуть больше года назад, когда они только полюбили друг друга. По крайней мере, так казалось Неймо. Ведь сейчас каждый их миг был подобен пузырьку, бесконечно парящему в океане вечности. Пузырьки были наполнены красотой и радостью, и красота крылась везде, и в некогда роскошных, побитых обстрелами дворцах, ощетинившихся ныне стволами. В эпически развалившихся небоскребах, в ночных кострах, в мусорных домиках, в живописной куче обломков, увенчанной детским ботинком на шесте.
Неймо взял тогда неделю отпуска, они добыли старый вездеход со снятыми пушками и поехали на побережье, пристроившись к разъезду миротворцев. Там они жили в разгромленном отеле около военной части. И целыми днями плавали и, просоленные океаном, любили друг друга. А еще там был коралловый риф и прекраснейшие на свете рыбки.
***
А потом, уже в миссии, радость стала покидать Неймо, и, зачастую, вместо красоты мир обнажал ему свое уродство. Голоса коллег и пациентов, еще недавно казавшиеся ему мартовским пением, вдруг начинали резать когтями по стеклу. В такие моменты Неймо на всех рычал и с трудом удерживался от затрещин особо непонятливым. Раззуку же досталось разок по ушам — совершенно ни за что, а потом Неймо целовал его ладони и умолял простить, обещая, что больше никогда. Дитте ни разу не поднял ни на кого из их прайда лапы, несмотря на их выкрутасы, разве что отвесит снисходительный шлепок особо зарвавшемуся коту… А Неймо постоянно лупит своего любимого, раньше за дело, а теперь вот и без дела…
— Прости, Раззук.
— Это все он, кокос, — отвечал розовый котик.
А Неймо кусал губы, потому что все, чего ему сейчас хотелось — это увеличить дозу, хотя б до полутора кристаллов, только чтобы вернуть в их мир радость. И слова Раззука, как обычно, ничего для него не значили, ведь тот способен трепаться лишь об абстрактном и совершенно не приспособлен к жизни.
Хрупкая вселенная вокруг них постоянно грозила вывернуть свои кишки и развалиться, Неймо терзала мучительная тревога.
— Вы постоянно на наркотиках, коллега? — спросил его доктор Денсор, услышав злобное рычание в ответ на просьбу передать анализатор.
— Не больше кристалл в день, — буркнул Неймо.
— Я же говорил — только на время аврала, — огорченно покачал головой старший коллега и с любопытством заглянул ему в лицо: — Уже четвертый месяц, не так ли? Должно быть, презанятные изменения сознания и личности… Но я бы посоветовал вам завязать. Пока не поздно, знаете ли.
И Неймо задохнулся, вдруг разом вспомнив все — и то, что исследования о воздействии чистого кокоса, результаты которых он изучал, были “кратковременными”. И многочисленные намеки Раззука. Да что там намеки, любимый говорил прямо, а Неймо не слышал… Так сильно желал обмануть себя, лишь бы вкусить вечности при жизни.
Он решил завязать и пытался сделать это несколько раз, снова и снова срываясь, потому что, хоть малые дозы кокоса и не открывали ему больше небеса, но они дарили ему бездну, и по сравнению с этой глубиной обычная жизнь казалась плоской, словно занесенной толстым слоем пыли, подобно валяющейся в развалинах порнографической открытке пятилетней давности.
Они часто ссорились с Раззуком, Неймо все требовал, чтобы тот соскочил вместе с ним. А Раззук кричал в ответ: “Попробуй теперь отказаться от этого, не можешь, да?!” И уходил от него во время очередных тщетных попыток и возвращался, когда Неймо сдавался. Их любовь проросла в душах насквозь и теперь приносила боль. Но врозь было еще хуже, чем вместе, только теперь стала понятна эта зачитанная фраза; Раззук часто приходил к бесящемуся от ломки Неймо, они ругались, и он снова сбегал.
Пока однажды завязавший особенно надолго Неймо не поймал розового котика и не заставил снова лечиться.
***
— Любимый, пожалуйста… — надетый на его член котик начал крупно дрожать, и Неймо замедлился, слизнув у того с виска капельку пота. А потом черт его дернул заглянуть в раззуковы глазищи, увидеть это бессмысленное их выражение, как будто… не может быть, ему ведь оставляли лекарство… Неймо неторопливо качнул бедрами, почувствовав, как сладкие спазмы расходятся чуть не по всему телу, ему даже почти не мешал захлебывающийся шепот любовника: “Умоляю, дай мне, хоть немножечко, пожалуйста, пожалуйста…”
— Я тебе оставил заменитель, — он загнал член Раззуку в задницу еще несколько раз, так глубоко, как мог. Тот стонал на каждое движение, и было так похоже, что ему нравится, или этот обманщик пытался сдержать крик… сейчас это стало не важно. — Почему ты его не принял?
— Это не то, ты же знаешь, любимый… не настоящее…
Раззук под ним точно был настоящим, Неймо и самого начинало трясти, но дрожь эта была сладкой, почти предоргазменной. Черт… Ему же больно… Неймо должен был прекратить, но Раззук вцепился в него и прижался всем телом, не отпуская.
“Он сам не оставил мне выбора”, — от этой мысли стало как-то гадко и приятно подвело живот, ведь это не Неймо буквально насиловал скрученного ломкой котика, тот сам подставился ему, развратная шлюшка, готовая на все за дозу. Неймо вспомнил свои давние фантазии, такие стыдные, обрывки подсмотренных и додуманных сквозь сон в детстве сценок.
— Покричи, — сказал он Раззуку на ушко, и тот послушно мявкнул, гадкая тварь, отравленная кокосом и отравившая его собой.
Потом Раззук беззвучно плакал в душевой кабинке, пока он бережно мыл его. Неймо погладил любовника между ног, но тот отвел его руку, пробормотав, что устал и все, чего бы ему хотелось — это хоть капельку… один раз, последний…
— Нет, — Неймо знал, что нужно перетерпеть этот трудный период, а потом станет легче, и Раззук станет почти таким же как раньше… Неймо спасет его, обязательно. — Ты ничего не получишь.
Раззук обессиленно сполз вниз, уткнувшись мордочкой в свои острые натертые коленки, и тогда он выключил воду и легко подхватил его на руки, чтобы отнести в спальню.
***
Раззук никогда не становился агрессивным в свои тяжелые периоды, в отличии от… Нет, несовершенство мира вызывало в нем лишь печаль, а сердился он только защищаясь, и то редко. Неймо, на своем опыте узнавший, как тяжело, практически невозможно в такие моменты всепонимающе терпеть и прощать, искренне восхищался душевной силой любимого… когда она его не раздражала, представляясь в злобище мерзкой слабостью.
Он часто думал — кем бы был Раззук в прайде, если бы кокос не начал жрать его. Стал бы он преданным и надежным как скала бетой? Или любопытным и независимым раздолбаем-гаммой, как Райних? Или вечно парящим в облаках податливым и творческим дельтой, как папа? Или… Но все четче и четче Неймо понимал, что Раззук дельта. Как отец, да. О котором он заботился всю жизнь почти, с шести лет, с тех пор, как бродячая безродная кошка, его мать, привела маленького Неймо в жутко захламленную квартиру папеньки, познакомила их и исчезла навсегда. Папа тогда погладил его между ушей, накормил вкусными яблоками, запеченными, в корице с сахаром. А вечером устроил купание в ванной, превратившееся в эпическое пенно-морское сражение мочалками.
Папенька явился самым чудесным котом маленькому Неймо, и он так сильно его любил и старался порадовать… Следил за роботом, чтобы в доме всегда был порядок, собирал одежду для стирки, настраивал кухонный комбайн на разные вкусности. Даже своими руками научился готовить любимые папины блинчики. А еще — разыскивать его по кабакам, совершенно невменяемого, распугивать разгульные компании, стремящиеся зависнуть у них дома… Папа снова и снова устраивал бардак из их жизни, а Неймо снова и снова надеялся, что все наладится, и они заживут по-нечески, почти как маленький прайд.
И как же больно было, когда отец исчез, и его объявили мертвым. Дитте, занимавшийся тогда его делом буквально спас раздавленного этими событиями котенка, вернул ему смысл жизни, приведя к себе, а через неделю предложив организовать прайд. “Я доверяю тебе”, сказал он, и Неймо изо всех сил старался с тех пор оправдать это доверие.
Но еще больнее было, когда папа нашелся — жалкий, забитый и совершенно безумный. Неймо был так благодарен Дитте, взвалившему, как истинный альфа, на себя эту обузу, не отправившему совершенно бесполезного кота в психушку. И Неймо снова заботился о папе, терпел все его дикие выходки, со стыдом и разрывающей сердце жалостью наблюдал, как тот отчаянно пристает к едва снисходящему до него альфе, и уже не надеялся, что все у них будет по-нечески. Но папа выздоровел, а Раззук…
И с Раззуком у них тоже будет все хорошо, через месяц Неймо привезет его в Тирроган, розовый его любимый будет совершенно чист к тому времени, он уже две недели вот держится, и родичи его примут, не скажут, что Неймо притащил нищего наркомана в прайд.
========== Глава 3 ==========
***Светлое небо
— Нет! — крикнул ему Раззук и топнул ногой, все его тощее тело тряслось от отчаянного гнева. — Я не хочу! Мне нужен кокос! Сейчас! Я не могу так жить…
— Ну и не живи! — заорал Неймо ему в ответ. — Убирайся, ты мне не нужен, иди, трахайся со своими там за щепотку… Давай, вперед!
Раззук замер, потом неуверенно улыбнулся:
— Неймо… я же люблю тебя…
— Кокоса не получишь, — он отвернулся, сколько можно его покупать этими “люблю”, никакая его любовь не нужна чертовому наркоману, ему нужны только кристаллики или пыльный порошок…
Он услышал легкие шаги, и как хлопнула дверь, и закрыл лицо руками. Раздался звонок комма. Дитте.
— Здравствуй, старший, — сказал он в пустоту, видео давно отключено.
— Как дела, малыш?
— Все как обычно… Я не смогу взять отпуск, сейчас такая обстановка, нельзя уехать, никак. Я здесь нужен.
— Понятно. Как там твоя любовь, еще не передумал приводить его в прайд?
Неймо закусил кулак, пытаясь сдержать всхлип:
— Нет, конечно, я привезу его, как будет возможность, сразу. Он тебе понравится.
— Удачи.
Он некоторое время смотрел на затухающую надпись на экране, а потом подскочил. Надо вернуть Раззука. Господи, как он мог его отпустить в таком состоянии. Он замотал лицо платком и бросился на рынок, наверняка паршивец там ошивается. Улицы были пустынны, впереди раздался грохот взрыва. Неймо замер на мгновение, а потом пригнулся и побежал туда. А навстречу ему побежали коты в коричневом, антиправительственная группировка очередная, Неймо узнал эмблему и прижался к стене, пропуская.
На рынке клубилась пыль и деловито расхаживали солдаты от текущего правительства. Куда-то тащили труп. Рядом раздались выстрелы и топот, Неймо дернулся и увидел мелькнувший головной платок Раззука, рванул туда.
— Куда прешь?! — его ударили прикладом по голове, разбив бровь, и обложили забористым матом.
Неймо упал, сдергивая удостоверение с шеи:
— Святая миссия, пропустите!
Его пустили, и он снова метнулся, выискивая знакомый платок и утирая кровь с лица, она мешала видеть. Раззук лежал на мостовой, в той нелепой позе, в которой лежат только убитые на бегу, рубашка задралась и одна штанина тоже.
Неймо упал на колени рядом с ним, увидел стеклянный мертвый взгляд и обнял еще теплое тело, больше не боясь ему ничего повредить. Он глотнул судорожно раскаленный воздух и сорвал с лица тряпку, та не давала дышать. И прижал к груди своего розового котика и посмотрел в небо, смаргивая с ресниц слезы и кровь.
В этот момент пробегающий мимо репортер и сделал тот знаменитый, растащенный всеми таблоидами кадр “Врач-миссионер Тиррогана и погибший гжарец”. Его даже в “Королевском географе” напечатали. Особенно фотографу удались глаза врача — серо-хрустальные на тонком одухотворенном лице, они словно светились от слез и какой-то ярости, а светлые блондинистые ресницы окрашены местами красным и слиплись стрелками. Ну, это, конечно заслуга техники, совершенно новый компактный объектив со стабилизатором, незаменимая вещь в полевой работе.
***
Неймо обезболил пациенту остатки оторванного уха, красиво зашил шкурку, чтоб не было вывороченного мяса, и принялся заживлять. Пациент смешно морщился и косился на него одним глазом, уперев подбородок в подставку. У него был вид работяги, бывшего работяги, и он был совсем не похож на утонченного Раззука, кроме розовой шерстки и перламутровых полосок на скулах, ну, да впрочем, здесь у всех были такие.
— Ну, вот, — сказал Неймо, — модный трезубец готов, теперь от кошек отбоя не будет.
— Спасибо, господин доктор, — улыбнулся гжарец и осторожно погладил пальцем фигурный обрубок. — Я пойду тогда… соблазнять кошек.
Неймо доброжелательно кивнул ему на прощание и ловко закинул кристаллик в рот. Никакие кошки не светили этому террористу, а светило ему в ближайшее время быть разорванным на мелкие кусочки осколочной бомбой, Неймо ясно видел клубящуюся за его плечами, жирно почмокивающую смерть.
“Это все глюки”. Он вышел из кабинета и окинул взглядом очередь.
— Срочных нет?
— Нет, доктор, — откликнулся его медбрат, залепляющий пожилой кошке трофическую язву регенератором.
Неймо совершил неторопливый обход своих тяжелых больных, покурил на балконе с пастором. Тот сладострастно описывал ему тонкие различия видов адских мук для изменников клану и для прелюбодеев. В трактовке средневековых богословов, разумеется, “ныне Церковь несравненно либеральнее”, с нескрываемым сожалением отметил преподобный. Неймо ему посочувствовал, а по дороге к себе увидел разверзающуюся под ногами земную трещину, из которой к нему стремились различного вида подкожные паразиты, только гигантские.