Андрей кивнул, вылезая, спустил кота за землю, прижав его к асфальту рукой, чтоб не убёг, второй развернул бутерброд.
Почуяв запах, создание вырвалось и вгрызлось в колбасу.
Андрей поднялся. Не любивший долгих прощаний отец уже сидел за рулём. Ваня стоял рядом, скрестив руки:
— Оставь его, хорошо?
Младший через силу кивнул и крепко обнял брата.
Отпускать не хотелось. Ванька вырос на целую голову выше и уткнулся носом в тёмную макушку.
— Мы будем приезжать. И звонить. И ты к нам. Часто-часто. Я обещаю.
Андрей угукнул и отодрался первым, отступая на шаг. Брат быстро — слишком быстро сел в машину на переднее сидение, с громким хлопком закрыл дверь; извергнув из выхлопной трубы клуб полупрозрачного дыма, тарантайка скоро отчалила.
Мальчишка провожал её глазами до самого поворота из двора. Затем присел на бордюр, обхватив голову руками.
Вот и уехали. Вот так, запросто.
Бросили его совсем как… да, совсем как этого котёнка. И всё равно им, что с ним случится! Издохнет он тут с тоски или скуки, сопьётся или просто исчахнет…
Андрей перевел дыхание.
Чушь всё это.
Конечно, они переживают. Они боятся ещё больше, а он всего лишь слишком к ним привязался.
Насмешливо перекривил самого себя: маменькин сыночек, надо же.
Слишком привык.
Он рывком поднялся на ноги, поглядел на давящегося хлебом кота. Хотел погладить, но тот недовольно заворчал. Но как теперь его бросить?
Как, как — да запросто. Как люди обычно бросают людей.
Засунув руки в карманы, Андрей с тяжелым сердцем зашел в подъезд.
Нужно просто не думать — ни о чём, ни за что.
И хорошо бы услышать мягкий голос любимой гитары.
Вот кто не покинет его никогда.
*
Дни снова потекли, как песочные часы, неуловимо переворачиваясь вверх дном, едва истечёт последняя песчинка.
Одногруппники Андрею сначала не понравились. Совершенно.
Кучка глупых детишек.
Но удивительно, постепенно, понемногу узнавая их ближе, мальчишка проникся.
Все чаще оставался с приятелями в общаге, прихватив с собой гитару, и играл им какого-нибудь Трубецкого или Цоя, до самого рассвета.
А они пели. И выходило так едино, так вдохновенно, что и жить не хотелось вне этого круга, вне всеобъемлемого спрочающего чувства или ощущения, когда просыпаешься под утро в объятиях многих тел, когда ещё ни одна мысль не забрела в пустую голову — только в груди тепло и знаешь — здесь ты свой.
Так по-особенному свой, что веришь в бессмертие.
Андрей влюбился — страстно и пылко, болезненно чуя, как неловок даже такой простой вещи.
Влюбился — снова в гитару и, впервые, в голос.
Как пела она — не мог никто.
С искренним надрывом, до хрипа, до сорванного шепота с дрожащим от напряжения голосом на волнующей ноте.
Она сама — волнующая. От кончиков накрашенных пальцев на ногах до согревающего имени.
Надежда. Надя-Наденька.
Всегда садилась в круг поближе, прикрыв глаза, будто могла превратить звук в цвет.
Она, казалось, знала все песни — особенно самые пошлые, с Тошиком на пару откалывая такие номера, что публика рыдала.
Теплая своячница, девочка Надя.
Менялись компании, менялись квартиры, детские площадки, стадионы, люди.
Неизменными оставались лишь две вещи: голос и гитара.
Не всегда гитара Андрея, но всё чаще — её голос. И это было так романтично, так желанно, что Андрею казалось, будто Надя сама ищет встречи. Правда, при всей внезапно проснувшейся пылкости, подойти он не смел.
После выпускного он не стеснялся с кем-то переспать. Когда под кислотой или травой, с неутихающим тенором в ушах — сильнее, ярче хочется жить. Пусть даже в однообразном хлёстком движении, с солёными каплями пота, стекающими по вискам.
Но это виделось по-другому — как сокровенное, глубоко личное. Что-то, что лучше светляком хранить в нутре и не показывать никому.
Родители ничего не знали. Ни родители, ни братья. Они внезапно оказались такими близко-далёкими, что при встрече не хотелось говорить ни о чём постороннем. Да и незачем им знать.
Андрей как-то умудрялся проснуться, собраться и выпинать себя на пары, даже ответить что-то — и этого достаточно.
Хозяйка вообще на удивление считала его хорошим мальчиком, и вечера, проведённые не за учебой и посиделками, он сидел с ней, попивая чай и болтая о всяком.
Тем более, даже со всякими закидонами, он не смог бросить кошака. Тот окончательно устроился у их подъезда в какой-то вырытой дыре между домами, уходящей то ли в подвал, то ли в канализацию.
Каждый раз по возвращению мальчишки, животина сидела у дыры и злым желтым взглядом проклинала каждого встречного.
И жутко хотела жрать.
Тогда Андрей, сжалившись, доставал из рюкзака какой-нибудь недоеденный бутерброд, оставлял его у щели и, не дожидаясь удиравшего внутрь кота, шел домой.
Это превратилось в привычку, и скоро животина совсем перестала бояться, не пряталась и даже со скрипом соглашалась на «погладить». Правда, на руки ещё не давалась.
Теперь Андрей ходил исцарапанный, но довольный. Почему-то сидя рядом с непокорным созданием, он чувствовал, как вянет, зацветает внутри него тленная погнившая рана.
Он не знал, когда эта рана появилась, не знал, откуда она и зачем — просто в какой-то момент понял — она там.
Она… не то чтобы мешала, просто иногда хотелось гулять всю ночь, выть на луну и петь грустные баллады о несбывшейся любви.
Любви даже не к Наде, а к чему-то… что и было, но одновременно никогда не существовало в его теперешней реальности. Что было изначально заложено в каждом, но не нашло выхода.
И если бы он умел писать стихи, он бы сложил об этом песню.
Гитара только глушила эхо раны, а кот — лечил. Понемногу, не насовсем, до очередного приступа. Но его бархатное присутствие ощущалось как хорошее успокоительное.
Андрей даже как-то пропустил извечные посиделки и до глубокой ночи просидел рядом с кошаком, отгоняя сон и дурные мысли.
Животина росла, и вместе с ней рос Андрей.
В руки кот не давался никому, кроме мальчишки, тотчас убегая или царапая детей и взрослых — часто одинаково жестоких.
Андрей втихую гордился таким отличительным к нему отношением и давно уверовал — это только его питомец.
Начинало холодать.
Воробьи храбрились, но всё больше ершились и прятались где потеплее. Бил мелкий отвратительный дождь, выводя невнятную акапеллу по зонтам прохожих.
Андрей натаскал в нору созданию всякого утеплительного хлама и после пар сидел рядом на клеёнке под дождевиком, обхватив колени руками. С мягким шерстяным комком возле сердца хорошо и легко мечталось. Загруженный по горло всю сознательную жизнь, парень будто только сейчас наверстывал упущенное.
Мечталось о чём-то смутном — о чём мечтают все мальчишки независимо от возраста?
После дождя Андрей укутал кота в мастерку — для него, даже если украдут — не жалко, и ушёл домой, до утра читать материал по курсу.
А потом — опять травка, гитара, её голос, недоеденные бутерброды, недоспанные ночи, и так — до смертного часа.
До встречи с ним.
========== Глава 2: Друг мой ==========
Это произошло так банально — их встреча — как происходят десятки других ежесекундных встреч.
Сырой резкий воздух метро — оттуда тянет ветром и хочется поскорее вниз, чтобы домой, к кошаку, потому что день отвратительный, день ужасный и рана внутри, размером с полную звёзд черную дыру, оглушительно зияет во всю грудь.
И ехать придётся не домой, а, сначала, в библиотеку.
Снаружи холодно, зато можно спрятаться глубоко в пальто — скрыть свой обнажённый мирок от чужих любопытных глаз.
Турникет засветился зелёным, пропуская студентика на эскалатор, оттуда — ещё ниже — мимо ненавязчивых объявлений на стенах и безликой толпы, рассекающей пространство — вверх.
Первая встреча, как обычно — первый взгляд, но этим взглядом Андрей проскользил мимо, потому что тогда у Игоря тоже не было лица.
Музыка в плеере — приятная, прохладная, как вода в озере. Капля, падающая на гладкую поверхность в идеальной пустоте.
But you see it’s not me,
It’s not my family,
In your head, in your head
They are fighting.
With their tanks and their bombs,
And their bombs and their guns,
In your head,
In your head they are cryin.
In your head.
Zombie.
Плеер смолк — Андрей с раздражением цыкнул: «Зарядите батарею». Не вовремя.
Скривился, хотя музыка всё ещё в ушах — он помнил слова наизусть, непроизвольно пел про себя.
В метро немного людей. В такое время все либо успели уехать, либо опоздали, и Андрей с полным правом сел на полупустое сидение. От скуки поглядел перед собой и, заметив у стоящего напротив парня книгу в руках, попытался вспомнить, где же слышал фамилию Азимова.
А нечаянно поглядев вверх, встретил каре-зелёные глаза владельца сего добра.
Когда на следующей остановке горстка людей разместилась по вагонам, парень присел рядом. Открытым жестом протянул книгу:
— Знаешь? Читал?
Андрей отрицательно помотал головой, мол, не слышал даже, но тот не отчаялся, доставая книги одну за одной из походного черного рюкзака, наклоняясь к уху собеседника, чтобы перекрыть шум:
— Это ты зря. Не любишь читать?
Андрей неопределённо покрутил рукой:
— Иногда, может, чтобы отдохнуть.
Парень с книгами кивнул, затем внезапно подал руку для пожатия:
— Игорь.
— Андрей, — ответное.
Они посидели в молчании до ещё одной остановки, а тогда Игорь порылся в рюкзаке и достал книгу в непонятной, старенькой обложке.
— Гляди, по этой книге сняли фильм. Крутая вещь, но как они ни старались, всего не передали.
Фильм Андрей видел, когда они с парой одногруппников собрались у Тошика и Макса в общаге. Годная вещь была.
Хоть в метро шум прекращался лишь на коротком обрыве остановки, они разговорились. Ехать далеко, чёрт-те куда, и они наклонялись друг к другу, чтобы лучше расслышать слова. Говорили о кино, о комиксах, о жизни, о людях. Игорь любил читать одинаково классику и третьесортные романчики в мягких обложках. И за такое короткое время умудрился почти уломать собеседника почитать какую-то странную книжонку и уговаривал Андрея сходить с ним в «дом просвещения и знаний», пока тот, задыхаясь от смеха, не просветил, что сейчас идёт туда же.
— Это судьба, — важно изрёк Игорь и, подхватив рюкзак, выскочил из вагона, радостный, совсем как мальчишка.
Андрей вышел следом.
С Игорем было легко. Он сам был какой-то лёгкий и вместе с тем поджарый, по-хищному гибкий — в теле и нутре одинаково. Точь-в-точь одомашненный дикий кот.
Не имея привычки давать кому-то клички, про себя Андрей не мог назвать его никак иначе, чем Кошак. Сам не понимал почему, но прозвище прочно привязалось.
В библиотеке Игоря знали. Дамочка за прилавком лучезарно ему улыбнулась, принимая книги, и они разговорились о новинках.
Почувствовав себя лишним, студент мысленно махнул рукой и, отыскав стеллажи с нужной литературой, попытался вспомнить и отыскать парочку нужных книг. Он держал в голове весь список нужного материала и задумчиво скользил пальцами по корешкам книг, вытаскивая самые полезные. Подбор почти подошел к концу, когда сзади подошел Игорь. Посмотрел на внушительную стопку литературы и фыркнул:
— А ты у нас зубрилка.
Никак не отреагировав на укол, парень ответил:
— Не особо.
Но Игорь, кажется, не поверил и покровительственно похлопал студентика по плечу:
— Не переживай, на первом курсе все учатся.
Тут уже Андрей раздражённо тряхнул плечом, сгоняя с него ладонь, задрал голову вверх:
— Я не переживаю.
Он не любил чужих прикосновений, особенно таких фамильярных.
Игорь был выше ростом, гораздо выше, наверное, даже рослее Вани, и когда их взгляды скрестились, на этот раз лицо кошака оказалось таким четким и ясным по своему выражению, что Андрей сморгнул, отвернулся, притворяясь, что никакой вспышки не было и вообще он страшно занят.
Игорь подыграл, заводя разговор о другом. Загорелся показать мальчишке «охрененную серию» и отволок в отдел фантастики, где они провели не меньше часа. Вконец измученный, но почему-то довольный Андрей потопал домой не только со своими книгами, а и с какой-то левой, всунутой ему перед самым уходом.
Художественная литература — такая бесконечно далёкая, почему-то в тот момент показалась не такой уж неинтересной.
По дороге домой он купил коту сосисок и у подъезда присел на корточки, подзывая питомца.
Животина, как всегда, отличалась острым желтым взглядом и пасмурной угрюмостью, но почёсыванию не сопротивлялась. Под клоками грязной шерсти угадывался тощий суповой набор.
Сколько его ни корми — кот не поправлялся и со временем будто становился только худее и хищнее.
Снабдив его продовольствием, Андрей серьёзно забеспокоился — зима приближалась неумолимо, и где коту зимовать — неизвестно. Из подъезда тотчас выгонят соседи, с хозяйкой даже заговаривать не хотелось — всё равно откажет. Кто ей кошак — родственник, чтоб пускать в дом?
*
«Поїзд далі не їде. Звільніть, будь ласка, вагони. Поїзд далі не їде…»
Объявление повторили ещё пару раз.
Андрей очнулся от дремоты, когда какая-то женщина тронула его за плечо:
— Молодой человек, мы выходим.
Он кивнул, приглушая музыку в плеере. На станции уже толпились другие пассажиры. Сливаясь с толпой, парень услышал обрывки разговоров:
— …мужчина.
— …нет, говорят, не старый, лет тридцать…
— …и что, правда бросился?
— Да, ступудово, пополам перерезало.
Андрей поморщился — самоубийца — уже второй на его памяти, гробивший себя в метро.
Чтобы не слышать болтовни, он включил музыку на полную громкость и зашагал к эскалатору. До дома — три остановки, а на улице уже так холодно, что стучат зубы. Особенно когда ты в лёгком пальто.
Сетуя, что так и не привёз с дому синтепоновую куртку, парень засунул руки в карманы и побрёл на выход.
Первый снег ещё не стучался, зато где-то вдалеке уже радостно махала ручкой сессия. Андрей, правда, совершенно внезапно и почти не прилагая к этому моральных усилий, оказался в рядах отличников — с отставанием по паре предметов, но автоматы ему всё равно никто не даст.
Андрей оглянулся в поисках наземного общественного транспорта. Обошел всю околицу, поприставал к прохожим и таким же неудачникам, но смог узнать только, что если и ходит в нужную сторону какая-то прямая тарантайка, то по пятницам она не работает.
Можно, конечно, добраться окольными путями, но раздражённый студент плюнул и рассудил — проще на своих двоих.
Оказалось — не проще.
После сорока минут ходьбы в приблизительно верном направлении, Андрей остановился. Шагать было легко, но до одурения скучно и холодно, поэтому планы резко поменялись: мальчишка решил найти первое попавшееся заведение и ненадолго осесть там.
Сказало — сделано. Промёрзший из-за поднявшегося ветра, Андрей волчком заскочил в какой-то подъезд с непонятной вывеской. Здание оказалось кафе, и, заплатив за кофе, парень пошел устраиваться поближе к обогревателю.
Столики в кафе были невысокие, ярких цветов, но к ним прилагались невероятно мягкие диванчики с подушками, на которые так и тянулось залезть с ногами.
Скинув пальто на вешалку, Андрей подождал кофе, утянул на тарелку пару плюшек с печеньками и отправился в укромный уголок потемнее.
Он вдруг понял, что дрожит, и дрожь прошла только после второй чашки горячего. Внутренне успокоившись, Андрей огляделся. Кафе выглядело по-домашнему уютным, хоть и довольно ярким. Большое помещение отделялось стенами, у которых стояли столы с диванчиками и книжные шкафы из светлого дерева с книгами, пледами, вазочками с конфетами, статуэтками и ещё всякой всячиной на полках. Смотрелось экспрессивно, но, откровенно говоря, этот дом вселял доверие — он был всего лишь не похожим на шаблоны уютных домов, не похожим на собственный дом Андрея, где каждая вещь отмечена временем и кому-то принадлежит.