Те отразились пляской целого кострища в каре-зелёных глазах. Они же, секундой позже, оторвались от фитилей, хороводом приближаясь к рыцарю. Тот оторвался от ужина, зачарованно уставившись на волшебное пламя. Даже ему нечасто удавалось видеть нечто подобное.
Огни приблизились к его колену. Ногу хотелось одёрнуть, однако, встретившись взглядом с мальчишкой, мужчина передумал. Ещё один взгляд на мерцающие огни вызвал лёгкое головокружение и цветные круги перед глазами, но через миг всё развеялось.
Ивейн грубо спросил бы, что за шутки, если б не высохшая ткань штанины на колене.
— Небольшой приз, — Людвиг вылез из воды и достал полотенце. — За слабость перед искушением.
Скрипнув зубами, рыцарь отложил еду в сторону. Поднялся, начиная резко раздеваться. Стягивая сапоги, наткнулся на оценивающий взгляд своего белокурого спутника.
Сколько они бродят вместе? Очень-очень долго, и Людвиг, кажется, видел его в самых разных обстоятельствах: одетым, обнаженным, растерзанным, истекающим кровью, униженным, обречённым, находящимся на пороге экстаза, страдающим… Но этот въедающийся в глубины сознания пытливый, нечеловеческий взгляд — снова и снова… Некстати вспоминается презрительное: «Не скули, рыцарь: ты не успел увидеть преисподней, а уже разоряешься об отчаянии. Ты хоть что-нибудь знаешь о подлинных страданиях? Поднимайся, тебе пока рано сбегать в Вельгаллу». Тогда не было понятно, кто имеет право так смотреть свысока, осуждать, насмехаться, но когда Ивейн понял, кто перед ним — возблагодарил Господа.
И получил в ответ громкий искренний хохот.
Множество ночей прошло с тех пор.
Вещи мужчина положил на кровать, а сам зашел в бадью. Вода успела остыть.
— Может сделаешь мне ещё подарок? — криво усмехнулся рыцарь.
— Обойдёшься, — мальчишка уютно закутался в одно из больших полотенец, сел на ту же кровать и критически поглядел на свою порцию пищи. — Немощное человеческое тело, — недовольно заключил. — Сколь многое ему требуется для выживания?
Ивейн вылил в бадью остатки едва тёплой воды, оставив немного, чтобы потом смыть с головы пену.
— Сон, еда и вода, — констатировал, вымывая волосы от пыли.
— А как же ваша пресловутая «любовь»? — Людвиг ухватил с подноса яблоко, вгрызаясь в него крепкими жемчужно-белыми зубами.
Раздался характерный сочных хруст.
— Любовь — да, но она — духовная ценность, — решил пофилософствовать мужчина. — Тебе не понять.
— Угу, — легко согласился тот. — Зато я не знаю голода, жажды и потребности во сне.
— Сейчас ты и тело — одно целое. Значит — нуждаешься, — Ивейн вылил на себя сначала мыльную воду, а затем чистую.
— Не совсем и не всегда. Впрочем, этого не понять тебе.
Он всегда обрывал разговор на таких моментах.
Остаток времени чужого купания Людвиг молча грыз яблоки и своеобразный деликатес этих мест — шоколад.
Ивейн вылез из воды лишь после того, как полностью вымылся и очистил голову от «мутных» мыслей. Он вытер волосы полотенцем, задумавшись, стоит ли отдавать пыльную одежду в стирку.
Они обычно путешествовали налегке, а при необходимости, Людвиг загадочным путём добывал всё необходимое: то ли доставал из преисподней, то ли попросту воровал — спустя года рыцарь пытался не вникать в такие подробности.
Он сел рядом с мальчиком, доедая свою порцию. Белокурый же уминал яблоки и шоколад, не желая прикасаться к иной пище.
— Ты свалишься от истощения, — предупредил его Ивейн.
— Может быть, — пожал плечами тот. — Когда это случиться, я обязательно соизволю накормить это тело. А пока пусть питается солнечной энергией.
— Люди не… — но видя, что его отказываются слушать, мужчина возвёл глаза к потолку.
Покончив с ужином, он достал вино, вскрыл бутылку и сделал пару глотков прямо с горла. В противовес его аккуратности в приёме пищи, это выглядело довольно необычно.
Поставив бутылку на пол, Ивейн широким жестом оттер рукой губы. Прислушался к своим ощущениям, оценив:
— Неплохо.
Людвиг, хмыкнув, поднялся, чтобы моментом позже, откинув полотенце, нагим лечь в кровать. Зимние ночи нынче выдавались холодные, поэтому мальчишка укрылся одеялом до самых ушей. Он терпеть не мог холода, пусть они трогали его намного меньше чем людей.
Ивейн молча наблюдал за копошениями спутника, затем тоже поднялся, подобрал с пола одежду, полотенца, сложив их на тумбочке, свои вещи положил рядом и по очереди потушил все свечи в комнате. Пару секунд глаза привыкали к темноте, а когда сквозь непроглядную тьму стали проступать очертания окружающих предметов, мужчина осторожно обогнул бадью, вёдра и, прихватив свои мечи, лёг в постель. Холодная сталь всегда лежала у него под боком, и вскоре один из рыцарей круглого стола умиротворённо спал.
Прошло около двух часов, прежде чем он проснулся, почувствовав подле своей кровати чьё-то чужое присутствие. Хотел было вскочить, но узнал, кто перед ним — распознал то ли по духу, то ли по запаху — отпустив рефлекторно сжатую ручку меча.
— Что-то случилось? — спросил вовсе не сонным голосом.
— Ничего особенного, — Людвиг нахально приподнял край одеяла и залез под бок мужчины. — Холодина адская.
— Людвиг, — растеряно.
Тот поднял голову, и Ивейн вскоре почувствовал, как раздвинулись в развратной усмешке губы мальчика.
— Ты всё правильно понял, рыцарь, — и мягким искушающим шепотом: — Сегодня. Согрей меня, — то ли приказ, то ли просьба, то ли приглашение.
Во всяком случае, отказ не принимается.
Мальчишка дотрагивается пальцами до живота мужчины, скользит вниз и почти дотягивается до паха, когда его запястье перехватывают, отводя руку в сторону. Сжимают её почти до синяков, стараясь не потерять контроль над ситуацией. Хотя, какой контроль? Людвиг крайне редко позволял кому-то править балом.
Не теряя времени, он выкручивается, переворачиваясь так, чтобы оказаться сидящим на чужой талии.
— Трусишь, рыцарь? — насмешливо.
Небрежный взмах кисти в сторону — свечи снова полыхают, однако этот огонь странный, колдовской, со вздымающимися, приковывающими взгляд искрами.
Взгляды скрещиваются, точно заточенные палаши. Ивейну одновременно невыносимо и желанно видеть в мальчишеских глазах прекрасно знакомые «чужие» отблески.
— Значит, опять? — прикусив губу, спрашивает.
— Сам видишь, — Людвиг не теряет времени на объяснения — свободной рукой касается лёгкой щетины на подбородке мужчины, проводит от неё по горлу, ключицам, вниз к груди.
И медленно, тягуче двигает бёдрами, уже имитируя содомское действо.
Ивейн через силу глубоко выдыхает, но теперь не пытается отстранить нахала. А тот берёт его грубую мозолистую руку в свои две, подносит к лицу, и глядя рыцарю в глаза, проводит языком дорожку по большому пальцу. Ивейна тут же сотрясает крупная дрожь, а тело буквально прошибает внутренний, где-то постыдный жар. Разве пристало благородному сгорать от страсти? Однако он сдаётся на милость искусителя и обречённо прикрывает глаза.
— Видишь, — жарко шепчет дьявол, — ты сам этого хочешь.
— Я хочу тебя, — сквозь зубы, — а не…
— Знаю, — самодовольный смех, — но увы.
Понимая, что последует далее, рыцарь приподнимает веки, опирается на локти, чтобы вновь лицезреть удивительную сцену отделения духа от тела. Дьявол, в его настоящем обличии, словно сделал шаг в сторону, тем самым пробуждая сознание настоящего владельца духовного вместилища. Огонь свечей затрепетал без малейших признаков ветра, а тени на стенах сложились в тощего растрёпанного кота со зловещей ухмылкой. Адское создание распушило потрёпанный хвост и тут же «сбежало» в ближайшее окно.
А Ивейн не мог отвести взгляда от нечеловеческого существа: тот был удивительно красив и, одновременно, до неприличия уродлив. Он не подходил ни по каким человеческим критериям под идеал прекрасного, однако, стоило ли применять их к изначально иному существу?
Голову Дьявола, как во многих былинах и мифах, венчали огромные полуметровые рога, но, в отличие от описаний в текстах сказаний, они не оставались цельными, а разветвлялись, закручивались, образуя странной формы то ли ореол, то ли корону. В них путалась иссиня-чёрная шевелюра — и такой «чернотой» волос не могла похвастаться ни одна женщина и ни один мужчина. Локоны волочились по полу, некоторые из них заплетённые в косы, некоторые либо свободно ниспадали с плеч, либо, запутанные в рогах, играли свою роль в своеобразной сложной причёске — если так можно было назвать тот сущий хаос на голове.
Крыльев не наблюдалось, зато, погребённый кучей волос, где-то среди них слабо дёргался раздвоенный гладкий хвост с кисточками-пиками на концах. Лицо полукруглое, продолговатое, но словно сшитое из кучи разных лоскутов — одна часть губ напрочь отличается от трёх других, так же различных между собой. При одном взгляде можно с лёгкостью подумать, будто от множества разных людей взяли по куску плоти и кожи и сшили их воедино. Лишь радужки оставались идентичными: нечеловеческие, алые, с тёмными продолговатыми зрачками. И это были ужасающие глаза.
Одежда Дьявола походила на лохмотья, ранее служившие одеждой богатейшим королям и вельможам. Потёртые, невысокие сапоги из серой кожи расшиты драгоценными камнями. Они бы смотрелись произведением искусства, если бы не рваная подошва, выдранные «с мясом» каблуки и выглядывающие из-за сбитых носков ноги. На ногах жутчайшие язвы — их совершенно не прикрывают нелепые, выцветшие, но когда-то ярко-фиолетового цвета, кюлоты. Выше — грязно-серая виста, поверх неё покрытый пятнами крови зелёно-желтый жюстокор — элегантная одежда королей, произвольно расписанная алым. Руки в кружевных перчатках без пальцев. Ногти вовсе не длинные, обычные: обгрызенные, обглоданные; на правой руке не хватает мизинца.
Разве таким его представляют истово молящиеся грешники, разве такому ему приносят жертвы на алтарях, разве таким он запечатлён важными в своей напыщенности клириками на фресках, пожелтевших от неумолимости времени страницах?
Но он был таким… а возможно, и не был. Возможно, разум Ивейна в присутствии этого дьявола умело играет с хозяином в прятки. Каков он, Дьявол? Вряд ли кто-то из живых имеет об этом понятие.
Людвиг усмехнулся потрескавшимися губами. На них запеклась корка от глубоких ран.
— Не стой столбом, сейчас очнётся, — с усмешкой напомнил.
А мальчишка — владелец тела, постепенно приходил в себя.
— Господин рыцарь? — растеряно спросил.
Голос у мальчика совершенно другой — совсем детский, с наивными непонимающими интонациями. Ребёнок ребёнком.
— Господин рыцарь… — снова, немного отстраняясь с помощью рук.
— Не называй меня так! — вырывается раздражённое.
Ивейн жалеет: его будущий невольный любовник ни в чём не виноват, однако сдержаться невозможно. «Рыцарем» его обычно называет только…
— П-простите, но я не могу запомнить ваше имя, только это, — дрожащим голосом.
Мальчик со страхом осматривается по сторонам, но храбрится, сжимая кулаки и губы.
Господи, что же Он с тобой сделал?
— Ничего особенного, — смех со стороны Дьявола. — Но ты каждый раз так ужасаешься, что я даже тронут.
Ивейн старается не обращать внимания на чужие слова. В конце концов, Дьявола видит он один.
— Ты знаешь, что сейчас произойдёт? — спрашивает он мальчишку.
Тот вздрагивает, но кивает. Даже не пытается бежать — пробовал, да куда ему против «господина рыцаря»?
— Тогда не противься, — тон успокаивающий, и Робин решается заглянуть мужчине в глаза.
Добровольное насилие — можно ли назвать так действо, творящееся между ними сейчас?
Дьявол с любопытствующей усмешкой удобнее устраивается в своём углу. Сегодня ему положено зрелище, так почему бы не насладиться им сполна?
И Людвиг наслаждается.
А рыцарь сжимает подбородок мальчишки, вынуждая его приоткрыть рот. Робин по-прежнему сидит на мужчине, не смея шелохнуться. Только жалобно кривит губы:
— Не хочу туда, обратно. Там нет никого — люди, но нечасто. И они такие… будто тени. Не хочу…
Замолкает, покорно принимая в рот средний и безымянный пальцы Ивейна. Облизывает их, смачивая вязкой от страха и волнения слюной.
— Успокойся, — советует ему рыцарь. — Это неизбежно.
А ещё очень хотелось не доставлять мерзавцу Людвигу дополнительный подарок в виде отчаянья и паники мальчишки. Ведь Дьявол всегда очаровывался смертными грехами и человеческими слабостями, их страстями.
Нет уж, не на сей раз.
Ивейн пальцами находит сжатое кольцо мышц, постепенно его разрабатывая, хотя в этом и нет особой надобности.
Ни капли лишних чувств. Какие вообще могут быть чувства, когда они марионетки в кукольном театре, пусть заправляет всем сам дьявол.
Робин мучительно краснеет и не может справиться с постоянно сбивающимся дыханием — реакция натренированного тела. Ёрзает, и Ивейн позволяет себе возбудиться — конечно, представляя сейчас немного иные картины.
Людвиг читает его как раскрытую книгу, искажает губы улыбкой-насмешкой, воплощением порока, заключённого в кривоватой пугающей линии.
Ничего не скроешь — это раздражает, но иногда — успокаивает.
Робин чувствует чужую, налившуюся кровью плоть и рассеянно, глядя куда угодно, лишь бы не на мужчину, произносит:
— Господин рыцарь… — запинается, забыв: просить он собирался, требовать или умолять.
Земное создание, как же ты живёшь в том чистилище, где ни одна душа не задерживается надолго?
— Глупый вопрос, — Дьявол устроился истинно по-королевски, почти как Крез, в своём наряде из лохмотьев и разметавшихся нечёсаных локонах.
Но Ивейн старается не смотреть на Людвига, практически механическим действием направляя свою плоть внутрь мальчишки. Тот не сопротивляется — опирается руками на грудь мужчины, накрепко зажмуривая веки и поджимая губы.
Обыкновенные движения вверх-вниз, однако рыцарь неожиданно резко выдыхает от вспыхнувшего в сознании образа: Дьявол ли подослал морок, или воспалённое сознание изголодавшегося странника — без разницы. Главное, стенки входа, сжимающие плоть, стали соблазняюще узкими, а тело мальчишки — почти желанным.
Дьяволу нравилось глядеть, как люди теряют достоинство, и он практически обожал те моменты, когда его драгоценный рыцарь терял самообладание и выдержку.
Он облизнулся, обнажив раздвоенный, словно у змеи, язык.
Забавно, забавно.
Скука на время уступала место любопытству.
Ещё с десяток, то быстрых, то удушающе медленных толчков, и Ивейн срывается — входит глубоко, до конца, чтобы своим семенем, завершив начатое, окончательно опорочить тело мальчишки.
Дьявол довольно хохочет, извиваясь в экстазе в своём углу. Сейчас он особенно уродлив, но Ивейн не замечает этого — мужчина, прикрыв глаза, даже не пытается побороть накатившую эйфорию.
А Робин позволяет себе глубокий, облегчённый выдох. Пусть теперь ему снова придётся отправиться в то одинокое место, зато там спокойней и безопасней, чем здесь.
Когда Дьвол неторопливо поднимается на ноги, Ивейн приподнимается на локтях, настойчиво прося:
— Пусть он ненадолго останется.
Людвиг задумчиво прикладывается палец к губам:
— Хорошо, всё равно ему, кажется, скоро пятнадцать. Но это — позже, а сейчас усните.
И обоих немедленно одолевает сон. Ивейн старается не прикрывать веки и остаётся вознаграждён: он успевает заметить появившееся из ниоткуда, склонившееся в реверансе перед господином существо: не мужчину, не женщину, безволосое, полуобнаженное, походящее на громадную крысу, с кандалами на запястьях, покорным восторженным взглядом и длинным, волочащимся по полу свитком. Оно стояло боком, позволив заметить глаз без зрачка и радужки, а затем рыцарь заснул, неспособный противостоять власти повелителя.
А когда проснулся, обнаружил себя крепко прижимающим к груди Робина — как часто бывало с Людвигом. Сам Дьявол играл с огнём и тенями, создавая из ничего различные фигурки и разыгрывая виртуозные теневые представления. Почуяв пробуждение вассала, он обернулся, без прежнего любопытства поглядев на него и мальчишку. Робин, поворочавшись, тоже проснулся.
— Я ещё… здесь? — растеряно.
— Да. Он разрешил тебе ненадолго остаться, — внимание Ивейна переключилось на мальчика.
Теперь, как он считал, ему предстояло выполнить свой человеческий долг.
— «Он» это кто? — Робин, выпроставшись из-под одеяла, присел на кровати.
— Дьявол, — простой ответ.
— Так это он… — мальчик не стал удивляться, ужасаться или просить доказательств. Задумчиво пробормотал: — А я думал, Бог, — затем заметно оживился. — Я думал, Бог испытывает меня или наказывает за какие-то прегрешения из прошлой жизни. Бог ведь всё видит.