— Кто создал всё? — спросил Перикл.
Семерхет перевёл его вопрос.
— Тот, кто проснулся, открыл глаза и чей взгляд стал светом для целого мира. Он увидел всё и всему дал имя, — ответил Великий созерцатель.
— Он увидел то, что уже было?
— Пока он спал, не было ничего.
— Кто разбудил его? — спросил Перикл.
— Безмолвие, — ответил Великий созерцатель. — Проснувшись, он сотворил самого себя, осветил своим взором себя, а мир — его тень.
— Это трудно понять, — сказал Перикл.
— Да, — согласился Великий созерцатель, — но об этом можно думать. Размышляющий об этом приближается к богу. Бог пробудился в самом себе. И ты размышляй в душе своей, сотворённой богом. Живёт тот, кто познает бога. Познание — путь к богу и вечности.
— Не вера, а познание?
— Вера — это чувства, а чувства — от страдания, соприкосновения с миром тел, света, звука, запахов и вкусов. Мир — члены бога. Верующий соприкасается с богом, но не знает его и не знает себя. И камни верят, когда их обжигает солнце или поливает дождь, и звери страдают. Умопостижение мира — удел человека. Человек участвует в сотворении и усовершенствовании мира своим знанием, которое он приносит богу вместе со своей бессмертной душой. С помощью человека бог узнает себя и мир. Сопровождай чувства рассудком — это первая заповедь бога для человека, в этом сам человек и присутствие бога в нём. Смотри и мысли. Истины бога — истины света, а не тёмных наваждений. Человек рождён из чистой слезы Создателя, в которой, как в капле росы, отразился Создатель и весь мир его. Так и в Создателе во всём величии отражается он сам и его творение — мир. Мы видим всё, что видит создатель, и мыслим, как мыслит он, ибо его мысли — это движение Вселенной, которая у нас перед глазами.
— Зачем Создатель населил землю людьми? — спросил Перикл.
— Он хотел иметь малый образец Вселенной для предварительного исследования своих космических замыслов. — Великий созерцатель опустил голову.
— Неудачные или уже воплощённые чертежи и вычисления люди смывают с пергамента или стирают с навощённой дощечки. Так ли и бог поступает с тем, что наносит своей рукой на нашу землю? — спросил Перикл.
— Так, — ответил Великий созерцатель. — Всё, что уже вчера, он стирает, всё, что будет завтра, рисует. Не трогает только Египет, ибо здесь его калам, тростниковая палочка для письма, здесь его краски, здесь его папирус и формулы для вычислений, высеченные на камнях Тотом, богом мудрости, письма и счета, рождённые из его уст. Но всё созданное — временно. Вечно только несотворённое. Не сотворено — творящее. Египет — храм и жилище сотворённых Создателем богов, его сотрудников. Создатель — первый, боги — вторые, человек — третий. Есть предел и Египту, как и всей земле. Тот оставил нам часы, которые укажут конец всему земному.
— Где эти часы? — оживился Перикл.
— Хочешь знать? — чуть заметно усмехнулся Великий созерцатель. — Многие хотели бы знать, где эти часы, но Тот сказал: «Приговорённый к смерти умирает, когда слышит из уст судей приговор».
— Ты знаешь, где эти часы? Спроси, спроси, — поторопил Перикл Семерхета. — Семерхет спросил и перевёл ответ Великого созерцателя:
— Эти часы видят все. Их нельзя не увидеть, они огромны. Часы — вся Вселенная. А указатель пределов — Великие пирамиды, которые там. — Великий созерцатель указал рукой в сторону пирамид.
— И ты знаешь предел всему земному?
Великий созерцатель долго не отвечал, переговариваясь о чём-то с другими жрецами. Перикл попросил Семерхета перевести ему разговор со жрецами, но Семерхет, казалось, не услышал его. Ответ же Великого созерцателя был таков:
— Да, я знаю. Этот предел — число лет. Ты не доживёшь до рокового часа, и твои потомки не доживут до него. И мы не доживём. Но когда придёт время, жрецы бога Ра сообщат об этом людям. Они пойдут на казнь, зная о своём смертном часе. И, может быть, найдут способ избежать казни. Бог Тот знал о таком способе, он привёл в Египет людей, обречённых на гибель в других краях и землях.
— Значит, есть надежда?
— Пока храмы стоят на земле, есть надежда. Главный храм Создателя — Египет. Но есть грозное пророчество: чужестранцы наводнят нашу страну, храмы будут разрушены, а сами боги покинут Египет — тогда уже никого и ничто не спасёт. Камбиз, проклятый перс, разрушил Египет и напустил огонь на наши храмы. Но многие священные камни и книги уцелели, и народ не умер — пришёл ты, Перикл. Мы сообщим тебе из благодарности две формулы: одна — о пределе времени, другая — о точке на земле, где можно будет спастись. Мы знаем число предела — это двенадцать тысяч пятьсот лет от начала. Начало там, где начало Египта. Мы знаем эту точку на земле. Это Египет... — Произнеся эти слова, Великий созерцатель встал. Встали и другие жрецы. Перикл последовал их примеру, не зная, означает ли это, что окончена беседа, или ещё что-либо.
— Это всё, — подсказал Периклу Семерхет. — Ты должен удалиться. Они не требуют клятвы, что ты будешь молчать, полагаясь на твой ум, — перевёл он обращённые к нему слова Великого созерцателя, — на то, что ты понимаешь, как важно хранить тайну о пределе, который ещё далеко от нас, чтобы не погубить людей прежде, чем будет вынесен приговор. Если выдать тайну, мы придём в уныние, а это та же смерть, но преждевременная.
— Спроси у него ещё об одном, — попросил Семерхета Перикл, — от какого начала считать число предела. Сколько с той поры уже минуло лет?
Семерхет перевёл Великому созерцателю слова Перикла, на что последовал ответ:
— Десять тысяч лет и ещё немного.
Утром, уже на триере, засыпая под мерный скрип уключин, Перикл подумал, что следовало бы, пожалуй, записать беседу с Великим созерцателем, чтобы затем показать запись Анаксагору и Протагору, а быть может, и Сократу, взяв с последнего слово, что он никому не разболтает о ней. Потом решил, что пока он в пути, записывать ничего не станет, а сделает это уже дома, в Афинах.
Но и в Афинах он своё намерение не исполнил: вести, пришедшие в Афины из Египта, надолго вышибли его из привычной колеи. Экспедиция Перикла в Египет, закончившаяся полной победой, вскоре обернулась для греков неожиданным поражением. Артаксеркс, персидский царь, едва узнав об экспедиции, отправил в Спарту посольство с крупной суммой денег, чтобы склонить спартанцев к нападению на Аттику и на Афины. Такое нападение, конечно, заставило бы Перикла срочно возвратиться из похода в Египет, как недавно он вернулся с Эвбеи, когда спартанцы подошли, к Элевсину. Мегабазу, возглавившему персидское посольство, не удалось склонить спартанцев к войне с Афинами, ему сказали: «Недавно Перикл подкупил нашего царя Плистоанакта, чтобы тот ушёл от Афин, а Артаксеркс хочет купить за деньги наш поход на Афины. Спартанцы за деньги не продаются».
Узнав о провале миссии Мегабаза, Артаксеркс призвал к себе полководца Вагабухшу, велел ему собрать войско и идти в Египет. Вагабухша с огромным войском двинулся по суше в Египет, когда Перикл уже отплыл из Мемфиса. Персы выбили греков и ливийцев из Мемфиса, уничтожили их корабли и заперли на острове Просоптиде, образованном двумя рукавами Нила и каналом, соединяющим эти рукава ниже Мемфиса. Потом персы переправились на остров и в жестоком сражении уничтожили большую часть греко-ливийской армии, остальным грекам и ливийцам удалось уйти, сначала в Ливию, затем — грекам, разумеется, так как ливийцы остались дома, — в Кирену, откуда на посланных за ними кораблях они перебрались в Афины. Царь Амиртей скрылся в своих Болотах в Дельте, принц Инар попал в плен, подписал условия полной капитуляции, но, едва освободившись из плена, попытался снова восстать против персов, был ими схвачен и распят на кресте.
Сторонники Перикла пришли в уныние, враги же, радуясь его поражению, бросились, как они думали, добивать стратега. Был момент, когда и сам Перикл подумал было, что Фукидид и аристократы вот-вот одолеют его и привлекут к суду гелиэи за то, что, как говорил Фукидид, «покинул позиции и армию, не упрочив победу», или подвергнут суду остракизма и добьются его изгнания из Афин. Перикл позвал Сократа и спросил:
— Нельзя ли устроить пир у Аспасии?
— В честь какой победы или поражения? — поинтересовался Сократ.
— В честь любви, великий сводник! В честь любви! — ответил ему Перикл. — Надеюсь, Аспасия ещё помнит обо мне?
— С чего бы это? Разве ты...
— Молчи! — потребовал Перикл. — Пир устроим сегодня же!
— Так не терпится услышать из уст Фукидида, что ты торопился покинуть Египет ради встречи с гетерой?
— Не стыдно? — спросил Перикл. — Ты ведь видишь, что я страдаю, но своими словами только усиливаешь мои страдания. Ты — овод, ты жалишь в больное место.
— А тебе хотелось бы, чтобы я пожалел тебя? И чтобы Аспасия пожалела?
— Да, хотелось бы, — не стал отрицать очевидное Перикл. — Посмотрел бы я, как скулил бы ты на моём месте, Сократ.
— Ладно, — сдался Сократ, — устроим пир у Аспасии. Я жалею тебя. И Аспасия тебя, наверное, пожалеет. Она помнит о тебе. И ждёт. Только я не решался все эти дни сказать тебе об этом — ты был мрачен, как Зевсова туча над Олимпом.
Вечер был осенний, тихий, звёздный. Земля ещё хранила дневное солнечное тепло, а с небес уже опускались прохладные воздушные потоки, овевая плечи, шею, руки.
Перикл и Сократ не торопились. Впереди них Перикловы слуги несли тяжёлую амфору с вином и корзины с фруктами, с виноградом и яблоками, привезёнными сегодня из имения.
— Вижу, твой скупой Эвангел сегодня расщедрился, — сказал Сократ. — А что же твоя жена, не воспрепятствовала ему?
— Не воспрепятствовала, — ответил Перикл. — Ты лучше расскажи мне, как вы тут жили, чем занимались?
— Фидий поручил мне высечь из мрамора Силена, хочет, чтоб он был похож на меня, чтоб я смотрелся в зеркало, когда буду его высекать. Обещал приладить моего Силена на Пропилеях Акрополя. Прославлюсь. Но Софокл, который столь же жаден, как и твой управляющий Эвангел, не даёт мне денег на покупку камня и за работу вперёд платить не хочет. Калликрат набрал в Пирее приезжих плотников и каменотёсов, строит для них бараки на скале Ареопага. Геродот поссорился с Анаксагором, не сошлись мнениями относительно твоей войны в Египте — Анаксагор тебя оправдывает, как всегда, а Геродот судит иначе. Говорят, что Полигнот изобрёл новую краску — из румянца юных девиц, — засмеялся Сократ, но, увидев, что его слова о новой краске Полигнота не вызвали у Перикла даже улыбки, сам стал серьёзен и сказал: — Я понимаю, что твой вопрос о том, как мы тут жили без тебя, касается не всех нас, а лишь одного человека — Аспасии. Правильно ли я тебя понял?
— Правильно, — ответил Перикл.
— Хорошо, всё об Аспасии. Она ежедневно брала уроки то у Анаксагора, то у Протагора, то у Геродота.
— У Геродота? — переспросил Перикл.
— Да, а что?
— Ничего. Продолжай. Кстати, а у тебя она не брала уроки?
— Брала.
— Какие? — с едва скрываемой угрозой в голосе спросил Перикл.
— Нет, нет, совсем другие, а не те, о каких ты подумал. Она строга с мужчинами, как богиня девственности.
— Есть такая богиня?
— Есть, Афина Парфенос, — ответил Сократ и продолжал: — Анаксагор старательно прочёл ей все свои труды об устройстве мироздания, так и не сообщив, однако, как это его Нус, Верховный Разум, не имея ни рук, ни ног, ни помощников, ни строительного материала, соорудил этот огромный мир.
— Он сначала создал строительный материал, — подсказал Перикл.
— Из чего? Я понимаю: Фидий получает из хранилища золото, слоновую кость, драгоценные камни, бронзу, красное дерево и из всего этого готовит пластины, отливает формы, шлифует кристаллы, сооружает каркас статуи. А где взял сырье для изготовления строительного материала Нус?
— Ты ещё спроси, откуда появился сам Нус, кто его создал.
— И спрошу.
— Напрасно: ты же знаешь, что это бессмысленные вопросы, детские.
— Бессмысленных вопросов не бывает, Перикл.
— Ладно. Я тоже задам тебе бессмысленный вопрос: ты мешал Анаксагору, когда он читал Аспасии свои сочинения?
— Да, мешал.
— Стало быть, ты присутствовал на уроках Анаксагора?
— А вот это действительно бессмысленный вопрос: ведь как бы я мешал Анаксагору, если не присутствовал при этом?
— Тогда расскажи, как вела себя Аспасия, слушая Анаксагора: всё ли она поняла, задавала ли Анаксагору вопросы?
— О да! Мне иногда казалось, что она знает больше, чем Анаксагор, что она умнее его.
— Неудивительно: ты и себя считаешь более знающим и более умным, чем Анаксагор. Впрочем, известно ведь, что ты мудрее Эврипида и Софокла. Куда уж какому-то Анаксагору соревноваться с тобой в мудрости. Ладно, продолжай, — попросил Перикл. — Про Аспасию. А чему её учили Протагор и Геродот?
— Протагор — умению спорить, Геродот преподал ей всякие истории, которых не перечесть, — он, кажется, всё знает от древнейших времён до наших.
— А ты? Ты чему её учил?
— Я гулял с нею по Афинам и рассказывал обо всём, что попадалось на глаза: о храмах, дворцах, театрах и, конечно, о людях. Главным образом о людях. О тебе в том числе.
— И что же ты рассказывал ей обо мне?
— То, чего ты и сам не знаешь, потому что ведь мало думаешь о себе, а больше о других, о славном народе афинском, — начал дурачиться Сократ, — о его благе, покое, безопасности, славе. — При этом он пританцовывал и размахивал руками.
— Остановись, — попросил его Перикл. — И ответь мне ещё на один вопрос: ради чего вы все так стараетесь, давая уроки Аспасии? Она хорошо вам платит?
— Да, она хорошо платит.
— Чем? — насторожился Перикл.
— Деньгами, деньгами. Милетский проксен Каламид продал в Милете дом и имения её покойного отца. Она не только оплатила Каламиду дом, в котором теперь живёт, но и стала очень богатой. У неё есть деньги, чтобы расплатиться с учителями. Протагор заламывает огромные суммы, да и Анаксагор не уступает ему. Только Геродот не берёт ни обола.
— Это почему же?..
— Не хочет. Аспасия ему очень нравится, он готов сам платить ей.
— За что?
— За то, что она слушает его истории.
— А ты сколько берёшь?
— Тоже ничего: не в моих правилах брать деньги за уроки, тем более — у женщин. Но вот ответ на твой предыдущий вопрос: не мы стараемся, а она старается. И, как я думаю, ради тебя. Она — красавица, она — умница, она стремится стать на одну ступеньку с тобой в своих познаниях, в умении мыслить, оценивать и спорить. Я даже опасаюсь, что она поднимется выше тебя, Перикл. Она прочла все твои речи.
— Да?!
— Да. Она готовит себя для тебя. И поверь, никто не станет осуждать тебя, если ты расстанешься со своей женой и возьмёшь себе в жёны Аспасию. Все будут лишь завидовать тебе, даже твой злейший враг Фукидид, потому что такая женщина, как Аспасия, ему даже не приснится.
— Ты сводник, Сократ, — сказал Перикл.
— Да, сводник. Так многие говорят, да я и сам так думаю, потому что стараюсь сводить вместе красоту и красоту, ум и ум, истину и истину. Подобное само стремится к подобному, как утверждает Демокрит из Абдеры. И хотя Абдеры — город глупцов, этот Демокрит, кажется, прав: подобное стремится к подобному, как Аспасия стремится к тебе. На этом пути сближения есть, конечно, препятствия, и я стараюсь их убрать. Если всё лучшее соединится с лучшим...
— ...А худшее с худшим... — вставил слово Перикл.
— ...То мы получим... Да, что же мы получим? — остановился Сократ, прижав ладони ко лбу. — Ты совсем сбил меня с толку, не могу сразу сообразить.
— Мы получим огонь и лёд, свет и тьму, камень и молот, — подсказал Перикл, — мир разделится на враждующие половины, они сойдутся в борьбе и уничтожат друг друга, превратив ясное в неясное, разделённое в неразделённое. Но это, как сказали мне египетские жрецы, произойдёт через две с половиной тысячи лет. У нас ещё есть время порезвиться в своё удовольствие. А потом — хаос, из которого со временем снова возникнет всё. Но уже не для нас, Сократ.