– Бросил бы ей рыбу, – ответил Дэвид, и Томас Хадсон увидел, как волна мурашек снова пробежала по плечам сына. – А потом воткнул бы ей прямо в морду острогу.
– О господи, – сказал Эдди и отвернулся, не выпуская полотенце из рук. – Что будете пить, Роджер?
– У тебя яду не найдется? – спросил его Роджер.
– Прекрати, Роджер, – сказал Томас Хадсон. – Мы все виноваты.
– Кругом виноваты.
– Все позади.
– Ладно.
– Сделаю я, пожалуй, коктейль с джином, – сказал Эдди. – Когда все началось, Том как раз пил такой коктейль.
– Он там так и стоит.
– Теперь он уже никуда не годится, – сказал Эдди. – Я приготовлю вам новый.
– Ты молодчина, Дэви, – с гордостью произнес Том-младший. – Когда я расскажу об этом в школе, у всех глаза на лоб полезут.
– Они не поверят, – сказал Дэвид. – Ничего не рассказывай, если я тоже буду там учиться.
– Почему? – удивился Том-младший.
– Сам не знаю, – сказал Дэвид и вдруг разревелся, как маленький. – Я не стерплю, если они не поверят.
Томас Хадсон взял его на руки и прижал головой к груди, двое других мальчиков отвернулись, Роджер тоже отвел глаза в сторону, и в эту минуту вошел Эдди с тремя стаканами, один он придерживал большим пальцем. Томас Хадсон мог поклясться, что он уже успел пропустить стаканчик внизу.
– Что с тобой, Дэви? – спросил Эдди.
– Ничего.
– Вот и хорошо. Мне по душе такие слова, олух ты царя небесного. Слезай с отцовых рук, кончай хныкать и дай отцу чуток выпить.
Дэвид встал рядом, вытянувшись во весь рост.
– А при отливе здесь можно ловить рыбу? – спросил он у Эдди.
– Лови сколько хочешь. Никто не потревожит, – ответил Эдди. – Здесь мурены водятся, но большая рыба при отливе не зайдет.
– Можно будет в отлив поохотиться, папа?
– Можно, если Эдди так говорит. Здесь теперь Эдди главный.
– Да ладно, Том, – сказал Эдди. Глаза его сияли счастьем, и смазанные меркурохромом губы тоже сияли, и воспаленные глаза. – Из той штуки любой бы разделался с этой проклятой акулой, а иначе ему и в руки нельзя брать оружие.
– Ты здорово ей вмазал, – сказал Томас Хадсон. – Просто замечательно. У меня даже слов нет.
– Не надо ничего говорить, – сказал Эдди. – Я до конца жизни не забуду, как эта гадина перевернулась брюхом кверху. Видели вы когда-нибудь такую мерзость?
Они сидели в ожидании ленча, и Томас Хадсон смотрел, как Джозеф подгребает к тому месту, где сгинула акула. Перегнувшись через борт, Джозеф смотрел в оптическую трубку.
– Что-нибудь видно? – крикнул ему Томас Хадсон.
– Слишком глубоко, мистер Том. Она ушла под риф. Лежит сейчас на дне.
– Вот бы оставить на память ее челюсти, – сказал Том-младший. – Разве не хотел бы ты, папа, отбелить их и повесить?
– Меня бы тогда кошмары мучили, – признался Эндрю. – Хорошо, что у нас их нет.
– Отличный был бы трофей! – сетовал Том-младший. – В школе бы обзавидовались!
– Но тогда они принадлежали бы Дэйву, – сказал Эндрю.
– Нет, они принадлежали бы Эдди, – возразил Том-младший. – И если бы я попросил, он отдал бы их мне.
– Он отдал бы их Дэйву, – сказал Эндрю.
– Думаю, не стоит тебе опять идти в воду, Дэйв, – сказал Томас Хадсон.
– Пройдет много времени после ленча, – ответил Дэвид. – Все равно нужно дождаться отлива.
– Я говорю о подводной охоте.
– Эдди сказал, что можно.
– Я слышал. Но все равно волнуюсь.
– Эдди точно знает.
– Тогда просто сделай мне подарок – не лезь в воду.
– Конечно, папа, если ты так хочешь. Только я очень люблю плавать под водой. Больше всего на свете. И если Эдди говорит…
– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Подарки нельзя выпрашивать.
– Папа, ты меня не так понял. Если не хочешь, я не пойду. Но Эдди сказал…
– А мурены? Эдди говорил про мурен.
– Папа, но мурены здесь всегда. Ты сам учил меня не бояться мурен, рассказывал, как обращаться с ними, как их избегать, говорил, в каких они укрываются ямах.
– Это так. Но я отпустил тебя плавать туда, где была эта акула.
– Папа, мы все там были. Не возлагай на себя особой вины. Просто я далеко отплыл и упустил с остроги крупного желтохвоста, кровь попала в воду, и ее почуяла акула.
– Она примчалась как на парах, – сказал Томас Хадсон, пытаясь совладать с охватившими его эмоциями. – Я видел таких быстроходных и прежде. Одна жила у Сигнальной скалы и пулей мчалась на запах наживки. Мне стыдно, что я не прикончил эту акулу.
– Ты почти попал в нее, папа, – сказал Том-младший.
– Вот именно что «почти».
– Не я был ей нужен, папа, – сказал Дэвид. – Она примчалась за рыбой.
– Тебя бы она тоже в покое не оставила, – уточнил Эдди, накрывая на стол. – От тебя пахло этой рыбой и ее кровью, так что зря не обольщайся. Такая могла бы и лошадь разорвать. И вообще все, что угодно. Господи! Хватит об этом. Мне нужно еще выпить.
– Эдди, это правда, что во время отлива охотиться безопасно? – спросил Дэвид.
– Разумеется. Я ведь тебе говорил.
– Так ты, значит, настаиваешь на своем? – спросил Томас Хадсон Дэвида. Он пришел в себя и больше не смотрел на воду, понимая, что сын ведет себя так, как должен, и не важно, почему он так себя ведет, а ему самому нельзя быть эгоистом.
– Папа, я больше всего на свете это люблю, а сегодня самый подходящий день, мы ведь не знаем, когда налетит ветер…
– И Эдди говорит… – перебил его Томас Хадсон.
– Да, и Эдди говорит, – заулыбался Дэвид.
– Эдди говорит, глаза бы мои вас не видели. А ну садитесь все за стол, пока я не выбросил всю стряпню за борт. – Эдди стоял, держа на подносе миску с салатом, блюдо с поджаренной рыбой и картофельное пюре. – А где Джо?
– Поехал искать акулу.
– Ну и псих!
Когда Эдди пошел вниз, а Том-младший стал передавать тарелки с едой, Эндрю шепнул отцу:
– Папа, а что, Эдди пьяница?
Томас Хадсон раздавал холодный салат из маринованного картофеля, посыпанный перцем грубого помола. Это он научил Эдди готовить его так, как готовят в Париже у «Липпа», и этот салат стал одним из лучших блюд, которые Эдди подавал на катере.
– Ты видел, как он расправился с акулой?
– Конечно, видел.
– Пьяница бы так не смог.
Он положил салат на тарелку Эндрю и взял немного себе.
– Я потому спросил, что с того места, где я сидел, было видно, как он в камбузе за короткое время выпил восемь рюмок.
– Это его бутылка, – сказал Томас Хадсон и подложил Эндрю салату. Эндрю быстро все съедал. Он говорил, что научился этому в школе. – Старайся есть помедленнее, Энди. А Эдди всегда приносит на катер свою бутылку. Все хорошие повара понемногу пьют. А некоторые и помногу.
– Я видел, как он выпил восемь рюмок. Подождите! Он наливает девятую.
– Да хватит тебе, Эндрю, – сказал Дэвид.
– Перестаньте, – сказал Томас Хадсон обоим.
Тут вмешался Том-младший:
– Замечательный человек спасает жизнь твоему брату, потом пропускает рюмашку или даже несколько рюмашек, и ты обзываешь его пьяницей. Кто ты после этого?
– Я его не обзывал. Только спросил у папы, не пьяница ли он. Сам я ничего не имею против пьяниц. Просто хочу знать, кто пьяница, а кто нет.
– Когда заработаю первые деньги, сразу куплю Эдди бутылку того, что он любит, и сам с ним ее разопью, – с важным видом произнес Том-младший.
– Это еще что такое? – В люке показалась голова Эдди в съехавшей на затылок старой фетровой шляпе, отчего стала видна незагорелая часть его лица, в уголке смазанного меркурохромом рта торчала сигара. – Если увижу, что вы пьете что-нибудь крепче пива, сразу выбью дурь из ваших голов. Изо всех трех. Хватит болтать о спиртном. Хотите еще картофельного пюре?
– Да, пожалуйста, Эдди, – попросил Том-младший, и Эдди пошел вниз.
– Вот уже десятая рюмка, – сказал Эндрю, глядя в люк.
– Да заткнись ты, всадник, – осадил его Том-младший. – Имей уважение к великому человеку.
– Возьми еще рыбы, Дэвид, – сказал Томас Хадсон.
– А где тут мой большой желтохвост?
– По-моему, его еще не поджарили.
– Тогда я возьму вот эту желтенькую.
– Какая она сладкая!
– Когда ловишь на острогу, рыбу лучше есть сразу – тогда она еще вкуснее, потому что вся кровь из нее вышла.
– Папа, можно пригласить Эдди выпить с нами? – спросил Том-младший.
– Можно, – ответил Томас Хадсон.
– Он уже пил с нами. Вы что, не помните? – вмешался Эндрю. – Когда мы пришли, он сразу с нами выпил. Помните?
– Папа, можно я приглашу его еще с нами выпить и поесть тоже?
– Конечно, – сказал Томас Хадсон.
Том-младший пошел вниз, и Томас Хадсон слышал, как он говорит:
– Эдди, папа говорит, чтобы вы приготовили себе выпивку, поднялись к нам, выпили и поели.
– Да нет, Томми, – сказал Эдди. – Никогда не ем днем. Только утром и вечером.
– Тогда хоть выпейте с нами.
– Я уже пропустил пару стаканчиков.
– Выпейте еще один со мной, а я выпью пива.
– Что ж, давай, – сказал Эдди. Томас Хадсон услышал, как хлопнула дверца холодильника. – За тебя, Томми.
Было слышно, как звякнули две бутылки. Томас Хадсон взглянул на Роджера, но тот смотрел на океан.
– За вас, Эдди, – послышался голос Тома-младшего. – Для меня большая честь выпить с вами.
– Да ладно, Томми, – ответил Эдди. – Это для меня честь пить с тобой. У меня прекрасное настроение, Томми. Ты видел, как я пришил эту чертову акулу?
– Конечно, видел, Эдди. Может, все-таки присоединитесь к нам?
– Нет, Томми. Правда не хочу.
– Можно я здесь постою, чтобы вам не пить в одиночку?
– Ну уж нет, Томми. Ты что-то спутал. Вовсе мне пить не надо. Мое дело что-нибудь сготовить и заработать на жизнь. Просто у меня прекрасное настроение. Ты видел, Томми, как я ее подстрелил? Видел?
– Да лучше этого я ничего не видел, Эдди. Я вот подумал, вдруг вы хотите, чтобы с вами кто-то постоял, и тогда вы не будете чувствовать себя одиноким.
– Никогда в жизни я не чувствовал себя одиноким, – сказал Эдди. – Я счастлив, и у меня есть здесь кое-что, от чего я стану еще счастливее.
– В любом случае, Эдди, мне хотелось бы побыть с вами.
– Нет, Томми. Возьми вот это блюдо с рыбой и иди к своим. Там твое место.
– Но я все-таки вернусь к вам.
– Я не болен, Томми. Будь я болен, мне было бы приятно видеть тебя рядом. Напротив, я чувствую себя так хорошо, как никогда в жизни.
– А вам хватит этой бутылки?
– С лихвой. А не хватит, позаимствую у Роджера или у твоего отца.
– Что ж, тогда отнесу рыбу наверх, – сказал Том-младший. – Я ужасно рад, что вам хорошо, Эдди. Это просто замечательно.
Том-младший принес к столу блюдо с желтохвостом, желтыми и белыми окунями и прочей рыбой. Поджаренную до золотистой корочки рыбу, надрезанную по бокам треугольниками до белого мяса, Том стал передавать всем за столом.
– Эдди просил всех благодарить за приглашение, но он уже выпил, – сказал Том-младший. – А днем он не ест. Ну как, рыба вкусная?
– Не оторвешься, – ответил Томас Хадсон. – Ешь, пожалуйста, – сказал он Роджеру.
– Ладно, – ответил Роджер. – Попробую.
– А вы еще ничего не ели, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.
– Нет, Энди. Но теперь поем.
8
Просыпаясь ночью, Томас Хадсон слышал спокойное дыхание спящих сыновей. При свете луны ему были видны все трое и спящий Роджер тоже. Теперь тот спал крепко и почти не ворочался во сне.
Томасу Хадсону было радостно, что сейчас они все вместе, и он не хотел думать о том времени, когда дети уедут. До приезда мальчиков он жил вполне счастливо, научившись за последние годы жить и работать, не давая чувству одиночества захватить его целиком, однако с появлением сыновей созданный защитный барьер рухнул и теперь надо было очередной раз привыкать к новому состоянию. Обычный, приносящий ему удовлетворение жизненный уклад состоял из упорной работы, житейских забот, уходу за вещами, еды и выпивки, чтению новых книг и перечитыванию старых. В этой жизни получение ежедневной газеты было событием, а ее нерегулярное поступление разочарованием. У него было много придумок, которые изобретают одинокие люди, чтобы спастись от одиночества и даже побороть его, он создал свои правила и привычки, к которым прибегал сознательно и бессознательно. Но с приездом мальчиков они были уже не нужны, и Томас Хадсон чувствовал большое облегчение.
Но потом, когда все вернется на свое место, думал он, будет тяжело. Он прекрасно знал, как оно бывает. Первые полдня будет даже приятно видеть дом чистым, думать и читать в тишине, молча смотреть на предметы, ничего о них не говоря, работать в полную силу, не боясь, что тебе помешают, но потом, он знал, подступит одиночество. Три мальчика вновь заполнили его жизнь и, уехав, оставят пустоту, которая еще долго будет ощущаться.
В основе его существования лежали работа и жизнь на острове вблизи Гольфстрима, вот они и помогут ему прийти в норму. Все его уловки, привычки и обычаи были предназначены, чтобы скрасить одинокое существование, но он знал, что теперь с отъездом мальчиков перед ним откроются просторы для нового одиночества. Но с этим уж ничего не поделаешь. Все это наступит позднее, и раз уж разлуки не избежать, нет нужды страшиться ее раньше времени.
А пока лето всех радовало. То, что могло сложиться плохо, оборачивалось хорошо. И это относилось не только к таким драматическим событиям, как драка Роджера с яхтсменом на причале, которая могла очень плохо кончиться, или к встрече Дэвида с акулой, а к обычным незначительным вещам. Считается, что счастье скучно, думал он, лежа с открытыми глазами, но это, наверное, потому, что скучные люди часто счастливы, а люди умные и интересные умудряются всех вокруг, включая себя, сделать несчастными. Сам он никогда не считал счастье скучным. Ощущение счастья казалось ему самым волнующим состоянием, оно, по его мнению, может по силе не уступать горю, если только люди умеют быть счастливыми. Возможно, это не так, но Томас Хадсон долгое время в это верил, а этим летом атмосфера счастья длилась уже целый месяц, и по ночам он уже тосковал, что это скоро закончится.
Он знал почти все о жизни в одиночестве, и он также знал, что такое жить с тем, кого любишь и кто любит тебя. Детей он любил всегда, но никогда раньше так остро не осознавал, насколько сильно их любит и как плохо то, что он живет не с ними. Ему бы хотелось, чтобы они всегда были рядом и чтобы мать Тома оставалась его женой. Глупое желание, подумал он, такое же глупое, как стремление обрести все богатство мира и разумно им распорядиться, или рисовать как Леонардо, или стать живописцем, как Питер Брейгель, или обладать полной властью над всяким злом, безошибочно его распознавать и пресекать каким-нибудь простым способом, вроде нажатия кнопки, и при всем этом оставаться здоровым, жить вечно, не разрушаясь ни умом, ни телом. Хорошо бы все это иметь, думал он по ночам. Но это невозможно, как и то, чтобы дети жили с ним, а те, кого он любил, были бы живы, если они умерли или ушли из его жизни. Но среди невозможного кое-что было возможно, и прежде всего умение радоваться счастью и наслаждаться каждой минутой, пока оно есть. Прежде многое делало его счастливым. Но сейчас в этом месяце четыре человека принесли ему столько радости, сколько когда-то мог доставить ему один человек, и пока печалиться было не о чем. Совсем не о чем печалиться.
Его не беспокоило даже то, что он не спит, но было время, и он его помнил, когда сон тоже не шел к нему, и он лежал ночами, думая, какого же он свалял дурака, потеряв троих мальчишек. Думал он и о том, что делал некоторые вещи, потому что не мог иначе, или думал, что не может, и совершал одну за другой непоправимые ошибки. Но теперь все осталось в прошлом, и угрызения совести больше не мучили его. Он был дураком, а дураков он не любил. С этим покончено, мальчики были с ним, он их любил, и они его любили. Пусть все пока так и идет.
В конце отпущенного срока сыновья уедут, и он опять почувствует одиночество. Но оно будет длиться только какое-то время и закончится, как только мальчики снова вернутся к нему. Будет легче, если Роджер останется работать на острове и составит ему компанию. Но с Роджером никогда нельзя знать наверняка. Он улыбнулся в ночной тишине, подумав о Роджере, и даже пожалел его, но тут же решил, что это предательство по отношению к другу, который терпеть не мог, чтоб его жалели, и, отогнав эти мысли, уснул под мерное дыхание спящих.