1
2
3
4
5
6
ГОНОРАР
(маленькая повесть)
1
В конце ноября Ирка сказала Баринову, что устроила ему фатумолога. Они сидели в кухне за ужином и собирались жениться. Собственно, жениться они собирались уже месяца три, но тут Ирка сказала, что для очистки совести все-таки обязательно надо фатумолога.
Этих новых людей Баринов не любил. Иркина одноклассница, которая пошла к одному такому, узнала от него, что если она весь месяц будет носить зеленое, то двадцать пятого ей придет вызов из Парижа. Вместо этого весь их отдел услали на поля в Бородино убирать картошку, и слышно было до рассвета, как ликовал француз.
Фатумологи появились недавно, и, чем они занимались, толком не знал никто. Интервью с одним было в «Вечерке», но оно состояло из сплошных недоговоренностей. В заключение фатумолог пообещал всем желающим определить по абзацу текста, переписанного от руки, насколько они следуют своему предназначению. Один приятель Баринова, увлекавшийся последовательно йогой, христианством, буддизмом и каратэ, послал абзац из Золя, и ему ответили, что у него больное воображение и страсть к грязным подробностям, но детали выдают способности к программированию.
— Ирка, — сказал Баринов, — что за чушь!
Ирка обиделась, — она легко обижалась.
— Ну пусть чушь, — сказала она. — Ну тебе трудно?
— Да мне для тебя, девочка, ничего нетрудно, но к чему? Я бы лучше чего-нибудь сочинил, все деньги.
— Андрей, это очень хороший специалист. Я его с большим трудом достала.
— Доставала и молчала?
— К нему же очередь огромная. Он принимает раз в неделю.
— В дни полного затмения.
— Дурак ты! Если хочешь знать, он на Западе печатался.
— Ну и я на Западе печатался, хочешь, я тебе предскажу, что завтра ты не менее двух раз пойдешь в сортир?
— Очень смешно, — сказала Ирка и стала мыть посуду. Баринов оставил недопитый чай и подошел к ней сзади.
— Ты дитя мое! — оказал он проникновенно. — Когда у него этот приемный день?
— В среду.
— Ладно, — сказал Баринов. — Может быть, я у него интервьюху возьму, он прославится и сам мне приплатит. Сколько оне берут?
Ирка назвала некоторую сумму. Баринов свистнул.
— Я сама дам, — поспешно добавила Ирка. — Я все понимаю, но вдруг, Андрей? Вдруг?
— Оч-чень хорошо, — произнес Баринов и потянулся. — Будем считать, что я к нему пошел, и он сказал, что мы категорически несовместимы, и сын наш развяжет третью мировую войну. Что тогда?
Ирка хихикнула и мокрой рукой щелкнула Баринова по носу.
— Тогда, — сказала она, — я три раза проскачу вокруг тебя на одной ноге и подарю тебе «Сникерс».
— Обязательно, — сказал Баринов. — Молоко, орехи и тооооолстый слой шоколада. Съел — и порядок.
— Да, — вспомнила Ирка. — Главное. Никому ни слова, и никаких интервью.
— Это его условие?
— Нет. Мое. Но он серьезный специалист и вообще. Можешь считать, что это грубое суеверие и моя темнота.
— Так и запишем, — ответил Баринов. — Кончай с посудой, и пошли спать. Какое счастье — спать вдвоем. Если он скажет, что мне больше подходят блондинки, я заведу любовницу, рыжую, как хурма.
Дальше, по обыкновению, все было прекрасно.
К фатумологу можно было идти одному, без невесты, с автобиографиями обоих, писанными от руки, с бумажками, на которых значились даты и по возможности часы рождения, и почему-то с анализом крови. Баринов терпеть не мог сдавать кровь, но Ирка настаивала, и он, про себя матерясь, все сделал, как было велено.
Ехать предстояло на «Красные Ворота».
В метро Баринов остановился около безобразного идиота, который тряс головой и неумело крестился. Штанина его брюк была закатана, и все видели нагноение на грязной ноге.
Нищие мучили Баринова. Некоторые выглядели благополучными, — такие действительно могли зашибать в месяц больше, чем он сам, и таким он не подавал. Но этот явно был нищий. Он мог жить в одиночестве, в коммунальной комнатенке, вызывая у соседей брезгливость, сочувствие и ненависть одновременно. Баринов тоже сочувствовал и ненавидел. Он подал идиоту пять рублей, и тот что-то промычал.
Таяло, и назавтра обещали похолодание, но сегодня все было мягко и влажно. Стемнело уже час назад, и на рыхлом снегу во дворе большого серого дома, рядом с детским городком и песочницей, лежали желтые квадраты. Баринов любил такие дома и этот район. Он часто ходил сюда в кинотеатр «Встреча» смотреть ужасы по видаку.
Лифт работал, и Баринов поразился тому, как хорошо сохранился этот старый дом среди развала и грязи. Он доехал до четвертого этажа и позвонил в дверь. Ему было интересно.
Дверь открыл мужчина лет тридцати, в джинсах, свитере, полноватый, но крепкий, и даже щетина его говорила не о запущенности, но о намеренном поддержании гарлемского стиля.
Ничего не говоря, он пропустил Баринова в квартиру и кивнул на вешалку. Баринов стал разматывать шарф и заговорил улыбчиво и смущенно, как всегда говорил в подобных ситуациях:
— Добрый вечер. Я, знаете… вам, может быть, говорила Аня… — Аней звали Иркину подругу, высокую молчаливую девушку, голодавшую по системе Блаватской. — Я вот принес… вот тут.
Фатумолог спокойно кивал, и Баринов подивился тому, какой интеллигентный и симпатичный тип перед ним стоял. Предложены были шлепанцы.
— Кофе? — спросил фатумолог.
— Если можно.
— Отчего же нельзя? Вот сюда.
Они прошли в комнату, ничем не отличавшуюся от сотен комнат в сотнях интеллигентских квартир, с тем же набором книг, среди которых не было ни одного труда Папюса, что Баринова очень порадовало. Астрологический журнал служил подставкой горячему кофейнику. Прямо как знал он, подумал Баринов: уже и кофе у него готов горячий.
— Так-с, — сказал фатумолог. — Присаживайтесь. Значит, сразу хочу вас предупредить, что никаких точных прогнозов я не даю, гарантий тоже, и даже нет у меня такого льготного правила, чтобы платили только те, у кого сбылось. Я ничего не предсказываю, я даю приблизительную оценку ваших собственных ощущений и указываю на слишком уж явные опасности. Если вы на таких условиях согласны платить — мы будем работать, если нет — бесплатный кофе и бесплатный же разговор на общекультурные темы, и вы идете по своим делам. Договорились?
— Вполне, — сказал Баринов, искренне расположенный к фатумологу. — Но, если можно, мне бы хотелось знать, каковы принципы… и вообще.
— То есть чем я отличаюсь от первого же хироманта на Арбате? Это можно, — сказал фатумолог. — Это милое дело. У вас какое образование?
— Высшее гуманитарное. Вы боитесь, что я не пойму?
— Да что вы! Просто, будь у вас техническое, мне пришлось бы сделать акцент на других вещах. Сюда все входит. Я вам достаточно откровенно все поясню, и никакого секрета тут нет, но у меня одна просьба. Вы ведь, насколько мне известно, занимаетесь журналистикой?
То, что он не сказал просто «журналист», Баринову тоже понравилось, потому что журналистикой он зарабатывал и называться журналистом не любил.
— Я вас прошу не очень на эти темы распространяться. Шарлатанства, знаете, и без того много, и я не хочу во всем этом участвовать. Договорились?
Баринов кивнул и отпил кофе. Кофе, однако, был хорош.
— И печенье тоже берите. Ну так вот. Вы ведь историю зарубежной философии изучали? Ее, кажется, нормально ввели лет пять назад. Всякий Гуссерль, всякий Витгенштейн?
— Всегда терпеть не мог, — честно сказал Баринов.
— Это вам вкус отбила отечественная философия. Бердяев, Розанов — синтез кухонной беседы с литературной критикой. Философия — наука строгая. Так вот, есть такая теория имманентности. Вы о ней могли ничего не слышать, потому что эти рукописи Витгенштейна до сих пор не опубликованы, и потом — у него много последователей, которые или не печатаются, или тут не переводятся. В самом общем виде эта теория сводится к тому, что смысл жизни имманентен жизни. Он ей как бы изначально присущ, поэтому искать его в каких-то абстрактных сферах совершенно бессмысленно. Смысл каждой частной жизни, по этой теории, может быть тоже только частным.
— Смысл жизни — в жизни, в ней самой, — сказал Баринов. — В листве, с ее подвижной тьмой, что нашей смуте неподвластна…
— Вот-вот-вот, — удовлетворенно сказал фатумолог. — В волненье, в пенье за стеной, но это в юности неясно. И так далее. Отсюда, конечно, один шаг до примитивного гедонизма, но этот шаг делать необязательно. Так вот одним из прямых следствий теории имманентности является тот вывод — его сделал отечественный наш специалист Михайлов, — что судьба каждого человека имманентна его личности. Каковы сами, таковы и сани. Наша судьба предопределена нашими собственными качествами, воспитанием, детскими комплексами, личным опытом, порезом на левом мизинце, — понимаете?
— В принципе чего ж тут не понять? — сказал Баринов.
— Так что все очень просто. Фатумология — нормальный синтез нескольких наук, и занимается она тем, что пытается прогнозировать судьбу индивида, исходя из его личности. Вся грамота. В более общем случае фатумолог занимается судьбой человечества, поскольку, как учит нас та же теория, судьба человечества в целом имманентна человеческой природе. Люди ведь, в общем, все одинаковы, потому что одинаков биологический носитель, закон всемирного тяготения тоже действует на всех в равной степени, давит воздушный столб, светит общее солнышко, — условия заданы, а дальше уж личное дело каждого. Это понятно?
— Это-то понятно, — сказал Баринов. — Но ведь смешно говорить о том, что вы способны учесть каждую случайность, сообразить все обстоятельства…
Фатумолог очень обрадовался.
— Именно! — сказал он и пододвинул Баринову хорошие сигареты. — Именно так! Никто и не говорит о точном прогнозе! Речь идет о том, что на каждом шагу человек сталкивается с ситуацией выбора. Выбора между женой и любовницей, картошкой и макаронами, подать там нищему или не подать… Понимаете ли, раз каждая ситуация — это в принципе вопрос выбора, то почему бы их все не типизировать и не спрогнозировать ваше поведение в самых общих чертах, исходя из вашей собственной личности? Выбор — вообще ключевое понятие в имманентности. Потому что смотрите. Вот есть такой замечательный писатель — Житинский. Вы его знаете?
— Симпатичный писатель, — сказал Баринов.
— Для вас симпатичный, а для нас классик, — непонятно сказал фатумолог. — Есть у него такая повесть — «Часы с вариантами». Там у героя часы такие волшебные, позволяющие проигрывать одну и ту же ситуацию несколько раз. Например, идете вы на свидание с девушкой, и вам не нравится, как вы себя вели. Целовались слюняво, все такое. Вы переигрываете ситуацию и целуетесь правильно или вовсе не целуетесь, так что у вас есть неограниченное количество выборов. И вот у героя украли в школе его любимый кортик. Он переиграл, и кортик не украли, но девушка рядом со школой попала под машину. Представляете?
— Тришкин кафтан, — задумчиво сказал Баринов.
Фатумолог кивнул.
— Точно так-с. Этот термин, кстати, у нас принят, его ввел… ну, не важно. Короче говоря, мы тут подходим к главному принципу. Вы не устали?
— Что вы, очень интересно.
Фатумолог разлил еще кофе, и Баринов подумал, что этот кофе может входить в прейскурант. Все-таки ему было жаль денег.
— Дело, видите ли, в том, что из этого прямо вытекает принцип распределения. Раз род человеческий заселяет планету, то роду человеческому, в силу его свойств, на роду написано определенное количество бед и определенное же количество радости. Потому что если бы людям полагалось больше счастья и меньше проблем, то это, согласитесь, — фатумолог осклабился, — были бы уже не люди.
— Само собой.
— И, значит, вопрос о судьбе, — торжествующе вывел фатумолог, — это вопрос не о предопределении, а о распределении!
— И всякая моя удача — это чужая неудача, — подтвердил Баринов. — Тут я как раз никаких иллюзий не питаю.
— Следовательно, — кивнув, продолжал фатумолог, — задача прикладной фатумологии, которой я занимаюсь, — поиск золотой середины. Чтоб и вам хорошо, и другим не накладно. Фатумология тем и отличается от остальных наук о судьбе — всякого рода гаданий, — что исходит не из долженствований, а из данностей. Из того, что есть. Хотите менять свою судьбу — меняйте сами.
— Носите зеленое, — машинально съязвил Баринов.
— Да, и это тоже, — серьезно сказал фатумолог. — Все остальное — конкретика, технические тонкости. Надо учесть максимальное количество мелочей, узнать о каких-то принципиальных чертах вашего характера, — вам, конечно, они будут казаться ерундой, случайным подбором фактов, — и тогда складывается более-менее четкая картина. Конечно, если посмотреть на первое и последнее звенья цепочки, то результат ошеломительный. Например, вы опоздали на троллейбус, а в Парагвае произошел военный переворот. Но из таких вещей и складывается судьба.
— Значит, — медленно сказал Баринов, — если все это поставить на научную основу, можно влиять на судьбы мира?
— Почему же нет! — коротко ответил фатумолог.
— Но тогда — тогда почему обо всем этом заговорили только сейчас? Почему нет института, нет там, я не знаю…
Фатумолог засмеялся, но несколько искусственно, светски.
— Даже самый последний шарлатан никогда не разгласит некоторых вещей. Фатумология — это ведь наука, которая сама себя двигает, сама себе имманентна. Про нее абы кто не узнает. В фатумологи не идут — сюда судьба приводит. Если каждый начнет на судьбу ближнего влиять — представляете, какое пойдет веселье? То, что вы здесь сидите, — это ведь тоже не совсем случайно. Доверие к судьбе — первое правило фатумолога. Если кто-то на него вышел — с ним работают. Но ни рекламы, ни широкой огласки. Я к себе в жизни никого не заманю.
— Почему вам тогда вообще не отказаться от частной практики?
— Ну, видите ли, нам же надо как-то распространять свою литературу, ездить друг к другу, обмениваться опытом…
— Масонство прямо.
— Ну, друг мой, а что плохого в масонстве? — Фатумолог закурил с большим удовольствием. — Только это масонство будет на порядок повыше. Масоны только в одном ошибаются: они все хотят добро делать, а кто знает, что такое добро? Это уж насилие получается, вмешательство. А фатумолог — орудие судьбы: она сама его избирает. Самый большой вклад в общую фатумологию — знаете чей? Набокова. Всякого рода фантасты, писатели, предсказатели — они же исходят из чего-то? Мы просто это пытаемся поставить на научную основу, вывести алгоритм. Перспективы, сами понимаете, какие. И раз уж вас судьба сюда привела — можно надеяться, что она из вас не сделает трепача…
— Можно, — кивнул Баринов. — Я все-таки, понимаете, не так серьезно к этому отношусь, чтобы трепаться. Повод не тот.
— И отлично, — беззлобно оказал фатумолог. — Я вас и не заставляю все принимать всерьез. Есть Кассандра, и есть компьютер, а какой получится синтез — мы сами толком не знаем. Мое дело — обозначить ваш выбор, а ваше дело — решить, как перераспределить сумму происходящего, которая вам, простите за грубое слово, имманентна.
Поулыбались.
— А теперь, — сказал фатумолог, — попрошу вас заполнить анкету, к которой тоже не нужно относиться слишком всерьез.
— Я некоторым образом без невесты, — замялся Баринов.
— Достаточно кого-то одного. Вы же встретились? Встретились. Вот от этой точки и начнем плясать.
— Убедительно, — сказал Баринов.
— Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились, — сказал фатумолог. — Без тех подробностей, которые считаете излишними. Как на приеме у сексопатолога, только наоборот.
— Это можно, — улыбнулся Баринов. Он любил об этом рассказывать. — Была такая, знаете, вечеринка, довольно заурядная — с водкой, с разговорами, с девушками хорошими. У меня был жуткий облом в личной жизни, я только что окончательно отпустил девушку одну, которая то уходила, то приходила, и это тянулось бесконечно. А мне тогда казалось, что она и есть та, единственная…
Фатумолог что-то пометил на листе бумаги.
— Да, и вот я ее наконец отпустил или послал, как мне тогда казалось, и много пил, и на кухнях исповедовался приятелям, а они мне кого-то подыскивали. И вот там я по пьяни стал читать стихи одной девочке замечательной, с которой мы вместе курили на лестнице и которая там тоже была достаточно, знаете, инородное тело. Потом танцы… Мне прямо казалось, что действительно судьба ее подкинула — именно тогда. И у нее тоже трудное было время — ее как раз бросил один из тех ребят, которые там выпивали. Она пришла-то с ним, но у них уже все треснуло. А я не знал, что они там вдвоем, так что все завязалось прямо у него на глазах. Он несколько прибалдел, и ее, надо сказать, это как-то подталкивало. Хотя, как вы понимаете, это было не главное.