– Да, девственница. И если отпустишь меня на свободу, то мой отец заплатит тебе десять тысяч долларов…
На что суданец расхохотался ей в лицо.
– Ох, дьявол тебя дери! Не знаю что из сказанного тобой большее вранье, но в доказательство того, что я человек справедливый, просто не буду делать ничего , чтобы проверить так ли все это на самом деле. И предположим, что ты на самом деле девственница…
– Но это правда. Мой отец заплатит тебе эти деньги…
– И где такое было видано, чтобы негритянка, купающаяся в озере в джунглях имела десять тысяч долларов ?.. Да ты и не знаешь сколько это и как такие деньги выглядят…
– А где такое было видно, чтобы негритянка из джунглей носила такую одежду? Такие ботинки и имела при себе такое оружие?.. Я – Надия, дочь Махмуда Сегала, профессора из университете в Абиджане. Я училась в Париже и Лондоне, говорю на пяти языках, включая твой, и если не отпустишь меня на свободу, то будешь раскаиваться всю свою оставшуюся жизнь.
– Вот, черт побери! Амин, да это настоящий бриллиант, что мы нашли… Как ты думаешь сколько Шейх заплатит за такую «штучку»?.. Радуйся, детка! Ты не будешь обыкновенной рабыней… Шейх сделает из тебя фаворитку… на некоторое время, правда… И знаешь, что это значит? У него есть все: золото, брильянты, жемчуг, роскошные автомобили, собственные самолеты… На его землях нефть сочится, словно вода из источника, а со всего мира к нему съезжаются самые влиятельные люди обсудить дела… Он не может потратить за целый год все, что зарабатывает за один день… Он осыпет тебя драгоценностями, купит самую лучшую одежду, будешь есть с золота… А твои дети станут принцами…
– Пошел ты к черту, сукин сын!
Суданец поднял кнут, но передумал и опустил руку.
– Нет… Сулейман Р. Ораб не совершит такую глупость, как содрать с твоей спины кожу, черная. Сулейман Р.Ораб уже много и много лет занимается такими делами и слышал про себя всякое, даже хуже. А теперь, в путь! Пошли, пошли! – приказал он своим людям. – Когда придет ночь, хочу, чтобы мы были как можно дальше от этого места.
И когда наступила ночь, они ушли далеко.
И день за днем уходили все дальше и дальше.
Однажды всю ночь сплавлялись вниз по течению Логоне.
Уходили все дальше по саване, переходили от одного лесочка к другому, все время прячась среди деревьев и кустарников, избегая дорог и деревень, следуя никому не известными тропками, на которых и следов животных не было видно, но про которые Амин знал все, будто читал линии на своей ладони.
Еще несколько рабов присоединились к каравану: четверо подростков, младшему из которых было не более десяти лет и две сестры, что не переставая плакали всю дорогу.
Сулейман Р.Ораб довольно улыбался.
– Двадцать два, и почти все по большей части отменный товар… Даже если только половина доберется до Красного моря, то все равно путешествие будет удачным… Нужно беречь эту девочку…Она одна окупит все наши расходы… Она мне нужна в Суакине, неприкосновенная, целая и невредимая.
И, несмотря на все предупреждения и угрозы, Амин лежал сейчас у ее ног, окровавленный и без сознания. Но, судя по всему, этот негр не собирался отступать от задуманного и отказаться от Надии, полагая, наверное, что если он нашел и схватил ее, то имеет на нее все права, в том числе и удовлетворять свои желания.
Этой ночью его удалось остановить, но на сколько ночей у нее хватит сил продолжать защищаться?
– О, Давид, Давид! Где же ты?
«Придется тебе пробежать еще один раз. Не успел сделать ни одного снимка…»
И сердце у нее забилось сильнее, когда она увидела его, такого высокого и массивного, с копной волос песочного цвета и глазами ясными, как воды в озере Эбрие, где вечерами отражаются мосты Абиджана.
Ей захотелось бежать для него, бежать так быстро и долго пока не упадет в изнеможении, но, подталкиваемая неожиданно поднявшейся волной гордости и странной для самой себя смелостью, сдерживая чувства, высокомерно ответила:
– Сожалею, но… я тренировку уже закончила.
И позже, когда уже шла по коридору к раздевалкам, ей казалось, что земля уходит из–под ног и стены рушатся вокруг, но проклятая гордость не позволяла остановиться и обернуться, но вдруг сзади послышался голос:
– Эй! Подожди… Как тебя зовут?
– Надия, – облегченно выдохнула она и улыбнулась, остановилась и обернулась, чтобы он мог прочесть на ее спортивной куртке название страны – «Берег Слоновой кости».
В последующие дни она буквально стерегла вход в Олимпийскую деревню, а на тренировках высматривала среди собравшейся публики робкого светловолосого гиганта, который прятался за своими камерами, как за щитом.
Закрыла глаза, вспоминая их новую встречу. Она поднялась на подиум и старик с похотливым взглядом, буквально поедавший ее глазами, повесил на шею бронзовую медаль. Покорно подставила щеку под поцелуй, приняла букет и, выпрямившись, поприветствовала аплодировавшую публику и тут же увидела его. Он стоял там и смотрел на нее через объектив, старясь запечатлеть только ее, каждое ее движение, позабыв о тех, кто стоял рядом и выше с золотыми и серебряными медалями.
И даже сейчас она не могла объяснить, как ему удалось добиться ее согласия поужинать тем вечером.
Помнила лишь, как они спорили о бесконечной жажде в Африке за бутылкой «Дон Периньон».
А потом гуляли по тихим улочкам до самого рассвета, и вокруг не было никого, ни одной живой души, казалось, что они вдвоем остались единственные живые существа на всем белом свете, и говорили, говорили обо всем: о религии и расизме, о политике и спорте, о любви и о войне.
Столько в них было разного, не похожего и, тем не менее… вот они, шли рядом: студентка–африканка и фотограф–европеец. Для него мир представлялся в виде образа, картинки и игры цвета при встрече с моментами красивыми, драматическими, эмоциональными или даже пугающими, и ему всегда хотелось эти моменты остановить, сохранить навсегда, чтобы они не исчезали во времени. Для нее мир представлялся в виде разнообразных идей, царящей вокруг несправедливости, нужды, сопротивления и постоянного движения.
Давид мог часами стоять неподвижно с фотоаппаратом в руках и подстерегать какую–нибудь птичку у своего гнезда; Надия же не могла усидеть на дном месте ни секунды, ей всегда нужно было куда–то идти, куда–то ехать, нужно было двигаться, что–то делать, что–то придумывать, решать какие–нибудь проблемы.
Он читал Анри Шарьера, Леона Юриса, Форсайта, а она Седар Сегнора, Герберта Маркузе, Германа Гесса. Ей нравились фильмы Бергмана и Антониони, а ему Джона Форда и Давида Лина.
– Тогда получается, что ты… как бы … и не сторонница свободной любви?
– Конечно… В любви каждый делает то, что ему больше всего нравится. И потому я это не делаю…
– Но это – абсурд! Тебе так не кажется? Мы живем в двадцатом веке. Занятие сексом уже не считается смертным грехом, наоборот, рассматривается как нечто вполне логичное и естественное.
– Ну… в принципе согласна… Если хочется заняться любовью, что ж этого не сделать. Проблема в том, что я этого не хочу… Неужели это выглядит, как преступление? Или, чтобы следовать моде, я должна делать то, что мне не хочется?
– Конечно же, нет !.. Я вовсе не это имел в виду, – запротестовал он. – Просто… когда чувствуешь необходимость – не нужно сдерживаться…
– Слушай, когда твои предки ложились спать в ночных рубашках и занимались любовью через простыню с разрезом, то мой народ уже во всю практиковали нудизм и свободную любовь, причем весьма охотно и на каждом перекрестке и повороте… Поэтому это можно рассматривать как «конфликт поколений». Ты протестуешь против привычек своих предков, я – против своих. В обоих случаях мы считаем наших предков… ну, вроде как, «дикарями»… Наверное, настоящая культура и цивилизованный подход скрываются где–то посередине, между твоими и моими представлениями.
– И чтобы нам не поискать эту середину? – хитро улыбнулся он.
– Думаю нам и года не хватит, чтобы найти ее… Хочешь подождать?
Давид ничего не ответил. Они остановились и молча любовались ночным городом.
Светало.
Он продолжал лежать там же, без движения, словно мертвый. В редеющем сумраке можно было разглядеть контуры деревьев, цепей и скованных рук, тонкую струйку крови, сочащуюся из раны на лбу, и стекающую в глазницу, где уже скопилась достаточно, чтобы перелиться через край и прочертить густую, темную линию вдоль носа, через губу, рядом со ртом и исчезнуть внизу, под подбородком, на шее, а затем и на земле.
Вдруг рядом появились тяжелые башмаки Сулеймана. Он молча посмотрел на распростертого у его ног негра, потом поднял глаза.
– Это ты его так?
Она кивнула головой и вся сжалась, закрылась руками, когда увидела, как он поднял свой длинный кнут.
Но наказание предназначалось не для нее, а для человека, лежащего без сознания на земле. Размахнувшись, он ударил его с необыкновенным ожесточением, потом еще раз, и еще…
– Проклятый негр! Мерзкий сукин сын! – взревел он. – Я же тебе запретил! Слышишь?! Запретил, запретил!..
И продолжил хлестать изо всех сил, пока удары, от которых кожа разлеталась клочьями, не привели его в чувства. Амин заворчал и вдруг одним прыжком поднялся на ноги с такой ловкостью, словно и не валялся без сознания только что, и, сорвавшись с места исчез, в кустах, а возмущенный суданец погнался за ним следом.
– Я тебя убью! – орал он, пытаясь нагнать несущегося через кусты Амина. – Я тебе яйца отрежу, если попробуешь еще раз, слышишь меня? Я тебя кастрирую, грязный негр!
Догнать быстроного Амина не получилось, и запыхавшийся суданец вернулся взбешенный, поднял всех: и надсмотрщиков, и заключенных, молча следивших за происходящим.
– Любого, кто осмелится дотронуться до нее, кастрирую, – отчетливо произнес он. – Кто бы он не был… – извлек из ножен свою длинную гумию и продемонстрировал с угрожающим видом. – Я уж и счет потерял скольких негров оскопил ей. Все евнухи во дворце шейха прошли через мои руки, а нужно будет, так еще сотню подрежу…
Я вас научу сдержанности, свиньи поганые. У вас в мозгах только одно – трахаться как грязные животные… А сейчас: становись! и марш отсюда! – приказал, щелкнув кнутом по спине одного из рабов. – Вперед, чертовы негры, сборище бесполезных людишек!..
Все с трудом поднялись на ноги и двинулись в путь.
С трудом протянул руку, нащупал трубку телефона, что звонил непрерывно и отдавался в его голове, шумящей от вчерашней выпивки и бессонницы, громоподобным эхом.
– Александер? Это Блюм. Консул… Через двадцать минут заеду за вами. Ваш самолет улетает через час.
– Какой самолет? Куда?
– В Чад.
И повесил трубку.
С точностью хорошо отлаженных часов огромный черный автомобиль развернулся и остановился пред входом под навесом. Шофер принял чемодан, Давид сел на заднем сидении, рядом с консулом.
– Почему в Чад?
– Согласно данным полиции, путь каравана с рабами не будет проходить через Центральноафриканскую Республику, чьи границы охраняются достаточно хорошо. Маршрут идет через Чад, проходя между Боуссо и Форт Аршамбо, и затем уходит вглубь пустыни по направлению к Судану. Некоторые из караванов заканчивают свой маршрут в Хартуме, другие продолжают двигаться к Эфиопии, но большая часть идет по направлению к Суакину, откуда затем попадают в Аравию. Если, конечно, комиссар Ломю знает, о чем говорит, то той группе, что похитила вашу жену, потребуется дней двадцать, чтобы пересечь Чад.
– И какую помощь мне смогут оказать власти Чада?
– Не так много. Мусульманские племена, живущие в пустыне, не признают власть Правительства из Форт–Лами, что контролируется неграми с юга – вечная проблема – «масса» против «муданг». Президент Томбалмаи только потому еще и держится у власти, что французские десантники оказывают ему неофициальную поддержку, но если они уйдут…, то вы и моргнуть не успеете, как воины туареги покончат с неграми. Как вы понимаете, Томбалмаи не будет отзывать свои войска, чтобы они занялись поисками вашей жены…
– Понимаю…
Консул утешительно похлопал его по руке
– Не отчаивайтесь. Не все еще потеряно… Доверенные лица сказали мне, что существует некая организация «Группа Черное Дерево» – что–то вроде идейных последователей знаменитого «Белого Эскадрона», боровшегося с работорговцами на территории Ливии. От «Эскадрона» ничего не осталось, но «Группа» продолжает действовать. Возможно, они помогут.
Автомобиль остановился у входа в здание Аэропорта. Шофер взял багаж и документы и направился к стойке «Эр Африк», а Давид Александер и консул Блюм нашли пустой столик в небольшом баре в углу Аэропорта, справа от входа.
– Советую вам поесть немного, – сказал консул. – Самолет по этому маршруту делает три промежуточные остановки и между ними совсем не будет времени хорошенько перекусить.
– Спасибо, но я не голоден.
– Подкрепитесь, подкрепитесь… Не позволяйте себе впадать в отчаяние и угнетенное состояние. Впереди вас ждут месяцы борьбы и разочарований. Может быть, даже вы и не выдержите, но всегда помните, что им нужно пройти около трех тысяч километров, чтобы добраться до берегов Красного моря – а это очень и очень длинный путь.
Он уже заканчивал есть яичницу с ветчиной, когда из громкоговорителя надтреснутый и хриплый голос объявил посадку на рейс.
Путешествие скорей напоминало урок географии по теме «Африка и ее достопримечательности»: маршрут начинался на побережье, а затем проходил над густыми лесами, в Яунде самолет попал под тропический ливень, а затем почти целый час летели над густыми джунглями, чтобы неожиданно оказаться над зелеными лугами, плавно переходящими, где–то в районе озера Мару, в бурую саванну.
Разглядывая через узкий иллюминатор как менялся внизу пейзаж, Давид постоянно спрашивал себя: где на этих безграничных просторах сейчас находится Надия.
– Может быть услышит шум пролетающего самолета и посмотрит вверх… А может быть сейчас сплавляется по той реке, или ее прячут в том лесочке…
Какая же она огромная, эта Африка! Кажется просто гигантской и совсем необитаемой.
Внизу проплывали километр за километром зеленые луга, желтые степи, земли как нельзя лучше подходящие для того, чтобы там выращивали хлопок, лен, маис и нигде не было видно ни одного крестьянина, занятого этим, угодным богу и человеку, делом, ни одного вола в упряжи, мула и даже трактора, а все потому, что африканцы предпочли эмигрировать в большие города, поселившись в нечеловеческих условиях пригородов, где их не ждало ничего, кроме нищеты, разврата, наркотиков, проституции, сифилиса, туберкулеза, дизентерии, холеры, всевозможных лихорадок и бездонной моральной деградации, полная потеря традиционных ценностей своей прежней, свободной жизни, какой жили предыдущие поколения и взамен которых они не получили ничего.
Когда обитатели джунглей вдруг по каким–то причинам решают переселиться в город, то на новом месте естественным образом начинают собираться вокруг тех, кто переехал туда раньше, и кто принадлежит к их же расе, племени, кто разделяет их верования и в течение некоторого времени им удается сохранить уважение к старым правилам жизни, к законам, по которым жили их предки, но ненадолго. Из–за отсутствия работы и как следствие этого – отсутствие средств для нормального существования, что приводит ко множеству проблем и несчастий, доходящих временами до уровня катастрофы, приверженность к своим традициям растворяется в ежедневной борьбе за существование, безвозвратно теряется, и человек постепенно превращается в иное существо – жестокое и эгоистичное, одинокое и враждебно настроенное к окружающим, кому ни до чего и ни до кого нет более дела, а интересуют и волнуют лишь собственные проблемы, собственные нужды и собственный голод.
Таким образом, формировался негритянский пролетариат, еще более униженный и потерянный, чем пролетариат белых, потому что для африканцев все было новым, не ясным, казалось не логичным и никогда не могли они справиться с теми трудностями и проблемами, что цивилизация воздвигла ни их пути.