Чтобы тебя не запутать, поясню. Расфокусированный взгляд – это когда его ни на чем не фокусируешь. Ну, вот ты, когда глаза открываешь, то всегда смотришь на что-то конкретное и определенное. Ближе, дальше, но какая-то цель у твоего взгляда есть. А если ты попробуешь этого не делать, то увидишь совсем другие вещи. Кстати, таким взглядом нужно рассматривать 3D-картинки, знаешь, такие, где какая-то хрень нарисована, а если присмотреться специальным образом, расфокусировав зрение, то – бац! – и видишь объемное изображение. И если научишься смотреть на картинки, то попробуй делать так в жизни. Приколешься. У нас, России, такие картинки, правда, появились значительно позже, так что приходилось учиться сразу вживую.
А внутренний диалог – это то, о чем ты бухтишь сам с собой у себя в голове, когда молчишь. Попробуй не говорить сам с собой (тем более что и говорить там некому и не с кем) и поймешь, о чем я говорю. На этом теорию мы с тобой на время закончим. И так уже много рассказал. Постараюсь поподробнее рассказать об этом в какой-нибудь следующей главе, например, про концерты, ведь это и концертный прием тоже.
Так вот, посмотрел я на контролера особым способом. Ничего интересного не увидел. Понял, что сказать ничего не смогу. Да и в карман за мелочью залезть – задача не из легких, это ж надо сначала подумать эту мысль, а потом пока она еще дойдет до рук. Да еще надо встать, чтобы залезть в карман брюк. Да в это время что-нибудь случится и отвлечет меня. Да и в кармане может попасться что-то интересное. Кстати, у меня там есть хороший табак, кроме всего прочего, и трубка (в то время я курил трубку). Кстати, хорошо бы закурить! А, черт, в троллейбусе не курят. И не потому, что нельзя, а потому, что культурная столица и это неприлично. О чем это я? А, контролер.
Короче, он стал мне неинтересен, и я молча отвернулся к окну. И не было в моем взгляде и жесте ни капли превосходства или презрения. Только сочувствие к его судьбе, судьбе контролера и понимание его жизненной трагедии, каждый день происходящей с ним, стоит ему только открыть глаза.
Короче, сказал нам что-то контролер или промолчал, так мне и неизвестно. Занят я был уже другими вещами. Но ушел он и оставил нас в покое. Обиделся, наверное. А зря! По совести, так ему повезло, что мы ему ничего не сказали о нем и его судьбе. Да и вообще, что после него осталось в жизни, кроме этих нескольких строк в моей книге… Но не будем отвлекаться.
Расселись мы в конце троллейбуса и уже собрались было доехать в недвижной неге и бодрящем холодке до Эрмитажа, как вселенная преподнесла нам очередной подарок. К слову, пользуясь случаем, хочу сказать тебе спасибо, вселенная, за все подарки, что ты мне преподносила, и заранее за те, что, я надеюсь, еще будут. В этот раз это был, скорее, даже не подарок, а даже сюрприз. Наш троллейбус проехал всего одну остановку. И вместо того, чтобы следовать дальше по прямой, по Заневскому, в который превращается Косыгина, он завернул к метро «Ладожская» и остановился.
Нас это, впрочем, не смутило, и мы продолжили свою молчаливую беседу с вечностью. Причем в тот момент это была уже даже не беседа, а скорее спор. По крайней мере, у некоторых из нас. Но троллейбус не просто остановился, а открыл все свои двери, выпустив немногочисленных пассажиров, и продолжал стоять. А в двух квадратах его дверей были сугробы, сугробы и сугробы. Мы посидели еще немножко, и Шурик Васильев, как самый сметливый среди нас, сказал: «Кольцо!»
Нет, кино про Хоббита и компанию выйдет значительно позже, и мы его, естественно, не видели. Хотя наша компания по цели и духу своего путешествия была очень похожа на книжных (ну, книжку-то мы читали!) персонажей. Дело было в другом. Вместо 22-го троллейбуса мы сели в первый, а он делает кольцо на Ладожской.
Для того чтобы снова сесть на 22-й, надо было пересечь Заневский, а это, скажу тебе, могло вылиться в еще одно приключение. А у нас была цель. И мы во что бы то ни стало были намерены ее достичь. Поэтому после пары попыток перейти через улицу приняли решение дальше следовать на метро. Благо там было тепло, оно было рядом, да и люди там не смотрят друг на друга, не то что в троллейбусе, где все пялились на нас, как на Дэвида Боуи во время его путешествия по СССР.
Итак, метро! Место, где люди меняются. Если, например, ты нажрешься грибов на Просвете, то словишь приход глубоко под землей, на Александра Невского, на переходе поменяешь свое мировоззрение, на правобережной (ныне оранжевой) ветке очистишься, потом переродишься и выйдешь на Ладожской совсем другим человеком. Совсем другим. Только сейчас мы ехали в другую сторону. Да и зима все-таки.
Как самый опытный сталкер и толтек в нашей компании, я заранее, то есть снаружи, разработал схему захода в метро. Основная трудность была в том, чтобы попасть монеткой в щелочку, чтобы пройти через турникет. Напомню, там, на входе, стоят тетушки, которые очень недобро относятся к людям с красивой походкой, а у них в помощниках еще и милиционеры. Они, правда, не совсем менты, но все же. Кстати, уже много позже мне один кореш подарил использованную карточку, типа для проезда в метро работников метрополитена, с понтом, как будто я в метро работаю. Так эта карточка меня не раз выручала. Как только наружные менты видели, что я «крот», как они выражались, и работаю в метро под землей, то сразу отпускали. Вот так у нас в городе уважают метрожителей. Хотя что касается наружных ментов, то мне показалось, что просто боятся. Но не будем отвлекаться, дружище.
Итак, задача была проста. Каждый зажал монетку в руке. Мы договорились не шататься, а просто сделать тридцать шагов, бросить монету – и все! Дальше – эскалатор, где можно расслабиться и подготовиться к посадке в поезд. Но что-то пошло не так.
Шурик Васильев, получив монету, дошел до входа в метро и сел в сугроб. Одну руку с той самой монеткой, как мы и договаривались заранее, он держал перед собой, а второй попытался обхватить свою голову. Видимо, задумался о чем-то. «Давайте, – говорит, – покурим, а то я так не могу». Ок. Было решено скурить остатки прямо у входа. И если на такую наглость нам менты ничего не скажут, то можно смело идти, а скажут – так и не поедем, не судьба, значит. Покурили.
И тут я понял, что мы просто обязаны добраться до Эрмитажа. Что это мое намерение, извини за такие слова. То есть это что-то такое, что сделать нужно. Это я про намерение. То есть не просто сделаем, а там – как масть ляжет, а наоборот. Сделаем – и все. Иначе жизнь остановится. Вселенная разрушится, и снегири замерзнут. А им и так обоим холодно, что вселенной, что снегирям. Да что там, намерение – это когда никакого «если» просто нет. И никакого «когда» тоже нет. И кони. Короче, пошли мы внутрь.
И только мы зашли в холл, только нас обдало теплым дыханием метро, только мы сделали насколько шагов, как нас тормозит мент.
– А… – сказал я.
– Сразу на х*й, – сказал мент.
– А… – собравшись с силами, я вспомнил о своем намерении и вступил в дискуссию.
– Идите, отсюда, алкоголики! Под поезд еще попадете, а нам отвечай.
(Да, забыл добавить, мы предусмотрительно купили бутылку пива и побрызгали себе на куртки, чтобы пахло.)
Тут я понял, что не смогу ничего поделать, но и намерения никто не отменял, и поэтому дал команду мозгу на разговор. Что я нес, мне неизвестно, видимо, что-то интересное, поскольку мент проникся и даже поверил. Типа нам и не надо в метро, а надо вот этому (Васе), а мы просто его доставляем, как более трезвые. А Васе очень надо, у него свадьба, отходит пароход, он моряк и вообще край… Давай, мол, мы незаметненько просочимся.
– Не, – говорит мент. – Не могу вас пропустить. Тетка, что карточки проверяет, уже видела, что я вас остановил.
– Тут надо помнить об арбузах правосудия! – сказал Горшок, который до этого стоял молча и глядел на свою монетку.
Горшок в R-Club. Москва, 1998 год. Фото Е. Евсюковой
Уф! Это был не легкий бой, а тяжелая битва. Но мы преодолели и этот рубеж, отделяющий нас от прекрасного. Не буду тебя утомлять рассказом о том, каких усилий нам стоил переход на другую ветку метро на Александра Невского. Не буду утомлять тебя историей о том, какой ужас мы испытали, когда, проведя чудовищное время в вагоне метро, мы услышали: «Станция метро “Маяковская”». То есть мы проехали всего одну остановку! Нет, не буду.
И вот конец. Мы вышли из метро и направились в сторону Дворцовой. Места знакомые и родные, и я думаю, они хранили нас от ненужных и неинтересных встреч. Правда, по дороге мы отдали дань традициям и еще покурили. Ты спросишь меня, откуда же мы взяли? Расскажу, чего уж там.
Бывало у меня такое, что вот идешь по Невскому, куришь папироску и вдруг понимаешь, что целая – это слишком много. Но и выбрасывать жалко. Но и ходить с таким палевом сильнопахнущим – тоже не комильфо. Тогда ты берешь, засовываешь эту пятку в целлофанку от сигарет, запаиваешь и прячешь за водосточной трубой. Там, в местах крепления, есть замечательные и удобные нычки. Или еще куда. Благо в Питере таких мест много. Это чем-то напоминает то, как белка прячет свои орешки, особенно тем, что ты запросто забываешь, что и куда спрятал. Но в этом-то и есть прелесть, всегда можно что-то найти прямо на улице. Как и в этот раз.
И вот, сделав последний рывок, мы пересекли площадь, игриво обогнули Александрийский столп и пошли в Эрмитаж. Естественно, мы пошли к главному входу в музей, поскольку после того, как мы там жили и ходили в Эрмитаж в служебную столовую, через служебный вход нас бы точно не пустили.
А на главном входе была очередь. То есть не просто очередь, а ОЧЕРЕДЬ. Большая и непоколебимая в своей неспешности. Мы с друзьями переглянулись. Внутренний Горшок уронил голову на руки и громко разрыдался: «А ведь мы были почти у цели!» Внутренний Вася включил умняка: «Может, это и была наша цель?» Внешний Горшок промолвил еле слышно, а может, и громко, просто слова, пока летели до меня по морозу, скукожились и затихли:
– Чтобы что-то началось, нужно, чтобы что-то закончилось. – И поглядел на Васю, как будто продолжая только начатый разговор.
Но я ни секунды не переживал по данному поводу. Ведь у нас была общая цель. Да и разве очередь – это помеха для друзей, которые ищут красоту?! Нет, не помеха, ты и сам это прекрасно должен понимать.
Итак, там, конечно, была очередь, но любой петербуржец знает, как в случае крайней (!) надобности ее можно обойти. Подчеркну тебе еще раз, что в остальных (не экстренных) случаях петербуржцы без очереди не лезут. Мы предпочитаем стоять в очереди в музей и осознавать свою важность. Это такой ритуал, и я не могу тебе сказать с уверенностью, ходили бы питерцы в музеи, если бы там не было очередей перед входом.
Как ты понимаешь, этот раз был экстренным. И мы ну никак не могли стоять в очереди. И это не потому, что мы не могли стоять (а мы не могли), а потому, что в очереди было много гостей столицы. И они просто по внешнему виду, не разобравшись в нашем внутреннем мире, могли составить себе неправильное представление о жителях культурной столицы России. А все петербуржцы очень заботятся и беспокоятся о том, чтобы у наших гостей сохранились только хорошие представления о нашем прекрасном, пусть и холодном зимой, как в данном случае, городе. Так вот, о способе пройти без очереди.
В кассу мы не пошли, мы пошли сразу к бабушке, которая отрывает корешки от билетов. Запоминай текст, дружище:
– Здравствуйте, какой хороший день сегодня. А вы не могли бы позвать Валентину Александровну из четвертого отряда? Скажите, что тут ее внук и принес ей то, что она просила.
Все! Имя-отчество, как и номер отряда, я придумал на ходу, да это и не важно. Вряд ли все бабушки в Эрмитаже знают друг друга по имени-отчеству. Но! Что мы имеем. К кому-то из них, бабушек, охраняющих шедевры за нищенскую зарплату, пришел внучек. И что-то принес. По ее просьбе. Врубаешься? Напомню тебе еще раз, что это метод – только (!) для крайних (!) случаев. И, естественно, никто не пойдет тебе никого звать, но и не пустить тебя будет неправильно. И что? А вот:
– Да ты иди сам, внучок, да сам ей и передай. Четвертый отряд сейчас в левом крыле, где Пикассо, найдешь? Да и посмотри вокруг по дороге, приобщись к искусству.
Итак, мы пришли и зашли. И самый первый экспонат нас накрыл прямо у начала главной лестницы. Не успели мы и шагу ступить вверх, на второй этаж, как увидели Это.
И Оно было прекрасно. На него как раз падал солнечный свет, и тысячи лучей, переламываясь в цветной наборной мозаике, давали изумительный узор. Это была как бы вещь в себе. Самодостаточная и обладающая собственным смыслом, независимо от того, наблюдает ее кто-нибудь или нет.
«Искусство в чистом виде», – сказал Вася, и все с ним согласились. Но этого было мало… Солнце, зимнее скупое солнце, освещавшее это произведение, как будто заставляло его не только сиять изнутри, но и освещать своими бликами и переливами света себя же. И это было восхитительно. Предмет как бы вступал в дискуссию с окружающим миром, а потом незаметно, как бы исподволь, и с наблюдателем. И это переполняло душу радостью и вызывало восторг. Все-таки мы не зря добрались сюда! Мы достигли! Мы увидели! Вот оно! Нет слов, чтобы описать это чувство эйфории от встречи с прекрасным. Долго мы так стояли, очень долго. Посмотрев на лица друзей, я полюбил их еще больше, потому что они чувствуют то же, что и я, так же, как и я, и ощущают, как это прекрасно, в то же самое мгновение, что и я.
Глядя на них, я увидел цветные отблески от Экспоната на их лицах. А потом, приглядевшись, я понял, что он, как волшебный фонарь, освещает все вокруг своими цветными зайчиками. И весь мир теперь сияет для меня по-другому. И для всех, кто видел и просто прошел мимо этого «волшебного фонаря». И я понял, мир никогда не станет прежним. Ни для меня, ни для кого.
Ведь этот предмет как бы одним своим существованием говорил, что нет никаких причин для грусти или страдания. Что все это в лучшем случае – чужие проекции, а в худшем – твои собственные. И они тебе совершенно не нужны. И бросить их легко. Надо только перестать проецировать что-то на себя и себя на что-то. И тогда ощущение «естьности» придет само! И ты сможешь просто быть. Просто быть – и все. И, если захочешь, быть здесь и сейчас.
Знаешь, бывают вот такие моменты в жизни. Они находятся как бы вне времени, между прошлым и будущим. Некоторые называют их настоящим. И длятся они порой мгновение, а порой часами. Зависит от обстоятельств. Так и у нас с Горшком и Васей произошел общий вруб.
Мы стояли и смотрели на этот Экспонат. И смотреть на него – все равно что смотреть в зеркало. Ты видел себя. И от себя было невозможно скрыться. Впрочем, скрываться было незачем, да и, главное, некому. И не то что все становилось «ясно», все уже было здесь и сейчас. И не было ни одной причины что-то выяснять.