– О, у нас у всех так, – согласился мистер Гудвин. – Странно подумать, что во власти этого парнишки спасти не только самого себя, но и всех нас.
Пока они говорили, я стоял у стола, поворачиваясь от одного к другому. С каждым их словом у меня всё больше пересыхало во рту. К этому моменту я пришел в такой ужас, что едва мог глотать. Я попытался задать вопрос, но не смог.
Похоже, дядя понял, что я хочу узнать. Он развернулся. Подняв свой бокал к свету так, что красный отблеск дрожал у него лбу, он произнес:
– Всё это правдиво и трагично, но как мой племянник узнает, кто этот человек, когда увидит его? Об этом ты хотел спросить, не так ли, Кон?
Об этом, но к тому моменту я не мог даже кивнуть.
– Легко, – ответил мэр Сейли. – Наступит момент, когда он поймет. Когда имеешь дело с кармой, всегда случаются моменты узнавания. Человек, который ему нужен, скажет или сделает что-то, и словно щелкнет выключатель. Свет вспыхнет у мальчика в голове, и он поймет.
Остальные кивнули и проворчали, что они согласны, так и обстоят дела, а дядя Альфред спросил:
– Понял, Кон?
На этот раз мне удалось кивнуть. После чего мэр Сейли сказал:
– Но он захочет знать, что делать с человеком, когда он поймет. Это не менее важно. Как насчет того, чтобы использовать Уравнение Гранека?
– Слишком сложно, – возразил мистер Гудвин. – Попробуй Чары Болье.
– Я бы предпочел классический Белый фитиль, – сказал мясник мистер Лодер.
После чего все принялись высказывать предложения, которые были для меня пустым звуком, и каждый горячо настаивал на собственном. Вскоре высокий землевладелец грохнул свой бокал на маленький столик рядом с креслом и крикнул:
– Вы должны заставить его устранить этого человека навсегда – быстро и просто! Единственный выход – Першолт.
– Пожалуйста, помните, – встревоженно сказал дядя, – что Кон всего лишь ребенок, и совершенно не знаком с магией.
Воцарилось молчание.
– А, – наконец, произнес мэр Сейли. – Да. Конечно. Что ж, тогда думаю, лучше всего дать ему возможность призвать Ходока.
И все остальные взорвались криками:
– Точно! Конечно! Ходок. Почему мы раньше об этом не подумали?
Мэр Сейли обвел взглядом их круг и сказал:
– Согласны? Хорошо. А теперь – что мы можем ему дать для ритуала? Это должно быть что-то простое и обычное, что никто не заподозрит… Ах да. Пробка от одной из бутылок чудесно подойдет.
Он протянул руку с сияющим на ней красивым золотым кольцом, и мистер Лодер передал ему заляпанную багровыми пятнами пробку от бутылки, которую он только что опорожнил в графин. Мистер Сейли взял ее и на мгновение зажал между ладоней. Затем он кивнул и передал ее мистеру Джонсону, который сделал то же самое. Пробка медленно прошла по всему кругу, включая дядю Альфреда и стоявшего возле стола мистера Лодера, который передал ее обратно мэру. Мэр Сейли поднял пробку, держа ее двумя пальцами, и поманил меня к себе. Я по-прежнему не мог говорить. Я стоял там, глядя на его дорогую стрижку, почти скрывавшую проплешину на макушке, и дивился, каким круглым и богатым он выглядит. Я вдыхал запахи ароматного орехового вина, гладкой добротной ткани и резкий привкус лосьона после бритья и кивал на каждое его слово.
– Всё, что тебе надо сделать, – говорил он, – во-первых, уловить свой момент узнавания, а затем достать эту пробку. Подними ее так, как я сейчас, и скажи: «Я призываю Ходока, чтобы он принес то, что мне нужно». Понял?
Я кивнул. Запомнить это было легко.
– Возможно, тебе придется подождать Ходока какое-то время, – продолжил мэр Сейли, – и ты не должен пугаться, когда увидишь, как Ходок приближается. Он может оказаться больше, чем ты ожидаешь. Дойдя до тебя, Ходок что-то тебе даст. Не знаю что. Ходоки предназначены давать точно подходящий для работы инструмент. Но поверь мне на слово, предмет, который ты получишь, сделает именно то, что тебе нужно. В обмен ты должен отдать Ходоку эту пробку. Ходоки никогда ничего не дают просто так. Ты всё понял?
Я снова кивнул.
– Тогда возьми пробку и носи ее с собой постоянно, но не позволяй никому ее видеть. И надеюсь, когда мы снова встретимся, на тебе больше не будет никакой кармы.
Когда я взял пробку, которая, как по мне, была самой обычной пробкой, мистер Джонсон сказал:
– Хорошо. С этим закончили. Отошли его, Альфред, и давайте начнем собрание.
Дядя Альфред мог бы и не дергать головой, чтобы я ушел. Я убрался так быстро, как мог, и помчался вниз на кухню, чтобы выпить воды. Но к тому времени, когда я туда добрался, во рту у меня уже совсем не было сухо. Это было странно, но стало таким облегчением, что я практически не обратил внимания. Даже мой ужас почти исчез, и это тоже было странно, но тогда я об этом не думал.
Глава 4
Чем меньше дней оставалось до конца недели, тем больше я нервничал. Худшим моментом стало собрание по поводу окончания семестра: мне пришлось сидеть слева – вместе с теми, кто бросал учебу, в то время как все мои друзья сидели через проход, как поступающие в Старшую школу. Я чувствовал себя отщепенцем. И сидя там, я вдруг понял, что даже когда найду человека кармы, избавлюсь от него и поступлю в Стольскую гимназию, я буду отставать от моих друзей на год. А еще – мальчик, сидевший рядом со мной, получил работу на металлургическом заводе мэра Сейли, а девочка с другой стороны от меня отправлялась обучаться на горничную в доме мистера Гудвина. Мне же еще только предстояло получить работу.
Вдруг меня поразило осознанием, что я совершенно один еду в странное место, где не буду знать, что делать или как себя вести, и уже одно это достаточно плохо, а тут еще надо найти человека, ответственного за мой Рок. Я пытался говорить себе: «Либо он, либо я», – но это совершенно не помогало. Придя домой, я выглянул из окна моей комнаты на Столлери, и меня охватил ужас. Я понял, что ничегошеньки не знаю об этом месте за исключением того, что оно переполнено могущественной магией и что кто-то из его обитателей – страшный злодей. Когда пришел дядя Альфред и повел меня в свою мастерскую, чтобы наложить чары, благодаря которым мистер Амос даст мне работу в Столлери, я пошел очень медленно. У меня дрожали ноги.
Мастерская вернулась к своему обычному виду. Никаких следов удобных кресел или портвейна. Дядя Альфред нарисовал на полу круг мелом и велел мне встать в него. Во всем остальном магия ничем не отличалась от обычной жизни. Я не почувствовал ничего особенного и только в самом конце уловил едва слышное жужжание. Но, закончив, дядя Альфред лучезарно улыбнулся.
– Вот! – сказал он. – Пусть теперь хоть кто-нибудь попытается отказаться нанять тебя, Кон! Сидит плотно, как водолазный костюм.
Когда я ушел, меня трясло от нервного возбуждения. Я был так переполнен сомнениями и неведением, что пошел отвлекать маму от работы. Она сидела за своим скрипучим столом, читая громадные длинные листы бумаги и по мере чтения делая пометки на полях.
– Быстро говори, что там у тебя, – сказала она, – иначе я потеряю место на этих проклятых гранках.
Из всего, что я хотел узнать, я смог спросить только:
– Мне надо взять завтра с собой в Столлери какую-нибудь одежду?
– Спроси у дяди, – ответила мама. – Вы с ним вдвоем устроили всю эту глупость. И не забудь сегодня принять ванну и вымыть волосы.
Так что я пошел вниз, где дядя Альфред в дальней комнате распаковывал путеводители, и задал ему тот же вопрос.
– И могу я взять фотоаппарат? – спросил я.
Он потянул себя за губу и поразмышлял над этим.
– Честно говоря, – ответил он, – по-хорошему ты не должен ничего брать. Предполагается, что завтра будет только собеседование. Но, конечно, если чары сработают и ты получишь работу, ты, вероятно, приступишь к ней немедленно. Я знаю, они предоставляют униформы. Но не уверен насчет нижнего белья. Да, возможно, тебе стоит взять с собой нижнее белье. Только постарайся, чтобы твоя уверенность в том, что ты останешься, не бросалась в глаза. Им это не понравится.
От этих слов я занервничал еще сильнее. Я-то думал, чары уже всё обеспечили. А потом на одно короткое блаженное мгновение я подумал, что если буду достаточно груб, они вышвырнут меня и не возьмут на работу. Тогда я смогу в следующем семестре пойти в Стольскую гимназию. Но, конечно же, из-за моего Рока ничего не получится. Я вздохнул и пошел собираться.
Трамвай, который проходил мимо Столлери, отправлялся от рыночной площади в полдень. Дядя Альфред спустился туда со мной. Я был в своей лучшей одежде и нес полиэтиленовый пакет, будто бы с обедом. Сверху я искусно разложил сверток с сэндвичами и бутылку сока. А внизу лежали мои носки и трусы, обернутые вокруг фотоаппарата и последней книги о Питере Дженкинсе – я подумал, дядя Альфред может себе позволить выделить мне из магазинаодну книгу.
Когда мы дошли до площади, трамвай уже был там и наполнялся людьми.
– Лучше поднимайся сразу, иначе негде будет сесть, – сказал дядя. – Удачи, Кон, и как это ни печально, мне пора идти.
Я начал взбираться в трамвай по металлическим ступеням, но тут дядя окликнул меня:
– О, и, Кон.
Он поманил меня, и я спустился обратно.
– Забыл кое-что, – он отвел меня по тротуару немного в сторону. – Ты должен сказать мистеру Амосу, что твоя фамилия – Грант, как у меня. Если ты сообщишь им такую напыщенную фамилию, как Тесдиник, они решат, что ты слишком благородный для работы. Так что с этих пор тебя зовут Конрад Грант. Не забудь, ладно?
– Хорошо, – ответил я. – Грант.
Почему-то от этого я почувствовал себя гораздо лучше. Как будто у меня был псевдоним, как у тех людей в книгах про Питера Дженкинса, которые жили опасной двойной жизнью. Я начал думать о себе как о тайном агенте. Грант. Я ухмыльнулся и весело помахал дяде Альфреду, когда забрался обратно в трамвай и купил билет. Он махнул в ответ и суетливо поспешил прочь.
Где-то половина пассажиров трамвая была девочками и мальчиками моего возраста. Большинство держали полиэтиленовые пакеты с обедом, как у меня. Я подумал, что, возможно, это загородная прогулка одной из городских школ в Столлстид в честь окончания семестра. Трамвай в Столлери был единственной кружной дорогой, которая вела в горы до самого Столлстида, а потом – обратно вниз в Столлчестер мимо металлургических заводов. Столлстид – очаровательная деревушка на самом верху среди зеленых горных пастбищ. Люди всё лето ездят туда на пикники.
Затем трамвай звякнул и, дернувшись, тронулся. Мои сердце и желудок тоже дернулись – в противоположном направлении, и я мог думать только о том, как мне страшно. Вот и всё, подумал я. Я в самом деле уже еду туда. Не помню, чтобы я видел магазины, или дома, или предместья, мимо которых мы проезжали. Я начал что-то замечать, только когда мы добрались до первого лесистого предгорья, и зубцы на днище трамвая соединились с зубцами на дороге – дзынь, – и мы рывками начали подниматься круто наверх – хрусь, хрусь, хрусь.
От этого я немного очнулся. Я уставился за окно на скалы и зеленые деревья, забрызганные солнечным светом, и рассеянно подумал, что, наверное, это очень красиво. И тут до меня дошло, что в трамвае не слышно болтовни, смеха и дурачеств, которые обычно сопровождают школьные загородные прогулки. Все остальные дети тихо сидели, глядя на леса, прямо как я.
«Не может быть, чтобы все они ехали в Столлери на собеседование! – подумал я. – Не может!» Однако сопровождающих учителей в трамвае не было. Я стиснул в кармане немного липкую пробку и подумал, получу ли я когда-нибудь возможность воспользоваться ею, чтобы призвать Ходока, чем бы он ни являлся. Но я должен призвать его, иначе я умру. И я осознал, что если кто-нибудь из этих детей обойдет меня и получит работу, это станет для меня смертным приговором.
Мне стало по-настоящему страшно. Я всё время думал о том, как дядя Альфред велел мне скрывать, что я взял с собой одежду, и называть себя Грантом – будто не был до конца уверен, что чары сработают, и мне становилось страшнее, чем когда-либо в жизни. Когда трамвай выехал на следующую горизонтальную часть, я стал смотреть на Столлчестер, угнездившийся внизу, и на голубые пики, где находился ледник, и на Столовый утес – и от ужаса всё расплывалось у меня перед глазами.
До Столлери трамвай добирается час с лишним: поднимается по крутым отрезкам пути с помощью сцепляющихся зубцов, грохочет по скалистым расселинам и останавливается у одиноких гостиниц и уединенных пар домов на вершинах. Один-два человека садились или сходили на каждой остановке, но всё это были взрослые. Остальные дети продолжали сидеть, как я. «Пусть все они едут в Столлстид!» – подумал я. Но я заметил, что никто из них не пытался достать обед из пакетов, словно они слишком нервничали, чтобы есть – как я. Хотя, возможно, они берегли обед до Столлстида. Я надеялся на это.
Наконец, мы поехали по почти горизонтальной части с деревьями, лугами и даже фермой с одной стороны. Будто мы внезапно спустились в долину. Но с другой стороны дороги тянулась высокая темная стена с остриями наверху. Я даже чувствовал здесь едва заметное шипение магии. Мое сердце начало колотиться так сильно, что мне стало почти больно.
Казалось, стена простирается на целые мили, а дорога ее огибает. Ее темная масса шла сплошняком, пока трамвай не обогнул еще больший изгиб и не начал тормозить. Впереди в стене располагались высокие ворота с башенками, которые, похоже, одновременно являлись домом – во всяком случае, я видел там окна, – а на другой стороне дороги, на обочине возле живой изгороди, я с удивлением обнаружил цыганскую стоянку.
Я заметил пару полуразвалившихся фургонов, старую серую лошадь, пытавшуюся есть живую изгородь, и белую собаку, бегавшую туда-сюда по обочине. Я смутно заинтересовался, почему их не прогоняют. Непохоже на Столлери позволять цыганам устраиваться возле их ворот. Но я слишком нервничал, чтобы заинтересоваться сильнее.
«Дзынь, дзынь», – прозвенел трамвай, давая понять, что останавливается.
К воротам подошел человек в коричневой униформе и встал в ожидании. Он держал два коричневых бумажных свертка чудной формы. «Барометры? – подумал я. – Часы?» Когда трамвай остановился, он приблизился и протянул свертки водителю.
– Для часовых дел мастера в Столлстиде, – сказал он.
Затем, когда водитель раскрыл двери, человек поднялся прямо в трамвай.
– Это Южные Ворота Столлери, – громко объявил он. – Все молодые люди, претендующие на работу, сойдите, пожалуйста, здесь.
Я подпрыгнул. И, к моему ужасу, все остальные дети тоже. Мы столпились к дверям, и каждый протопал по ступенькам и спрыгнул на дорогу. Сторожка у ворот будто парила над нами. Трамвай снова звякнул и с завыванием продолжил свой путь, предоставив нас нашей судьбе.
– Следуйте за мной, – велел человек в коричневой униформе и повернулся к воротам.
Эти ворота были достаточно широкими, чтобы через них мог проехать трамвай – словно громадный изогнутый рот на высоченном лице сторожки, – и они медленно раскрывались, чтобы пропустить нас внутрь.
Все толпой устремились вперед, и я как-то оказался сзади. Мои ноги едва волочились. Я ничего не мог с собой поделать. Позади меня, на другой стороне дороги, раздался громкий веселый голос:
– Ну, пока. Спасибо, что подбросили.
Я обернулся и увидел, как из среднего фургона – а я и не заметил, что их три – спрыгнул высокий мальчик и зашагал через дорогу, чтобы присоединиться к нам.
Кого-то менее подходящего для появления из потрепанного разбитого фургона трудно было вообразить. Он был шикарно одет: шелковая рубашка, синяя льняная куртка, желтовато-коричневые брюки с безукоризненными стрелками. Черные волосы недавно пострижены у явно дорогого парикмахера. Он выглядел старше всех нас – лет пятнадцать по меньшей мере. И единственное, что в нем было цыганского – темные-темные глаза на самоуверенном красивом лице.
При виде него у меня упало сердце. Если кто и получит работу в Столлери, так это он.