В этот момент Арни и вышел на связь. По рации, не по телефону. Значит, дело экстренное. Без разборок не обойдется.
— На парковке перед Архивом Кентера парень, точь-в-точь похожий на Майкла Атли, только что отправил двух вампиров в мертвецкий паралич, — сообщил Арни. — Сунул их в багажник. Сейчас он в библиотеке.
Первым делом Арни, естественно, связался с Хасаном, уж правила-то он знал, хоть и пытался быть раздолбаем. Это Турок приказал ему воспользоваться рацией, а значит, сейчас он был на связи.
Заноза нашел в сети первую попавшуюся фотографию Майкла и забарабанил в дверь трейлера-гардероба. Та мгновенно распахнулась. Эшива, храни ее все языческие боги, отлично понимала, когда можно тянуть время, а когда нужно всё бросать и браться за дело.
— Этот парень? — Заноза показал ей смартфон с фотографией.
— Да. Что-то случилось?
— Да.
Ее шелковый шитый золотым по алому халат превратился в шелковый же брючный костюм глубокого синего цвета. Эшива, не выбирая, схватила с заставленных обувью полок черные туфли на низком каблуке. Откуда-то сверху вытащила бронежилет.
— Я без оружия, — предупредила она.
— Да уж переживем как-нибудь.
Арни вклинился с сообщением, что передает данные с видеокамер на кундарб Занозы. Кундарб вместо ноутбука или планшета был для крайних случаев. Когда опасностью спалиться на использовании внеземных технологий стоило пренебречь ради эффективности.
— Охранник его не заметил, — доложил Арни, — уткнулся в планшет со списком гостей, когда Майкл мимо проходил, и минуты две не отрывался. Ничего вокруг не видел. Не знаю, что это за дайны. На «Туман» не похоже — под «Туманом» вас просто не замечают.
— Похоже на «Сосредоточение», — произнес Хасан. — Арни, почему ты думаешь, что это дайны?
— А кем он может быть, кроме вампира? Вы же видели, что от него осталось. С этим не живут… то есть, без этого… — Арни кашлянул. — Простите, босс.
Извиняться было не за что. Хасан наверняка, пришел к тому же выводу сразу после первого рапорта о Майкле. Но Арни наблюдал за происходящим своими глазами и мог увидеть что-то, однозначно подтверждающее — Майкл стал упырем.
Майкл, тем временем, миновал читальный зал и вошел в запасники библиотеки. До предпринятой Турком «разведки» там, среди уходящих под потолок пронумерованных стеллажей с книгами папками и коробками, можно было укрыться от видеокамер — контролировались только двери. Сейчас же парень был как на ладони. Он уселся на стул в проходе между полками, включил планшет. Что на экране Заноза не видел, но мог поклясться — Майкл следит за входом в Архив Кентера и в запасники.
Ждет. Понятно, кого.
Дело из обычного стало… семейным. Во всех, мать его, смыслах. Изменившиеся обстоятельства требовали срочного изменения планов. Эшива не была семьей и ничего не знала о Майкле. Эшиве нельзя было в библиотеку. Мартин о Майкле знал. Мартин был семьей Занозы, но Хасану он был чужим. Ему в библиотеку тоже было не надо. Хорошо, что он и не собирался.
— Выйдешь сюда, — Заноза активировал второй экран, развернул на нем карту и показал Эшиве точку выхода из портала.
Музей в отеле «Эль Рей». Выставка современного витражного искусства. Мартин разрешил использовать в экспозиции витражи, сделанные им для Доуза, и раз уж случилось оказия, заглянул на выставку сам. Заноза бы тоже хотел посмотреть, но ему полагалось ждать, пока витражи будут установлены в замке, поэтому встречу после аукциона пришлось запланировать не на выставке, а в баре «Эль Рей». Сейчас Мартин, скорее всего, давал какое-нибудь культурное интервью какому-нибудь культурному телеканалу, и он обеими руками ухватится за возможность вовлечь в это Эшиву. Мартин ее, во-первых, нежно любил, во-вторых, глубоко уважал, в-третьих, преклонялся перед ее способностью самое формальное мероприятие превратить в шоу с огнями и фанфарами.
— Это не библиотека, — Эшива подняла бровь. — Это чертов музей.
Вместо строгого брючного костюма на ней было струящееся, переливающееся всеми оттенками зеленого, длинное платье, оттенявшее яркую зелень глаз.
— Это ничего, что у Мартина глаза того же цвета? — уточнил Заноза. — А то вдруг окажется, что это смертельное оскорбление и ты его навсегда возненавидишь?
— Когда мне начинает казаться, что ты немножко понимаешь женщин, ты тут же разрушаешь эту иллюзию. Надеюсь, в музее мне бронежилет не понадобится?
На аукционе он был необходим. Но рядом с Мартином Эшиве, пожалуй, и правда нечего было опасаться.
— Уже хорошо, — Эшива уронила бронежилет под ноги. — И когда же ты скажешь мне, кто этот юноша?
— Скорее всего, никогда.
Индианка закатила глаза и в круг портала шагнула с выражением крайнего неудовольствия на лице. Такого же ненастоящего, как ее платье, но такого же убедительного.
* * *
Услышав за спиной негромкое:
— Привет! — произнесенное знакомым голосом со знакомым британским акцентом, Майкл подпрыгнул, выронил планшет, подхватил его уже у самого пола, обернулся, лихорадочно соображая, как обеспечить себе свободу маневра, если…
Если что? Это же Заноза. И… мистер Намик-Карасар? А где Эшива? Что происходит? Всё должно было быть не так.
Майкл ничего не знал о дайнах, позволяющих ходить сквозь стены. О проклятии, лишавшем вампиров тени и отражения он, разумеется слышал, но, как любой нормальный человек, поверить в такой бред не мог. Однако эти двое каким-то образом прошли мимо видеокамер незамеченными. В здание библиотеки они, возможно, проникли через какой-то из ходов, не отмеченных на плане, но в запасники вела одна-единственная дверь.
И они в эту дверь не входили.
— Добрый вечер, Майкл, — сказал мистер Намик-Карасар. — Расскажешь нам, кто дал тебе афат и почему?
— И про перстень Иттени, — добавил Заноза, оглядываясь с обманчиво-рассеянным видом, — Эшива видела во сне, как ты отдаешь мне перстень в помещении, где полно книг. По описанию подходит.
Эшива должна была видеть во сне совсем другое. Майкл чуть не сказал об этом, но вовремя прикусил язык. Если бы не заклинание, наложенное Ларкином, ослабляющее эмоциональную зависимость, обязательно проболтался бы. Даже сквозь заклинание он чувствовал симпатию к Занозе. И то, что тот был младше него, был ровесником тому Майклу Атли, который четыре года назад привез в «Турецкую крепость» два окунту, почему-то усиливал расположение. Хотя должно бы быть наоборот. Надо бы помнить, что внешность старшеклассника принадлежит столетнему кровожадному и жесткому убийце. Надо бы помнить, что Занозу не зря называют Бешеным Псом.
Как об этом помнить, если Майкл никогда в это не верил?
В смысле, в прозвище — да. В убийства — тоже. В кровожадность и жестокость — никак, хоть дерись.
Но Эшива во сне не должна была его видеть. Она вообще никого не должна была видеть, чтобы не могла рассказать, описать внешность, заподозрить неладное. В снах, которые сконструировал Майкл, Эшиве являлся перстень и здание Архива Квентера снаружи и изнутри. Картинка дополнялась аудио-потоком с данными о местонахождении Архива и датой проведения аукциона. Дату Майкл для убедительности привязал к лунному календарю.
Мог бы не заморачиваться. Эшива их с Ларкином сны даже смотреть не стала. Предпочла другой канал.
— Мистер Намик-Карасар, садитесь, пожалуйста, — Майкл отошел от стула, — у меня… я готовился… Я принес перстень, — он взглянул на Занозу. — Но сначала объяснения, да?
— Раз уж ты готовился, — мистер Намик-Карасар даже не улыбнулся. И садиться не стал. Зато Заноза просиял улыбкой, которой хватило бы на троих. Взял стул и уселся верхом.
— Давай, — он кивнул, — рассказывай. По бумажке будешь или так, на память?
Как будто сам не учил, что импровизации тем лучше, чем больше внимания уделяешь их подготовке.
О том, как именно он получил афат, Майкл рассказал быстро и, вроде бы, достаточно ясно. Наверное, слишком ясно и слишком быстро. Эмпатии у него было всего ничего, но холодную жуть, которой повеяло от мистера Намик-Карасара, он почувствовал костями и кожей. И поднял руки с планшетом, пытаясь остановить нечто, чему и определения-то дать не мог, но что, определенно, не собиралось останавливаться. От всплывшего в сознании слова «фатум» лучше не стало. Наоборот. Не бывает ситуаций, которые стали бы лучше от того, что «фатум» для их описания оказался самым подходящим словом.
А дальше… дальше нужно было объяснить, почему Ларкин вовсе не такой плохой, каким мог показаться после рассказа об уничтожении госпиталя и о том, что он счел несколько десятков жизней приемлемой ценой за возможность утаить афат. Нужно было объяснить, что он ошибся, ужасно ошибся, чудовищно, но преследуя при этом благие цели. И объяснить все это нужно было, забыв о своей безусловной и нерассуждающей любви к нему, потому что любовь не была аргументом, хуже того, здесь и сейчас она бы только всё испортила.
Ларкин отчасти облегчил Майклу задачу, применив свой убивающий привязанности дайн, но одновременно и усложнил ее, потому что аргументы-то Майкл продумывал под куда более сильным влиянием связи с ратуном. А сейчас, когда связь ослабла, боялся увидеть их несостоятельность.
Мистер Намик-Карасар и Заноза выслушали его молча. Внимательно.
И очень скучно.
Заноза говорил, что мистер Намик-Карасар порой бывает скучным. Подразумевал он при этом совсем не то, что обычно вкладывают в понятие «скука», не то, что мистер Намик-Карасар может быть неинтересен — Заноза, как успел понять Майкл, даже вообразить такого не смог бы. Нет, речь шла о том, что мистер Намик-Карасар иногда становится неотвратимо равнодушен к любым аргументам, расходящимся с его представлениями о правильном поступке. Теперь Майкл увидел, как это бывает. Увидел во взгляде черных глаз холодную скуку надгробного камня. К этому он готов не был. И, тем более, не был готов к тому, что точно так же, с тем же отсутствием понимания, с полным нежеланием понимать, на него будет смотреть Заноза.
Однако они ни разу не перебили его. До самого конца. До точки в конце последнего предложения.
— Ты принес перстень и хочешь получить гемокатарсис, — подытожил Заноза.
Из его интонаций как-то само по себе стало ясно, что он понял — Майкл не собирается менять перстень на очищающее кровь зелье. Перстень — просто краденая вещь, которую нужно вернуть владельцу и снять с Ларкина хотя бы один грех. А диазия… гемокатарсис — это то, в чем Майкл нуждается сейчас сильнее всего. Чтобы защитить ратуна, ему нужны ясный разум и чистые чувства.
— Ларкин — твой, — произнес мистер Намик-Карасар. — Ты его обезвредил и захватил, тебе и решать его судьбу.
Майкл, готовый к бою, к схватке за жизнь ратуна, лихорадочно ищущий новые аргументы в его защиту, только моргнул. Что? Вот так просто? Убийца Вампиров, воплощение справедливости, отдал ему Ларкина и… всё?
Заноза снизу-вверх бросил на мистера Намик-Карасара тревожный взгляд.
— Может, тогда, обойдешься без гемокатарсиса? — спросил он у Майкла совсем другим тоном, чем минуту назад.
— Почему? Зачем? В смысле… почему?
Вообще все шло не так, как он ожидал. Он-то думал, что Заноза, анархист, бунтарь, яростный ненавистник всех и всяческих эмоциональных уз, кроме истинной и искренней привязанности, будет только рад, если Майкл очистит кровь от мертвецких чар.
— Когда ты разорвешь связь, ты поймешь, что Ларкина нужно уничтожить, — Заноза поморщился. — Ты это поймешь так же ясно, как понимаем мы, но почувствуешь куда сильнее. Это... неприятно.
Мистер Намик-Карасар коснулся ладонью его белых, чуть вьющихся волос.
— Это очень болезненно, — перевел он с британского английского на понятный Майклу американский. — Кроме того, ты предпринял много усилий, чтобы спасти Ларкина, ты действовал разумно и эффективно…
— И весьма коварно, — хмыкнул Заноза.
Майклу показалось — или нет? — что мистер Намик-Карасар мимолетно улыбнулся.
— Будет жаль, если твои старания пропадут втуне, — подытожил тот.
Майкл не поверил им. Он перестанет любить Ларкина? Захочет убить его? Это невозможно, это… да просто противоестественно. Так же нелепо и дико, как… ну… как если б он стал мучать котят или… намеренно переехал на машине енота. Ну, да, сравнения так себе, но и перспективы тоже… нелепые.
Они не лгали, ясное дело, просто ошибались. Оба так давно остались без ратунов, что уже просто не помнили, как любили сами. Забыли, что кровавая связь — лишь причина зарождения любви, но не сама любовь. А, может быть, они об этом никогда и не знали.
Эпилог
Ненормально холодное лето здесь называли непривычно теплым. Шестьдесят градусов, а иногда даже семьдесят[13]. Несусветная жара! И дождь всего лишь через день. Практически засуха.
В июле Майкл начал привыкать, в августе смирился, в сентябре поверил, что так оно и есть и стал готовиться к зиме. Она ожидалась примерно такой же. Около шестидесяти градусов и вечный дождь. Если он смог привыкнуть к лету без тепла, привыкнет и к зиме без снега.
Если он смог привыкнуть…
В этом он не был уверен.
Диазия в полной мере показала, насколько он не человек. Насколько они все — не люди. Жизнь в убежище Ларкина не давала в этом убедиться, ведь из-за кровавой связи, из-за колдовской любви к ратуну, Майкл все происходящее с ним и вокруг него воспринимал, как благую данность. Радовался каждой новой ночи, даже каждому новому дню, хоть и проводил дни во сне, похожем на смерть.
Диазия изменила всё. И это действительно оказалось очень больно. А еще страшно.
Князь Иттени ввел зелье в кровь девушки из своего Стада, Виктории Кере, студентки-химика… Не надо было Майклу знать ее имя, не надо было знать, кто она, но он зачем-то спросил. Она тряслась от страха — любая ошибка в рецепте убила бы ее на месте — но была преисполнена энтузиазма. Ей самой очень хотелось увидеть, как работает настоящая магия — та, которую можно объяснить и понять.
Любая ошибка была смертельна. Хуже того, привязанность Майкла к Ларкину могла оказаться слишком сильной, и тогда Виктория умерла бы, даже если само зелье было приготовлено безупречно. Что ж, князь Иттени свое дело знал в совершенстве, а любовь най к ратуну оказалась от совершенства далека.
Ларкин сгорел в мусорной печи еще в начале мая, а Майкл до сих пор помнил ужас Виктории. Чувство вины перед ней, несмотря на то, что все прошло благополучно, затмевало ненависть к ратуну. В равной степени он винил себя и за то, что она боялась, и за то, как она хотела помочь. Для этой девчонки — его ровесницы — человека, не вампира, не ведьмы, не фейри, было очевидно то, чего сам он не мог понять, пока не выпил зелье из ее вен: насильственную связь ратуна и най нужно рвать любой ценой.
Настоящий афат — всегда добровольный. И настоящие чувства между най и ратуном… они настоящие, что тут еще сказать.
Райя простила его за мертвый паралич. Сказала, что пара суток в багажнике — невысокая цена за освобождение от кровавых уз. Тем более, что Майкл положил ее поверх Ларкина, все-таки, дама. Кое-каких понятий об обхождении с женщинами он в Европе, действительно, набрался. Остальным и прощать было нечего. В один прекрасный миг они осознали себя свободными от противоестественной связи, и никто ни на секунду не захотел вернуть прежние времена.
Если б Ларкин хоть кому-то дал афат, как нормальный вампир — по договоренности, с объяснением всех плюсов и минусов, с правом выбора, это кто-то, может, и скучал бы по нему. Но Ларкин умел договариваться лишь с равными. Живых же за ровню не считал, даже когда сам был человеком.
К най он относился совсем иначе, чем к людям. Искренне ценил их таланты, с удовольствием учил всему, что знал сам, и как настоящий отец гордился их успехами. Это его и подвело. Если бы он не держался с ними, как с ровней, как с собственными взрослыми детьми, если бы не пытался объяснять, вместо того, чтобы приказывать, Майклу в голову не пришло бы, что ратун может ошибаться, он и не подумал бы, что ратуна нужно спасать, и никогда бы не вообразил, что любит Ларкина по-настоящему.
Майкл поддерживал связь с Мауро, тот, в свою очередь, все больше сближался с Арни и Занозой. Остальные члены семьи время от времени давали о себе знать, но не чаще, чем это делали бы родственники-люди. Пару раз в неделю выйти в скайп, рассказать новости, поинтересоваться, как дела. И людям, и вампирам этого вполне достаточно.