Фатумолог коротко кивнул.
— Ну вот, — продолжал Баринов, — ушли мы оттуда вместе, и она поехала ко мне ночевать, но мне, хоть и пьяному, что-то подсказывало, что делать ничего не надо, все будет с отчаяния, со зла, и потом друг на друга смотреть не захочется. Всю ночь протрепались, неделю почти не расставались, сейчас, можно сказать, она ко мне уже переехала… в какой-то степени, — добавил Баринов, вспоминая, как долго Ирка не решалась перевезти вещи и как он сам, попросив друга подъехать на машине, перевез ее вместе со всей одеждой, обувью и косметикой. Ирка все равно почти каждый день заходила к матери, иногда Баринов тоже у них ночевал.
— Очень интересно, — сказал фатумолог. — Теперь анкета. Только думайте как следует и никуда не спешите.
Баринов придвинул было к себе анкету, но поднял глаза на фатумолога.
— Слушайте, я совсем забыл: деньги-то мне, наверное, с самого начала надо было отдать?
— Нет, после. — Фатумолог говорил о деньгах совершенно спокойно. — Вы, конечно, мне симпатичны, и вообще ко мне чаще всего приводят сильных людей. Я же говорю — судьба. Но деньги мне у вас все равно придется взять — во-первых, вы хорошо знаете, что такое гонорар, а мне тут на неделю работы, а во-вторых, из теории имманентности следует, что за все приходится платить. Если не отдадите денег, вы меня не послушаетесь. И потом, мы думаем о своем журнале, это я вам могу сказать как коллеге.
— Возьмете?
— В журнал? Нет, он будет совсем научный. Сами не захотите. А средства нужны — бумага, почта. Вы сидите заполняйте, я пойду в ту комнату статью писать. Как закончите, позовите. Игорь меня зовут. Фамилия — Малахов.
— Андрей, — коротко представился Баринов, закурил и углубился в анкету.
Это была действительно та еще анкета, размноженная на ксероксе, раскинувшаяся на шести листах. Сзади был подколот один пустой.
«Перечислите пять самых значительных событий в вашей жизни, желательно с точными датами».
Баринов задумался. Что за глупости! Он написал дату рождения, год, когда сочинил первые стишки, месяц возвращения из армии, день, когда впервые ударил человека по лицу за свинство и, подумав, день, когда на его глазах человек бросался под поезд. Это было в метро, и его удержали.
— Игорь! — крикнул он в другую комнату. — Можно шестую дату?
— Нежелательно, — ответил фатумолог. — Укажите в сноске.
Баринов сделал сноску «Нежелательная дата» и указал еще один день, но передумал и густо зачеркнул.
«Подробно опишите квартиру, в которой вы живете, а также лестницу, лифт и подъезд».
Ни фига себе, подумал Баринов. У Ахматовой он читал о том, что вернее всего забывается виденное ежедневно. Тем не менее он со скрипом нарисовал план квартиры, описал лифт с надписью «Кровь людская — не водица» и лестницу с невесть как вделанными в потолок спичками, вокруг которых чернели пятна копоти. Напрягшись, он вспомнил, что у лестницы, ведущей к лифту, была выщерблена предпоследняя ступенька.
Далее он ответил, какие качества больше всего ненавидит в себе и ценит в окружающих. Кое-что совпало.
«Как вы оцениваете свое здоровье?»
Свое здоровье Баринов оценивал хорошо. Он написал бы «отлично», но боялся сглазить.
«Какими ритуалами сопровождается ваш выход из дома и возвращение с работы?»
Ага, смекнул Баринов. Значит, это не у меня одного. Рядом с вопросом стояла звездочка.
— Игорь! — крикнул он. — Извините, что означает звездочка?
— Если не хотите, можете не разглашать.
— Ясно, — сказал Баринов и написал: «Перед ящиком с газетами всегда дотрагиваюсь до стены. Осталось от ожидания повестки». Еще кое- что он вспомнил, отвечая на другие вопросы, и дописал.
«Какие приметы (числа, сны, страхи) обычно сбывались?»
Баринов задумался. В снах его чаще всего пугали дети-дебилы, однажды ему приснилась целая армия из таких детей. Сны обычно не сбывались, но, если снилось что-то особенно хорошее, ощущение счастья было таким полным, что оставалось на весь день. Во сне он все переживал острее и написал об этом. Приметы тоже были, а счастливым числом он из чистого нонконформизма считал тринадцать.
На вопрос о страхах он ответил, что боится больше всего за семью и ближайших друзей, но составителя анкеты, видимо, интересовало не это. Разоткровенничавшись, он написал, что боится уродов, идиотов, болезней — своих и чужих, иногда — темноты, из вещей социальных — тюрьмы, еще боится одинокой старости и недовольства собой. Бессмысленности жизни. Тут он вспомнил, что по теории имманентности бессмысленной жизни не бывает, но зачеркивать не стал.
«Чего вам достаточно, чтобы перестать общаться с другим человеком?»
Бестактности, подумал Баринов. Фу, как тривиально. Повышенного внимания к чужим слабостям, но это ведь и мой грех. Игры на чужих слабостях — вот это будет вернее. Самоупоения. Заглазных разговоров. Если кто женщину ударит. Ну и еще кое-что, по мелочи.
«Случалось ли вам получать подтверждения своих предчувствий?»
Баринов хотел было воспользоваться звездочкой, но плюнул на суеверия и написал, что да, случалось. Он всегда предчувствовал свою болезнь, новое увлечение и разнос от начальства. В последнем иногда ошибался, ибо начальство было непредсказуемо.
«Перед кем вы чаще всего чувствуете себя виноватым?»
— Игорь! — крикнул Баринов. — Тут подозрительно мало вопросов о невесте. Простите, что отрываю, но, может, вы не ту анкету дали?
— Ради Бога, я не так уж занят, — сказал фатумолог из другой комнаты. — Анкета на всех одна.
Баринов написал, что чувствует себя виноватым перед всеми бездомными, перед одной девушкой, сделавшей от него аборт и до сих пор не вышедшей замуж, и перед нищими в метро. Еще он чувствовал вину перед всеми, кто обязан был подниматься на работу рано утром и работать от звонка до звонка, а также перед людьми физического труда.
«От каких своих качеств вы можете избавиться?»
Вот как, удивился Баринов. Не недостатков, а качеств, и не хотите, а можете. От всех, чуть не написал он, — если потребуется, все можно. Подумавши и снова закурив, он написал: «От лени, от сонливости, от чревоугодия и неспособности к большому бизнесу. От остальных — в зависимости от того, как припрет».
Давно он так интенсивно не работал головой. Анкета скакала от детских потрясений к описанию машины, которую Баринов хотел бы иметь, от даты знакомства с любимой (на данный момент) девушкой до просьбы описать занавески в рабочем кабинете. Через час, привыкнув к странностям анкеты, Баринов добрался до последнего пункта:
«С какими понятиями (вещами, запахами) чаще всего связывается ваше представление о счастье?»
Хватили, поморщился Баринов. Он стал перечислять: снежные сумерки с мягкой погодой, светло-синим свечением неба и горящими окнами, с детворой, катающейся на санках. Весенний вечер во дворе, опять же с детьми, играющими в классики, гоняющими ногой банку из-под гуталина. Теперь, кажется, таких банок нет. Жаркий летний день, опущенные голубые занавески, ландыши в майонезной банке на столе, стакан холодной воды, никуда не надо бежать. Все здоровы, он лежит на диване, за окном холодно, в комнате тепло, телевизор разговаривает, Ирка вяжет рядом. Опять же лето, он идет из булочной через дворы… Места на ответ — почти страница — едва хватало, и он вписал еще цветение сирени в огромном пустом парке, лес с грибами и пруд около дома с рыболовами, с детьми в колясках, с кормлением уток сладкой булкой из ближайшей булочной. Все это — при условии мирного времени и чистой совести.
На последнем листе было только:
«Какие пять вопросов вам НЕ задали? (Без ответов)».
Баринов хотел было схохмить (например: «Не хочется ли вам в сортир?» — а ему хотелось), но он вполне серьезно выписал пять вопросов, которые ожидал встретить и не нашел. Один был о любимой книге (фильме), но указывать «Уленшпигеля» он не стал, а с фильмом и сам затруднился.
— Все? — странно вовремя спросил Малахов из другой комнаты.
— В общем, да, — ответил Баринов. — А где бы тут у вас…
— Первая дверь налево, — сказал фатумолог.
Через десять минут он вышел к Баринову, который от нечего делать рассматривал книги. Конечно, если все так секретно, они свои книги на виду держать не будут. Интересно, что у него там в секретере? Секрет. Он успел заметить на полках почти полного Набокова, в том числе англоязычного, несколько работ Юнга и книжки по психиатрии.
— Написали? — спросил фатумолог.
Баринов резко отвернулся от полок.
— Извините, я тут книжки смотрю…
— Ради Бога, ради Бога, — сказал Малахов. — Можете что-то взять, тогда наверняка придете за ответом. Впрочем, вы и так придете. Через две недели буду ждать. В среду, в это же время.
— Слушайте, — осенило Баринова почти на пороге. — Вы все говорите о гонораре. Это не значит, что я чем-то заплачу уже за то, что к вам сходил? В ближайшие две недели?
Фатумолог подал пальто.
— Обязательно заплатите, мой друг. Вы тут, сидя у меня, хороший фильм по телевизору пропустили. Впрочем, судя по тому, что вы все-таки пришли, серьезного влияния на вашу жизнь он бы не оказал.
Ирке Баринов почти ничего не рассказал. Выйдя от фатумолога, он сам себе начал казаться ослом, а уж анкета и вовсе его веселила. Он смущался. Ирка не расспрашивала: ей казалось, что, если рассказать, что-то получится не так. Тем вечером она была особенно деликатна и нежна.
2
За две недели ничего особенного не произошло. Иногда Баринов мысленно дописывал что-то в анкету и рассказывал Малахову разные подробности своей жизни. Ему, пожалуй, он мог бы долго рассказывать о себе. Впрочем, у него были всякие другие дела.
В среду к ним на работу привезли видаки, которые купила редакция, и Славка Щербанов притащил «Калигулу», которого давно обещал показать широкому кругу коллег.
Баринову страшно хотелось посмотреть этот фильм, но пойти к Малахову было необходимо, и он разозлился. Славка его утешил, пообещав персонально прокатать фильм на другой день. Тем не менее Баринов все равно злился и на «Красные Ворота» ехал без всякой охоты. К тому же у него начинался насморк, который он всегда переносил тяжело, а на улице был холод собачий.
Фатумолог ему обрадовался.
— Проходите, проходите. Все готово и вас дожидается.
Баринов прошел в уже знакомую комнату, мимоходом отметив в ней некоторые перемены: торшер был передвинут в угол, к письменному столу, на котором аккуратной стопкой лежали исписанные листы бумаги. Фатумолог вошел следом, задернул отчего-то занавески, что создало уют, уселся сам и указал на кресло Баринову.
— Ну-с, что я вам могу сказать, — произнес он, закуривая. — Повторяю условия: никакой конкретики, просто ситуации выбора, которые для вас наиболее вероятны. Договорились? Тем более что случай у вас четкий, хоть в учебник.
У Баринова вспотели руки.
— Что-нибудь ужасное? — спросил он, пытаясь усмехнуться.
— Ничего ужасного, — сказал фатумолог. — Ну сами подумайте: откуда у вас что-то ужасное? Вы человек с чутьем, с головой. Стихийные бедствия, болезни и прочие подобные вещи в расчет не берутся.
— Само собой.
— Ну так вот. Как я понимаю, выбора как такового у вас на сегодня нет — вы твердо намерены жениться и интересуетесь прогнозом?
— Совершенно верно, — сказал Баринов, все еще напряженный.
— Все равно есть два варианта, — сказал фатумолог и взял со стола пачку листов. — Вы готовы слушать?
— Конечно, — сказал Баринов и про себя добавил: «Тянет, тянет…»
— Два варианта, — медленно повторил фатумолог, глядя в листки. — Первый: вы женитесь. Судя по анкете, почерку жены и ее автобиографии, это классический удачный брак, звезды благоприятствуют, то, се. Сколько я понимаю, это не было такое, знаете, духозахватывающее увлечение, чтобы сломать свою жизнь, уйти из семьи, десять раз сходиться-расходиться?
— Нет, — сказал Баринов. — Все было быстро, но довольно спокойно. Мы уже отбесились, кажется.
Фатумолог оглядел его и доброжелательно усмехнулся.
— От сойти с ума не зарекайся. Ну вот, и брак получается такой же — тихий, ровный, без особенных вспышек любви, без ссор, драк и битья посуды. Брак — товарищество с полным взаимопониманием и хорошей сексуальной совместимостью. Примерно года через два, — фатумолог поднял глаза на Баринова, — вы встречаете некую девушку, помладше вас, которая выглядит абсолютно для вас созданной. Бурное устремление навстречу друг другу, головокружительный роман, она не замужем, вы женаты, работаете в близких сферах, — у вас ведь жена технарь, вы гуманитарий, а тут будет полное совпадение. Появится чувство, что ничего более близкого и прекрасного вы никогда не встречали. Будете обожествлять ее взбалмошность, всякие такие штуки, своенравие. При скрытом вашем мазохизме — смотри анкету, пункт 13 — вам будут по сердцу все ваши с нею стычки, ее воля, сильный ум… Мазохизм, понятное дело, чисто психологический, так что не обижайтесь, это общеинтеллигентское у вас.
Баринов не смел вставить слова. Фатумолог просмотрел листы.
— Ну вот, кобылица молодая, честь кавказского тавра, притом вы у нее будете чуть ли не первая любовь, и будет она, кажется, коротко стриженная брюнетка, с прямыми волосами. В вас она влюбится страшно, до потери сознания, и каждое ваше душевное движение будет находить у нее мгновенный и с некоторым даже опережением ответ. Вы ничего не будете говорить жене, она все будет понимать; мучительные отношения с пиками жгучего счастья, кошмарное чувство вины, жену любите, любовницу тоже. (Нет ведь ничего хуже, чем любить жену и любовницу враз, верно?) С другой стороны, страшный творческий подъем, стихи горстями, публикации, так что и деньги будут на съездить вдвоем куда-нибудь… Короче говоря, вся эта прекрасная петрушка будет у вас тянуться года три — три с половиной, потом сойдет на нет, вы будете себя иногда за это покусывать, но в целом жизнь ваша с женой сложится настолько удачно, что вы простите себе компромисс. Вернетесь в семью, вскоре и ребенок — до этого вы же не собираетесь детей заводить, насколько я понимаю, во всяком случае, еще года четыре?
— Откуда? — проговорил Баринов.
— Откуда знаю? Анкета, пункт восьмой, вопрос о пирожках с яблоками.
— А тринадцатый?
— Пункт тринадцать? Это насчет мазохизма? Вот запали вы на него, честное слово… Это цвет волос первой возлюбленной. Рыжая, да?
Баринов кивнул. Во рту у него пересохло.
— Вы пейте чай. Кофе чего-то не идет сегодня, дай, думаю, чайку сделаю… Ну вот. Когда человек жалеет о прерванном романе, о сломанной якобы судьбе? Когда жизнь не удалась. Ему кажется, что, не вернись он тогда в семью, останься с любимой, — все бы встало на другие рельсы. На самом деле ничего подобного, так… предлог. Вот шишка, набитая в детстве, — это да, укус там осы или гнилая клубничина попалась… А это — нет, это еще не делает жизнь неудачной. Имманентность, третье следствие. Ладно, не буду томить: в общем, все нормально, вы даже будете судьбу благодарить за этот шаг, хотя поначалу, конечно, все будет болеть и так далее. Но вы и в детстве легко успокаивались, когда плакали, верно? Жену вы тоже любите, и, пожалуй, не меньше, а только иначе. Другой любовью. Она все простит, она у вас добрая, и будет замечательная жизнь, долгая, не скажу сколько, не знаю, но долгая, благополучная, со славой — умеренной, конечно, стойкое хорошее реноме, — и смерть в окружении домочадцев. О серьезных вещах говорим, правда? — Фатумолог улыбнулся. — Короче, все хорошо. Но при этом, видите ли… — Он снова поднял на Баринова глаза и поглядел в упор, долго. — Есть у вас такой друг — не друг, а приятель, человек не без способностей, довольно самолюбивый графоман с задатками, надоедливый, но добрый? Должен быть.
Баринов трудно глотнул.
— Есть.
— Как бы это вам сказать… Опять-таки: не принимайте слишком всерьез и, главное, не говорите ему.