доллары и рубли один к одному?"
- Опять блогеры тумана подпускают, - заметил Шура, - тоже за рейтинги бьются.
- А мне понравилась фраза: "народ меняет" - звучит удало, "по-ушкуйничьи".
Марек покрутил колесико "мышки".
- Странно, но Центробанк никак не реагирует.
- Еще бы. Там работают очень неглупые люди. Они, поди-ка, уже поняли, в чем "фишка".
Метров за двести до офиса начались препоны. Было слишком много полиции, но это куда ни шло, то, что народу было много - этого мы ждали. Нет. Изменился "дух" людей. Особенно настораживало обилие мужчин, одетых не по сезону в длинные плащи, небрежно застегнутые на одну пуговицу и (дурак бы догадался - почему) топорщащиеся на груди.
Шура позвонил Сереже и крепкие бойцовского вида ребята из местного спортзала организовали нам коридорчик в гуще народной. Мы сделали шаг, другой...
- Благодетели идут! - с пафосом выкрикнула седенькая старушка с клюкой, указывая на нас корявым пальцем. Толпа заворчала, даванула - и началось. Какая-то девушка упала в обморок - ее не стали подымать. Молодой человек с глазами Чернышевского совал нам тетрадку и кричал: "Только взгляните, здесь все мои мысли!" Руки, тысячи рук тянулось к нам из-за плеч нанятых загодя ребят. Летели цветы и мелочь. Кто-то пел, кто-то плакал.
Это напоминало знаменитый проход "Битлз" по стадиону, в теперь уже далеком двадцатом веке.
- Я хочу сказать речь, - с дрожью в голосе сказал Шура.
- Оставь, апокрифы напишут без нас.
В офисе находилось несколько человек, в основном солидные мужчины и дамы. Шура подменил изнуренного, как лошадь после бегов с неловким жокеем, Якова Ароновича, и мы с ним закрылись в кабинете.
- Что, Яков Аронович, страшно? Не бойтесь - скоро третья часть симфонии, и все кончится.
- Анатолий, вы хотели мне рассказать о бизнесе...
- Ах это.
Я подумал, стоит ли говорить ему о нашем учителе - Карловиче, который был когда-то давным-давно "цеховиком" - шил "итальянские" сапоги, кстати, лучше итальянских. Нет, ни к чему - не время ностальгировать, время ломать судьбу.
- Вы помните, нобелевские лауреаты по экономике влюблены в убогий, но наглядный пример: любой поступок человека в рыночном обществе (хоть харчок) можно представить так - один продает, другой покупает. Так вот - это в корне лживо. Даже у дикарей, кроме этих двоих, всегда...
В кабинет заглянул Сережа.
- Анатолий Иванович, там "федералы" заявились.
Яков Аронович побледнел.
- Мужайтесь, товарищ, Тель-Авив не за горами.
Выходя в зал, мы столкнулись с Марьей Ивановной.
- Мы, Анатолий Иванович, как договаривались? Мою вам полы за восемь тысяч. А тут, что за бордель? Считаю, как проклятая, цельный день доллары - ни поесть, ни в туалет! Грех вам! Хучь бы премию выписали... Тысячу хучь бы...
Вероятно, я один такой идиот - замечаю тополя и поползней, остальные - прагматики.
Сад моего отца.
История эта началась давно, еще когда мой старик был крепким огурцом. Как-то в начале сонного, дождливого лета он позвал меня к себе в сад - что-то там помочь. Я решил сходить - я давно у него не был, и мне было интересно посмотреть на его старые замшелые груши, и повспоминать себя ребенком.
Мы встретились в начале белой дорожки, ведущей через таинственный сосновый бор - она шла как раз к тяжелым воротам в зеленом заборе, окружавшем участки - и пошли, слушая пенье птиц.
- Хорошо выделывает, правда? Это соловей. Тут их в кустах - пропасть. Люблю послушать, бабу Дашу вспоминаю, - сказал мой старик, улыбаясь.
Мы подошли к воротам, и он достал ключ от калитки.
- Вот пакость, - сказал он, показывая на ручку калитки, - каждый раз кожу на костяшках срываю. Так погано приварили - как на смех.
- Что же они, куда смотрели?
Я разглядывал ручку. Она была "присобачена" так близко к проему, что, как не берись - об его край зацепишься.
- Так ведь им скорее отделаться, и идти водку со сторожем пить.
Он пофыркал. Мы зашли за калитку.
- Да у нас все так. Вот посмотришь сейчас, как погано я прикрутил ручку к двери у домика.
Старик мой пошел дальше, раздраженно фыркая, а я немного задержался. Я смотрел на его удаляющуюся сутуловатую фигуру, слушал соловьев, дышал ароматами цветущего сада, и думал, что мы во многом похожи, и я, пожалуй, буду скучать, когда он умрет.
В саду мой старик поставил старинный самовар - он держал настоящий и топил его сосновыми шишками - и повел меня к маленькому, вросшему в землю колодцу под калиной, который выкопал еще мой дед Максим. Колодец стоял почти на границе с соседним участком, немного внутрь отцовского.
- Видишь, что творится? - сказал он раздраженно, - "она" совсем обнаглела.
Я не понимал. Мой старик подошел и глухо пнул, стоящую возле колодца, пузатую бочку с водой - соседскую.
- "Она" скоро лопаты у меня на участке хранить начнет. И рожа, ты бы видел, такая гадская - всё: "Здра-асьте". А глаза гестаповские. Такие вот людей и пытают.
- Так что же? Убрать что ли?
- Убери.
Я опрокинул бочку, вода хлынула в межу и ушла в землю. Старик принес обрезки труб.
- Бери-ка кувалду, да забей мне тут трубы на границе. И проволокой обвяжи. Нечего "ей" тут шастать. Колодец дедушка Максим копал, и стоит он у нас. Это наша "вотчина".
Я вбил трубы, навертел, как хотелось моему старику, проволоки, а потом мы долго пили чай с сухариками, и вспоминали мое детство.
Прошло какое-то время, и мой старик позвонил мне:
- Что ты думаешь с садом делать? Я спрашиваю, потому что моих сил уже нет, ходить туда.
- Нет сил, продавай.
- Ну-ну, не нужна, значит, "вотчина".
Он пофыркал и отключил телефон. А потом, довольно скоро мой старик помер, я же надолго уехал из этих мест. Прошло несколько лет, и меня судьба опять занесла в родные края. Я навестил могилу своих стариков, и, сам не знаю почему, решил сходить в старый отцовский сад.
Та же белая дорожка провела меня под величественными соснами, в ивовых зарослях у ручья так же пели соловьи. Иногда мне казалось, что впереди маячит сутулая фигура отца. Я без труда открыл калитку древних ворот проволочкой (любой пацан умеет) и пошел к отцовскому участку.
Там все изменилось. Вместо убогой лачуги, сколоченной из разных помоечных обрезков, стоял хороший кирпичный дом под черепичной крышей. Груш не было, а было две, даже три теплицы. Но колодец и куст калины были. Меня отделял от них крепкий невысокий заборчик, возле которого копался с велосипедом паренек лет двенадцати.
- Парень, привет. Жарко тут у вас, очень пить хочется - не дашь ли воды из колодца?
Паренек подумал, потом все-таки опустил в колодец ведро и, зачерпнув, поднес его к заборчику. Я глотнул "родной" воды - зубы заломило.
- Живете тут?
- Ага.
- Ну, а соседи как, ничего?
- Гады они. Прямо на меже дубы посадили.
- Зачем же?
- Они нам за колодец мстят. Хотят им пользоваться, а он наш с самого начала. Выкусят.
Я вернул ведро и прошел дальше по дорожке. Удивительно, но вместо домишки "той" с гестаповскими глазами, стоял красивый кирпичный же дом. Рядом стоял автомобиль. Из дома вышла молодая женщина и пошла по участку.
- Здравствуйте, - я ей покивал, - смотрю, какой у вас красивый дом. И участок такой ухоженный.
- Здравствуйте, да, ухаживаем. Нам тут нравится с мужем. Если бы не соседи.
-А что такое?
- Такие, прости Господи, сволочи. Заделали проход к колодцу, а ведь когда-то его сообща копали. На два участка.
Этой истории я не знал.
Вернувшись в город, я зашел в кафе рядом с центром, перекусить, и совершенно неожиданно столкнулся там со Славкой Ферапонтовым.
- Привет, дружище, ты как здесь?
- Привет. А я в Испанию собираюсь. Насовсем.
- Знаешь, давай старика моего помянем, раз уж встретились. Где тебя в Испаниях ловить.
Пока нам несли заказ, я рассказал Славке про свое посещение сада.
- Ты не обижайся, - сказал Славка, - но старый твой сильно накосячил там. Уже и не исправишь.
- Знаю. А ты что же в Испании - без жилья, без земли.
- Про землю-то раньше "им" думать надо было, когда у нас, Ферапонтовых, ее отбирали. У прадеда моего. А теперь мне она ни к чему - обуза одна. Что за жизнь: сидеть за заборчиком и собственное дерьмо нюхать. Живя за заборчиком, об одном думаешь: чтоб тебя все в покое оставили, ну, и превращаешься в "покойника".
Мы выпили водки.
- Кстати, я слышал, все эти сады сносить собираются. Будут строить громадный парк аттракционов.
- И правильно, а то из-за заборчиков скоро по планете пройти нельзя будет.
Мы выпили еще и расстались. Он поехал в Испанию, а я по своим делам. Я знал, что не скоро вернусь сюда, и не скоро навещу своего старика. Возможно, я плохой сын - что делать, я, как Гоголь, "не люблю покойников".
... ... ...
Итак, наконец, за столом собрались все "игроки". Все три стороны. На одном конце сидели мы с Шурой и Яков Аронович, через пару метров, друг против друга сидели полномочные представители - приятная, хоть сейчас на свидание приглашай, дама из Центробанка и сухой, морщинистый, как грецкий орех, господин из Федерального казначейства. "Орех-Сухарь" вытащил нагло белый платок, высморкался, посмотрел поверх очков на то, что он там высморкал и сказал: