Дослушав эту историю, лившуюся из уст мамы и папы параллельно (они дополняли слова друг друга, и это было так романтично!), я вытерла губы салфеткой, отодвинула тарелку и надрывающимся голосом попросила разрешения отойти в уборную. Они указали мне на вторую дверь по коридору направо. Я, едва сдерживая слезы, быстрыми решительными шагами выбежала из столовой и, заперевшись в ванной, скатилась на пол по двери, протирая лицо руками. Я была плаксой. Той ещё! Я всегда завидовала сильным, стойким девушкам, которые в моменты горечи или внутренней борьбы не показывали свои истинные чувства, а наоборот — стремились успокоить остальных и уверить их, что с ними самими все в порядке. А я же… удивительно, что достаточно суровая жизнь в приюте не закалил меня. Возможно потому, что там мое внимание сосредотачивалось на Вижне и мисс Денверс, но не на собственных несчастьях и поражениях.
Я не знаю, из-за чего плакала. Может, внезапное появление новой семьи так на меня повлияло. А может, их рассказ о моих биологических родителях, стремившихся одновременно осуществить проект всей жизни и при этом не потерять друг друга. Да, возможно, так оно и есть.
Я не помню, сколько просидела на холодном кафельном полу ванной, время для меня перестало существовать. Помню только, как дверь попытались открыть, и я отперла замок, извиняясь за долгое отсутствие. Я надеялась, что к тому моменту слезы уже успели высохнуть, и, ещё пряча взгляд, увидела на пороге даже не родителей. Это был Пьетро. Должно быть, он так же попросился выйти, понимая, что опешившие родители ещё долго будут принимать решение, и направился сюда же. А может, ему и вовсе понадобилась уборная.
«Ты чего-то хотел?» — я не заметила, как всхлипнула.
Пьетро, не говоря ни слова, резко заключил меня в вот объятия, тихо поглаживая по спине и волосам. От такого наглого вторжения в мое личное пространство я опешила и поначалу хотела оторваться, накричав ему в лицо все характеристики, что успела о нем составить. Но затем… я поняла. Если он так поступил, значит, мне это было необходимо. Я осторожно, едва касаясь, обвила его талию и прижалась к груди. На меня сразу снизошло огромное облегчение. Я как будто почувствовала прикосновение ангела. Мне было комфортно в его объятиях. Я ужаснулась: где-то на уровне подсознания мне показалось, что в его объятиях гораздо мягче и комфортнее по сравнению с Вижном.
«Все хорошо», — повторял он снова и снова; его голос был спокойный, тихий, мягкий, сравнить его можно было только с бархатом.
«Пойдём обратно? — спросил он, слегка отрываясь, чтобы посмотреть на него. Я покачала головой в отрицательном ответе. — Ну хорошо. Постоим здесь.»
Он понял меня. Господи, спасибо!
«Знаешь, люблю вот так вот стоять в ванной. Обниматься с кем-нибудь. Нет, ну конечно, лучше было бы в душевой кабинке, чтобы вода текла ещё.» Я отстранилась и в недоумении — даже испуге — посмотрела на него, мой взгляд так и вопрошал: «Ты адекватный — такие шутки шутить?!» А Пьетро лишь залился в добром смехе. «Прости, мой юмор весьма специфичен, — ответил он, оставляя улыбку на губах. — Тебе придётся к нему привыкать».
В тот момент у меня появилась надежда, что похотливый взгляд мне всё-таки привиделся, а Пьетро на самом деле довольно приятный парень, но своими шутками он все испортил. Я осознала: мне нужно относиться к нему настороженно. Это всё-таки не Вижн, каждый шаг которого можно было более-менее предугадать. Это был совершенно другой человек, и ожидать от него того же было бы глупо. Так что я смирилась с этой мыслью, и вместе мы покинули ванную комнату.
Мне ещё долго пришлось свыкаться с мыслью о том, что вся моя жизнь круто повернулась, но при этом в глубине души у меня засела такая печаль от потери родителей, просто хотевших преобразить этот мир, что я поставила себе задачу в определённый день найти их.
========== Глава 9. Новая история ==========
Итак, теперь, оберегая историю своих родителей под сердцем, я стала жить с новой семьёй, каждый день во время совместных приёмов пищи или прогулок пытаясь выведать у них информацию о пропаже. Как назло, мне не говорили ничего, кроме сухих фактов и подробностей жизни Эрика и Магды, которые я уже слышала тысячи раз.
На второй день моего пребывания я попросила, если родителей это не затруднит, показать мне фото родителей. Они тут же нашли старый запыленный альбом с общими снимками. Я увидела пожелтевший, погнувшийся по краям снимок. На нём были запечатлена группа студентов и аспирантов — я сразу узнала ту самую компанию, собравшуюся реализовать масштабный психологический проект, — и чета Максимофф стояла почти посередине. Рядом с ними, по центру, я заметила двух молодых людей, их глаза светились от счастья. Мужчина обнимал женщину за талию, а та, в свою очередь, держала руки на чуть округлом животе. Они улыбались. Искренне. Мои родители… Мы все до сих пор таили надежду на то, что они остались в живых, хоть и бесследно пропали.
Я попросила разрешения оставить это фото у себя и, поместив его в рамочку, поставила на тумбу возле кровати. С тех пор первое, что я видела, просыпаясь, были улыбки своих мамы и папы.
Тем временем я продолжала ходить в свою школу. Понятия не имею, каким образом — может, мои знакомые из приюта всем разболтали, — прошёл слушок, что я теперь являюсь членом полноценной семьи. Я старалась скрывать этот факт до последнего (далеко не всем хотелось узнать об этом: половина либо радовались, либо зеленели от зависти — я по себе знала), но теперь чувствовала себя так, будто кто-то без разрешения вторгся в мою личную жизнь, считая своим моральным долгом или задеть меня глупой шуточкой, или безостановочно говорить о том, как же мне повезло. Ну что за люди такие!
Тем не менее, сколько бы хороших знакомых у меня ни было, находились и недоброжелатели, желавшие самоутвердиться за счёт своих нелепых издевательств и унижений, направленных на беззащитных и более слабых детей. Я понимала, с кем мне предстоит встретиться, и готовилась к этому с самого начала. Поэтому у меня и не было друзей — я отгораживалась от мира, пока он не отгородился от меня.
Мне было легче — по крайней мере потому, что я уже могла опираться на свою семью и искать у них помощи и поддержки. Раньше я не осознавала, насколько сильно в ней нуждалась, и поняла это только сейчас, когда со мной стали происходить события, о которых я иногда вспоминаю ночью и которые вызывают у меня панику в душе, хотя — казалось бы — ничего страшного не произошло. Но это было нелепо. Наш мозг почему-то обожает вспоминать нелепые истории, пока мы усердно пытаемся заснуть.
Это случилось в выпускном классе. Мне было нелегко, ведь постоянно приходилось думать о предстоящих экзаменах, а времени подготовиться часто не хватало. Тем более требовались усилия, чтобы осознать грандиозные изменения в моей жизни с появлением семьи. Ведь именно из-за неё у меня возникали некоторые проблемы.
В приюте я знала некоторых недоброжелательных детей, которые по субъективным причинам ненавидели этот мир и полагали, что жизнь представляет собой смесь грязи, отвращения и несправедливости. Если быть честной, я и сама иногда допускала подобные мысли, хоть изо всех сил и старалась смириться с этим фактом и жить дальше, не допуская подобным бедствиям каким-нибудь образом отразиться на мне. Так или иначе, я понимала, что вся эта жестокость отверженных детей задевает меня и вводит в подавленное настроение, а потому каждый раз усердно пыталась от неё отказаться, сколько бы мне того ни стоило. Иногда, забываясь в других проблемах, у меня это даже получалось. Как-то приходилось спокойно жить шестнадцать лет подряд.
Но я была исключением из правила. Остальные дети не подавляли себе зависть и злость. Я говорю не обо всех детях, конечно же: большинство из них были добродушными, самостоятельными и самодостаточными. Однако же мне приходилось встречать ужасных, не способных на сочувствие и сопереживание, в том числе они не могли и радоваться за других, пусть даже мало знакомых им людей. Их, на моё счастье, оказалось совсем мало.
Но всё же они присутствовали в моей жизни.
Самый яркий представитель — широкоплечий низкорослый парень, напоминавший собой комод, по фамилии Земо. Его внешность действительно приближала его по внешности к какому-то многоуровнему шкафу: глаза навыкате, выпирающий подбородок, обвисший живот (прошу заметить, обвисший не из-за какой-нибудь болезни, а из-за постоянных перекусов на стороне за счёт украденных им самим денег). Насколько я поняла, этот мальчик обладал низкой самооценкой, раз самоутверждался унижением беззащитных ребят. Этот-то повсюду за собой таскал компанию, состоящую из двух-трёх его одноклассников, таких же грязных, воняющих помоями и грязью мальчуганов, которые не просто пытались запугать всё, что движется, а ещё и отвергнуть от себя — настолько, что их обходили стороной и не подступали к ним ближе, чем метров так на двести. Я часто задумывалась, каково приходилось ученикам в мужском туалете, когда туда заходил Земо. Нелегко, если так подумать.
И однажды, когда я, угрюмая, выходила из класса по окончании последнего урока, держа в голове домашнее задание и направляясь к выходу, я вся была в раздумьях по поводу своих родителей: перекручивала в голове их историю, снова и снова представляя образ двух студентов, которые просто хотели… изменить мир? Остаться вместе и создать семью? Жить счастливо? Всё вместе. Я набрала специальных учебников и книг по психологии в библиотеке, надеясь дома поискать материала, связанного с таким человеческим фактором, как страх, а там, возможно, поинтересоваться, не остались ли какие-нибудь, хоть самые короткие, заметки из газет о моих родителях и их проектах. Вероятно, их статьи публиковались в научных журналах и разного рода справочниках. Если они запомнились такими рискованными и решительными, то мир должен был постараться их запомнить!
С такими мыслями я следовала по коридору со стопкой учебников в руках, смотря исключительно в пол и не думая даже обходить людей, мельтешивших вокруг меня. И так я смотрела долго, очень долго, даже добралась до ворот, ведущих на школьный участок, пока не поняла, что прямо передо мной, внезапно, как цунами, возник Земо и снёс своим выдающимся пузом все мои учебники, отчего те полетели на пол и рассыпались — явно не в том порядке, в каком я их бережно складывала. Парочка из них раскрылась, страницы примялись, загнулись уголки — мне было так больно смотреть на них! Окатив Земо самым гневным взглядом их всех, что накопились в моём арсенале, я с поджатыми от злости губами и продолжая смотреть на него исподлобья, наклонилась, чтобы собрать учебники. Он ухмылялся. Злорадствовал.
«Мне тут птичка нашептала, что у нашей Ванды появились новые родители, — начал он. Я уже подозревала, к чему он ведёт. — Говорят, теперь она живёт в обеспеченной семье. Свой дом в городе, неплохо, правда, парни? — он обернулся к своим дружкам и загоготал. Те загоготали вместе с ним. Стадо баранов, не иначе. — Из грязи в князи. Вот как это делается. Готов поспорить, теперь ноги её не будет в нашем приюте.»
Я уже поднялась и, заручившись учебником, была готова с поворота зарядить им по этому расплывающемуся лицу. Я ещё не говорила, что этот Земо напоминал мне Джаббу? Но как только пособие по психоанализу было готово встретиться с его текучими, как мороженое на солнце, щеками, он выдал последующую свою тираду, от которой мой лоб покрылся испариной, а сердце застучало так быстро, что, наверное, вот-вот выпрыгнуло бы из груди и совместными усилиями мы бы надавали этому гаду за его слова. «Кстати, я видал ту семейку, что приходила за ней. Кажется, у них есть сынок. Ему лет так восемнадцать. Девчонки говорили, что выглядит он привлекательно, но я не знаю, я не специалист по парням, на самом деле. Я вот что думаю: теперь у Ванды появился новый объект восхищения. Эх, а мы-то все думали, как теперь ей придётся без Вижна! Ведь она в нём души не чаяла. А он сбежал от неё. Ну ничего, думаю, новый брат его заменит. У Ванды есть какая-то странная особенность — чувствовать влечение к своим братьям, не так ли? О, кажется, он идёт прямо сюда! Могу видеть его взгляд. Он прожигает насквозь, не так ли?»
Все его слова сливались для меня в единый поток бессмысленных звуков, его длинная, насыщенная, как ему, наверное, казалось, возвышенными словами речь для меня была нечленораздельной, а его хитрая самодовольная ухмылка так и сияла ярче полуденного солнца. Пытаясь не выдавать наворачивающиеся на глаза слёзы я со всей силы замахнулась и ударила Земо по лицу, прямо пособием по психоанализу (простите, дорогие авторы, но я только что показала мгновенную карму одному мальчику, не знавшему о существовании таких простых понятий, как «мораль» и «тактичность»). Я смотрела, как его щёки развеваются по ветру, как в замедленной съёмке, а он прижимается рукой к подбородку, боясь, как бы от подобного удара у него не вылетели зубы. Я сжала губы в узкую трубочку и сделала глубокий вдох, пряча слёзы. Прислужники Земо тут же кинулись к нему, интересуясь, не сильно ли он пострадал (боже, это было жалкое зрелище! Трое долговязых худощавых хамов утешают бедненького мальчика, которому, наверное, первый раз в жизни задала девчонка. Причём не обычная девчонка, а Ванда, та самая, над которой можно было бы хорошенько поиздеваться. Ох, кажется, только что ущемили их чувство собственного достоинства).
Я почувствовала, как кто-то, повторяя моё имя вперемешку со словом «спокойно», оттаскивает меня от парней, и только через пару секунд я заметила, что это был Пьетро. Он пытался угомонить меня, пока я не наделала чего-нибудь безрассудного, о чём потом точно бы пожалела, но я даже при этом вырывалась из его крепких рук, желая хорошенько наподдать хулиганам, от которых страдала вся школа Ещё бы! В следующем году они бы перешли в выпускной класс. Остальные именно в силу их возраста их и боялись. Но я к числу детей, которых можно запугать, более не принадлежала.
Пьетро оттащил меня, крепко держа за подмышки. Во мне вскипала кровь от злости, и, несмотря на все его утешения, мне до сих пор хотелось врезать Земо со всей силы. «Тихо, Ванда, тихо», — повторял брат. Ему легко было говорить! Только что никто не кричал ему прямо в лицо о тайне, которую он пытался скрывать столько лет. Тогда я внезапно осознала, что все вокруг, похоже, узнали о моих чувствах к Вижну. С большой вероятностью он и сам о них знал — я постоянно напоминала себе о его сообразительности.
Пьетро в два счета помог мне собрать упавшие книги, пока я отряхивала школьную форму от пыли и земли. Мои волосы растрепались. Кажется, пока я пыталась ударить Земо, я ещё и прокатилась по асфальту — иначе откуда у меня эти свежие царапины на коленях? Всегда завидовала мальчикам — в их брюках можно было не беспокоиться за внешний вид голых ног.
Пока мальчишки помогали своему предводителю оправиться от самой сильной психологической травмы в его жизни, Пьетро, крепко схватив меня за обе руки, отвёл меня за территорию школы и усадил на лавочку, которую не было заметно за высоким каменным забором. Я старалась дышать спокойно, даже пыталась усмирить себя, прогоняя в уме цифры по порядку от одного до десяти — старый проверенный метод. Книги были сложены аккуратной стопкой между нами. Пьетро осторожно, я бы даже сказала нежно, отодвинул пару локонов, выбившихся из общей прически, с моего лица и стряхнул едва заметные пылинки с рубашки. Я шепотом, еле слышно, поблагодарила его, стыдливо потупив взгляд. Южный ветер ласково обдувал лицо, а вот весеннее солнце палило не на шутку. Я поджала губы. Слова сами не приходили на ум. Во мне поселилась надежда, что, может быть, Пьетро сам начнёт разговор, но… неловкое молчание затянулось надолго. Не зная, как вести себя в подобной ситуации, я принялась рассматривать собственные ногти, ладони, кисти, пытаясь отыскать мнимые остатки земли или грязи. Ох, они бы так спасли меня сейчас!
Пьетро сделал глубокий вдох, облокотился о накалённый солнцем забор и покосился в мою сторону мне снова показалось что он изучает меня словно под микроскопом и пытается найти во мне какие-то особенные черты. Похоже, это его забавляло. Он делал так всегда, когда я сидела сантиметров в тридцати от него и мы не обменивались даже формальными фразами. Мне оставалось только смириться. Пусть делает, что хочет.