Выйдя из больницы, она случайно проходила мимо магазина Сарду и увидела в витрине объявление: “Требуется продавщица”. Мистер Сарду помнил ее, и после доброжелательного собеседования Терри была принята на работу.
“Сарду и компания”, магазин канцелярских принадлежностей и игрушек, находился в Сохо. Это была небольшая лавка, снизу доверху заваленная газетами, журналами, канцелярскими товарами и разными другими мелочами. В магазине было тесно и неуютно, там стоял едкий запах чернил, кожи и краски на игрушках. Но Терри это не угнетало: здесь она чувствовала себя в надежном укрытии.
“Сарду и компанией” владел один только мистер Сарду – никакой “компании” в действительности не существовало. И, несмотря на свои шестьдесят семь лет, мистер Сарду управлял магазином с неутомимой энергией. Этот приветливый и деловитый человек ни минуты не сидел без дела и следил за тем, чтобы Терри тоже не бездельничала. Она работала с семи утра до семи вечера, обслуживая покупателей. Терри просто разговаривала с ними, хотя всегда была вежлива и старалась всем угодить. Но она очень хорошо справлялась с обязанностями и даже лучше мистера Сарду знала, где что искать.
Как-то раз, забыв, где лежит нотная бумага для сочинения симфоний, хозяин попросил ее обслужить Эрнеста Невилла, молодого музыканта. Терри не обратила бы на него внимания, если бы в то время в магазине не скопилась целая толпа людей: покупатель, пришедший позже, попытался оттереть музыканта от прилавка. Терри просто вежливо “не заметила” покупателя, который повел себя так грубо, подняла глаза на Невилла и увидела его благодарную улыбку. С тех пор она всегда обслуживала его сама.
Мистеру Невиллу было слегка за тридцать, у него были густые темные волосы, коротко остриженные и отрастающие у висков. У него были глубоко посаженные задумчивые голубые глаза, а плотные губы, казалось, всегда готовы были улыбнуться. Он был выше шести футов ростом и слегка сутулился.
Он никогда не сплетничал и не отвешивал дежурных любезностей, как часто делали другие покупатели. Разумеется, Терри тоже вела себя сдержанно. Она редко встречалась с ним взглядом – только чтобы спросить, какой товар ему нужен, и вручить покупку. И все-таки, несмотря на внешнюю строгость, что-то в Невилле вызывало жалость. Иногда он выглядел особенно осунувшимся и изнуренным, и Терри догадывалась, что он давно не ел. Иногда ей казалось, что он тратит на нотную бумагу последние гроши. Часто она украдкой подкладывала ему несколько лишних листов. А однажды она дала ему несколько лишних монет сдачи. Похоже, Невилл заметил это – судя по тому, как залились краской его бледные щеки, – но Терри не была уверена.
Она выяснила, что он живет на верхнем этаже в доме напротив. Вечером, если высунуться из окна магазина и чуть-чуть наклонить голову влево, можно было увидеть, горит ли у него свет. От старушки-уборщицы, работавшей в том доме, Терри узнала, что его зовут Эрнест Невилл и что он композитор.
Она часто о нем думала. Летом, возвращаясь вечером с работы, она нарочно проходила мимо его дома. Когда у Невилла было открыто окно, она слышала, как он играет на пианино, снова и снова повторяя одни и те же пассажи. Иногда он исполнял великолепные длинные произведения, и тогда Терри останавливалась у порога дома и слушала. Потом она шла домой с каким-то странным волнением, к которому примешивалась грусть.
Потом Терри не видела его целых две недели. Уборщица рассказала, что он болел и что кредиторы забрали у него пианино. Наконец он снова появился в магазине – бледный и худой. Спросив нотную бумагу – большие листы для оркестровых сочинений – на два шиллинга, он достал из кармана монету и нехотя положил ее на прилавок.
Терри догадалась, что это его последние деньги. Она поняла это по его голодным глазам, по бледным впалым щекам, по истрепавшейся рубашке и поношенной одежде. Если бы только ей хватило смелости, она одолжила бы ему денег – свое жалованье за месяц. Она могла бы занять денег у мистера Сарду. Но, глядя на стоявшего перед ней Невилла, она так робела, что боялась даже заговорить.
Выслушав заказ, она резко повернулась, отправилась туда, где лежала нотная бумага. Пересчитав листы, она оглянулась на служебное помещение. Мистер Сарду был занят. Терри быстро добавила несколько лишних листов, а потом торопливо поднялась. Нервно завернула бумагу, перевязала бечевкой и оборвала ее своими проворными пальцами. Деловито вручила ему сверток. Невилл уже собирался уходить, но Терри удержала его:
– Подождите, не уходите. Вы забыли сдачу.
Невилл удивленно оглянулся.
– Наверное, вы ошиблись.
– Нет-нет. Вот она, на прилавке, – быстро ответила Терри и показала туда, где он оставил деньги.
У него вспыхнули щеки, он явно не знал, как быть.
Вдруг Терри поняла, что поступила глупо и поставила его в очень неловкое положение. Но теперь пути назад уже не было. А тут еще, как назло, из служебного помещения вышел мистер Сарду.
– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил он, обращаясь к молодому человеку.
Невилл застыл в нерешительности.
– Наверно, тут какое-то недоразумение.
– Недоразумение? – переспросил мистер Сарду.
Терри побледнела.
– Ничего подобного, – быстро и почти воинственно возразила она. – Этот господин попросил нотной бумаги на три шиллинга, а потом забыл сдачу – два шиллинга.
Стоя в полутени в дерзкой позе, с очень прямой спиной, Терри на миг стала настоящей красавицей.
Невилл уверял, что Терри ошиблась. Но от его настойчивости она только смущалась еще больше, поэтому он все-таки взял деньги.
– Наш девиз: покупатель всегда прав, – сказал мистер Сарду, когда Невилл взял два шиллинга. – Но сейчас вы были неправы. Ха-ха!
Невилл улыбнулся и ушел.
Как только он вышел из магазина, мистер Сарду резко повернулся к Терри:
– Сколько он дал вам – пять шиллингов?
Терри, не подумав, кивнула.
Мистер Сарду остался доволен ее ответом. Но потом, уже сидя в служебном помещении, он вновь вернулся мыслями к этому эпизоду: поведение Терри показалось ему очень странным. Если покупатель дал ей пять шиллингов, значит, монета должна быть в кассе. Чтобы окончательно прогнать сомнения, он вернулся в торговый зал. Когда Терри обслуживала покупателя, он заглянул в кассовый ящик.
– Ну, и где же монета в пять шиллингов? – спросил он, когда тот покупатель ушел.
Терри ничего не сказала. Чем больше хозяин задавал вопросов, тем больше она смущалась.
Мистер Сарду помрачнел. Он решил проверить бухгалтерские книги и выяснить, не обнаружится ли еще большей пропажи денег. Однако вздохнул с облегчением, когда узнал, что не хватает всего девяти шиллингов.
И тут Терри не выдержала. Она рассказала хозяину, что позаимствовала деньги и собиралась вернуть их до следующего переучета, но, к сожалению, не успела этого сделать. При этом она продолжала уверять, что композитор дал ей пять шиллингов.
– Конечно, это серьезный проступок, – важно сказал мистер Сарду. – Я мог бы даже потребовать арестовать вас. Но я же не изверг. И все же я уже никогда не смогу вам доверять.
Он позволил ей проработать в магазине еще две недели – чтобы она смогла вернуть из своего заработка те деньги, которые “позаимствовала” (как он предпочел выразиться) из кассы.
Пока Терри оставалась у Сарду, Невилл больше не заходил ни разу. Через неделю после увольнения из магазина она проходила мимо дома Невилла, но в его комнате было темно и тихо, а в окне была выставлена табличка: “Сдается комната”.
Приближалась осень, и Лондон готовился к новому театральному сезону. Танцевальные труппы, акробаты, велосипедисты-трюкачи, фокусники, жонглеры и клоуны нанимали для репетиций клубные помещения и пустующие склады. Лихорадку предстоящего сезона ощущали и будущие зрители, и даже театральные декорации. Для пантомимы в “Друри-лейн” по частям собирали огромного, на всю сцену, лежащего великана, который умел “дышать” благодаря особому механизму. Он был такой большой, что из кармана его куртки, как из двери, запросто мог выскочить целый кордебалет.
Вот особый реквизит для сцены преображения Золушки – тыквы, которым предстояло превратиться в кареты с белыми лошадьми при помощи хитрой системы зеркал, различные хитрые механизмы для воздушного балета, рельсы для циклорамы, горизонтальные брусья, канаты для канатоходцев. Все было готово к рождественской пантомиме: новые номера с фокусами, причудливые музыкальные инструменты, пышные парики и разные штуковины для грубых фарсов и клоунад.
Хотя Терри и жила в эпицентре всей этой бутафории, ей было невесело. С тех пор как она ушла из магазина Сарду, прошло уже пять недель, а новая работа все не находилась. А с того дня, когда она рухнула на пол в “Эмпайр”, прошло больше года, но Терри редко позволяла себе даже вспоминать тот неприятный эпизод, потому что он вызывал у нее настоящую фобию. Ей хотелось совсем позабыть об этом.
И все же, оставаясь в одиночестве у себя в комнате, она часто пыталась встать на цыпочки, но это причиняло ей мучительную боль. В любом случае ей нужна была работа, а такую, которая пришлась бы по душе, похоже, найти было невозможно.
Совсем отчаявшись, она устроилась работать на консервную фабрику Нортапа, где делали маринады. Это было ужасно. Жуткие и едкие испарения смешивались с запахом горчицы, обжигали ноздри, заставляли слезиться глаза. А руки были в желтых пятнах, которые никак не отмывались, сколько бы Терри их ни терла. Теперь по воскресеньям, выходя из дома, она надевала черные нитяные перчатки, чтобы скрыть эти пятна. Она проработала на фабрике уже месяц, и тяжелый труд начал сказываться на ее здоровье. Какое облегчение приносила суббота! Можно было целый день лежать в постели и отдыхать. А вечером Терри все-таки вставала и выходила на прогулку.
С недавних пор, проходя мимо одного паба позади Шафтсбери-авеню, она слышала, как сверху долетают звуки старого пианино и звучит скерцо под топот послушных ног. И постоянно чей-то хриплый голос прерывал эти звуки, говоря: “Нет-нет-нет”. Тогда топот делался беспорядочным и совсем стихал. “Нет-нет. Не четыре четверти. Две четверти. А теперь – прошу еще раз”. Вот что услышала Терри однажды вечером, остановившись на углу после прогулки. Казалось, она не танцевала уже сто лет, хотя часто ей очень хотелось танцевать.
Терри грустно зашагала дальше и, проходя мимо входа в дом, где шла репетиция, она на минутку остановилась и заглянула внутрь. Над лестницей виднелся белый потолок, сверху доносились скрипучие голоса и шарканье ног. И вдруг у нее сильно заколотилось сердце. Она быстро взбежала вверх по ступеням и, затаив дыхание, замерла перед приоткрытой дверью.
Она увидела продолговатую комнату со столами, поставленными друг на друга по углам, и пианино в дальнем конце. Возле стены стоял ряд стульев с плетеными сиденьями, и посередине ряда сидел “мистер Джон” (как называли его девушки) – зверского вида человек со сломанным носом и большим уродливым ртом. У него был низкий, сиплый голос, и когда он говорил, то казалось, будто проводят смычком по ослабшей басовой струне скрипки. Он выкрикивал танцовщицам указания – и вдруг посмотрел на Терри. Но подошел он к ней только после того, как закончил инструктировать очередную девушку.
– Что вам нужно? – спросил он резко.
Терри смутилась. Она нерешительно переминалась с ноги на ногу, прежде чем нашла в себе смелость ответить.
– Работа! – выдохнула она.
– А опыт у вас есть? – спросил тот.
– Я танцевала в “Эмпайр”, – ответила Терри и хотела продолжить, но мистер Джон перебил ее.
– Девушки, перерыв – пять минут. – Потом снова повернулся к ней. – Вы танцуете на пуантах?
– Да, но…
– Довольно, – снова прервал ее он. – Я устрою вам просмотр. Если вы хорошо танцуете, я дам вам сольный номер в сцене превращения.
Если бы мистер Джон не перебивал ее, Терри рассказала бы ему, что она не танцевала с тех самых пор, когда у нее случился приступ ревматической лихорадки, и что ее вполне устроило бы место в кордебалете. Но когда она услышала такое заманчивое предложение, ее охватил трепет. Она не нашла в себе сил возражать. Мистер Джон уже говорил, что готов посмотреть ее прямо сейчас, и если она подойдет, то он просто отменит завтра утром просмотр других кандидаток.
– Конечно, у меня сейчас ноги плохо гнутся, – сказала она кротко. – Я давно не упражнялась.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Мы это учтем.
Терри внезапно подхватил поток кипучей деятельности. Кто-то спрашивал, какую музыку ей сыграть, одна девушка протягивала ей туфли, другая – балетную пачку. Нет-нет, говорила она, перчатки она не будет снимать.
Одна только сила воли позволила Терри станцевать в тот вечер, потому что она испытывала мучительную боль. В тускло освещенном зале, под аккомпанемент шопеновского вальса, бледная изможденная девушка с восторженным лицом казалась каким-то волшебным видением. Девушки, застывшие в молчаливом благоговении, будто изваяния на греческом рельефе, наблюдали за ее движениями и пируэтами… Но вдруг она покрылась мертвенной бледностью и пошатнулась.
– Нет-нет, – выкрикнула она и рухнула на пол.
Мистер Джон немедленно вскочил с места. Тут же подбежал и пианист Карл, потому что девушка потеряла сознание.
– Ну же! Карл! Бери ее за ноги! – сказал мистер Джон.
Карл послушался, они вдвоем подняли ее, отнесли к стульям и уложили. Одна девушка скатала платье Терри и подложила ей под голову, другая принялась похлопывать ее по рукам и стаскивать перчатки.
– Снимите с нее туфли, – сказал мистер Джон. – Может быть, она наступила на гвоздь?
– Да у нее, наверное, желтуха, – сказала одна девушка. – Посмотрите на ее руки!
– Это злокачественное малокровие, – сказала другая.
– Позовите врача! Малышке совсем плохо, – сказал мистер Джон.
Над Терри склонилось множество испуганных женских лиц.
Одной из причин ее обморока стало крайнее истощение, вызванное недоеданием. Позже оно привело к пневмонии. Несколько недель Терри пролежала в больнице, находясь между жизнью и смертью. Пока она лежала там, ее однажды навестили мистер Джон и его жена и принесли цветы. Позднее она с огорчением прочитала в театральной газете, что он вместе с труппой уехал на гастроли в Америку.
Только через три месяца Терри удалось выйти из больницы. И ее до слез растрогала доброта мистера Джона: в тот день, когда ее выписывали, ей пришло письмо от него – с совереном в конверте.
Тем временем квартирная хозяйка по душевной доброте оставила у себя вещи Терри, но комнату ее уже сдала, так что Терри пришлось искать новое пристанище. Она нашла жилье в Сохо – мрачную каморку за пять шиллингов в неделю. Хозяйка, миссис Олсоп, потребовала заплатить за две недели вперед, так что у Терри осталось на жизнь всего десять шиллингов.
Прошло шесть недель после выхода из больницы, но Терри оставалась слабой и вялой. Она задолжала уже месячную плату за комнату, а отнести в ломбард было почти нечего. Мысль о том, что снова придется сталкиваться с суровой жизнью, пугала Терри, но она пыталась отогнать страх. Все равно придется искать работу.
Она регулярно заходила в публичную библиотеку и просматривала в газетах колонки с объявлениями. Однажды она увидела, что требуются “фотографические модели для коммерческого позирования”, и подумала, что такая работа ей, пожалуй, подошла бы.
Терри пошла по указанному адресу, и по пути ей встретилась театральная касса. Прямо перед ее глазами в окошке мелькнула афиша! … “Новая симфония Эрнеста Невилла! В Королевском Альберт-холле, дирижер – сэр Артур Лоренс!” Неужели это тот самый Эрнест Невилл, который заходил когда-то в магазин канцелярских принадлежностей? Эта афиша была для Терри как гром среди ясного неба… Подумать только: никому не известный молодой человек жил в крайней бедности – и вдруг… Вот она, слава! Премьера ожидалась в пятницу вечером. Терри решила, что пойдет во что бы то ни стало! У нее было всего четыре шиллинга. Билет на самые дешевые места стоил шиллинг и шесть пенсов.