Я увернулся от проскочившей мимо меня стайки детей игравших в пятнашки, и чуть не столкнулся с полураздетой женщиной. Вся её одежда состояла из лоскута ткани на бёдрах, и ошейника на горле. Она бросила на меня недовольный, но заинтересованный взгляд и отвернулась.
По крайней мере, в дюжине мест площади расположились группы музыкантов.
Я заметил одного своего знакомого по имени Таб, как-то мы с ним вели совместные дела с его торговым домом, да и впоследствии у нас случались встречи на почве общих интересов в бизнесе. Он пришёл сюда со своей рабыней, Мидис, сейчас повисшей на его левой руке. Отцепись она от своего господина, и удержаться рядом с ним в этой толчее будет просто невозможно. Я окликнул Таба, но проще было перекричать шторм, чем шум толпы. Он меня, конечно же, не услышал. Ножны на его боку были пусты, впрочем, также как и мои. Все пришедшие на площадь сдали своё оружие городской страже.
— Я вынужден попросить Вас об одолжении Сэр, — обратился ко мне один из гвардейцев Арсенала, которому не повезло дежурить сегодня вечером. — Вы должны сдать свой меч.
— Нет, — вмешался другой. — Ты что, не узнал его? Это же — Боск, Адмирал, он член Совета Капитанов.
— Простите меня, Капитан, — тут же вытянулся гвардеец. — Вы можете идти так.
— Нет, Вы совершенно правы, — отмахнулся я, и медленно вытащив меч из ножен, протянул ему, то же самое я сделал и с кайвой.
Я обычно носил с собой ещё и этот, прекрасно сбалансированный для метания, седельный нож тачаков. Раз уж я сам голосовал в совете за принятие закона о сдаче оружия при входе на главную площадь города во время карнавала, то, как минимум я сам, как это казалось мне, должен был бы показать остальным пример того, как надо соблюдать законы.
Только сейчас я вспомнил, где и когда видел того мужчину, который заговорил со мной около подмостков фокусника. Он кого-то ждал поблизости от одного из пропускных пунктов, где гвардейцы принимали оружие. Да, точно, именно там я его и видел, у того самого кордона, через который прошёл на площадь я сам.
Сдача оружия происходила следующим образом: мужчина сдавал оружие, гвардейцу, а тот, в свою очередь, рвал квиток пополам, закрепляя одну половину на оружие, а вторую половину отдавая владельцу. На обеих частях квитка имелся номер. Для получения своего оружия, требовалось предъявить свою половину, причём она должна соответствовать, той, что осталась не, только по номеру, но и по линии отрыва. Моя половина квитка в данный момент находилась в моём кошеле. Сам квиток, кстати, был сделан из ренсовой бумаги, которая в Порт-Каре, благодаря близости к одному из главных на Горе мест произрастания ренса, обширным болотам дельты Воска, была необыкновенно дешёвой.
— Капитан, — послышался голос за моей спиной.
— Капитан Хенриус? — уточнил я, обернувшись.
Парень, с усмешкой, поднял на лоб свою маску, впрочем, я и не сомневался, что это был он. Я узнал его по голосу. Молодой Капитан Хенриус по происхождению был из Севарии. Прежде он был служащим моего торгового дома, а ныне уже владел своим собственным. А рядом с ним стояла никто иная, как Вина, его прекрасная рабыня, когда-то давным-давно предназначенная в свободные спутницы толстяку Луриусу из Джада, дабы разделить с ним трон Коса, и стать его Убарой. Вместо этого ей выпало стать рабыней в Порт-Каре. Честно говоря, я не сразу узнал её из-за ярких красок, которыми было раскрашено её тело. Она стояла на коленях подле Хенриуса, обхватив его бедро, по-видимому, опасаясь быть оторванной от своего хозяина в бурлящей вокруг толпе.
— Кто-то Вас разыскивает, — сообщил Хенриус.
— И кто же? — поинтересовался.
— Понятия не имею, — пожал тот плечами. — Но он просил передать Вам, что Вы можете его найти среди пурпурных палаток. Он будет ждать Вас в семнадцатой.
— Спасибо, — поблагодарил я Хенриуса, и капитан, с весёлой усмешкой, вернул маску на место, вздёрнул Вину на ноги и, подхватив за локоть, исчез в толпе.
Посмотрев им вслед, я невольно улыбнулся. У меня оставались тёплые чувства к ним обоим.
Свободная женщина, в ниспадающих одеждах сокрытия, с закрытым вуалью лицом, внезапно вынырнув из толпу, появилась передо мной.
— Примите мою благосклонность, пожалуйста! — со смехом кокетливо предложила она, дразнящее помахивая, продемонстрировав мне ленту. — Ну, пожалуйста, красавчик! Пожалуйста, пожалуйста! Пожалуйста!
— Хорошо, согласен, — улыбнулся я, уступаю её натиску.
Она подступила ко мне почти вплотную, и объявила:
— Настоящим, я, хотя и свободная женщина, с удовольствием и охотой, добровольно, осмеливаюсь предоставить Вам мою благосклонность!
И она протолкнула лёгкую ленту, сквозь петельку на вороте моей туники и протянула его наполовину. Теперь ленточка уже не потеряется в толчее царящей вокруг.
— Спасибо благородный сэр, благодарю красавчик! — засмеялась она и, не переставая смеяться, устремилась дальше на поиски приключений.
Я отметил, что на её поясе осталось ещё две ленты. Обычно эту игру женщина начинает с десятью. Задача — первой раздать все свои десять лент и возвратиться победительницей в исходную точку. Я с усмешкой посмотрел ей вслед, и подумал, что было бы грубостью отказать ей в любезности. Тем более что она попросила об этом так красиво. Конечно, не стоило ожидать подобной смелости от женщины в любое иное время кроме карнавала. Вероятно, у подобной игры, имеется своя запутанная история, уходящая своими корнями в традиции Земли. Можно предположить, что раньше в качестве такого символа благосклонности, использовалась косынка или шарф. Возможно, избранник леди носил такой символ её расположения прикрепленным к шлему или повязав на перчатку.
Однако, не трудно отстранившись от предполагаемых исторических корней и распространённых поверхностных толкований этого обычая, в то же время, задуматься о глубоком смысле этих лент. Нужно понимать, что, во-первых, их раздают свободные женщины, причём делая это добровольно, а во-вторых, не забывать, что эта лента подразумевает, что данная женщина свободно предоставляет, если не продаёт, свою благосклонность мужчине. Безусловно, понимание этого, столь же очевидное и честное, как если бы вытащенное на солнечный свет из тёмных углов её сознания, станет разоблачительным и несколько постыдным потрясением для женщины. Это — один из тех случаев, в которых то, что она долго стремилась скрыть от всех, а главное от себя самой, внезапно, возможно к её испугу и тревоге, станет неоспоримо ясным для неё. В пользу этих соображений говорит тот факт, что лента в этой игре даруется женщинами не просто любым мужчинам вообще, а, по крайней мере, чаще всего, сильным и красивым. Кажется, что среди женщин разгорается настоящее соревнование за то чтобы вручить символ своей благосклонности наиболее предпочтительному кандидату, чтобы потом, можно было почувствовать себя несколько значимее своих менее успешных сестер. По крайней мере, в этом отношении, эта игра для участвующих в ней свободных женщин наполнена захватывающей атмосферой вседозволенности и очаровательного озорства, что, несомненно, указывает на некую сексуальную подоплёку, вовлечённую в данное действо, возбуждение от которой, как кое-кто полагает, не соответствует достоинству высоких свободных женщин.
Короче говоря, игра в ленты позволяет свободным женщинам, в социально приемлемом контексте, с помощью символического превращения, до некоторой степени, успокоить свои сексуальные потребности, а в некоторых случаях, если они того пожелают, подать намёк заинтересовавшим их мужчинам. Конечно, нет, и не будет никакого полного удовлетворения женской сексуальности, вне пределов контекста мужского господства. Но, честно говоря, меня заинтересовало, на что будет похожа свободная женщина, символ благосклонности которой я теперь носил, будучи раздетой и в ошейнике. Интересно было бы посмотреть, во что бы она превратилась, если зажечь в её животе рабское пламя. Подозреваю, что ей стало бы не до раздачи шёлковых шарфов. После такого, ради сообщения о своих потребностях, ей пришлось бы делать совсем другие вещи, например: завязывать свои волосы в рабский узел, предлагать мужчинам вино или фрукты, танцевать голой перед ними, или стоя на коленях с плачем и поскуливанием облизывать и целовать ноги господина, стараясь привлечь его внимание.
Тут мне на глаза снова попалась женщина в ошейнике, раздетая до талии, прикрывавшая бёдра лишь коротким лоскутом ткани, каким-то чудом ещё не свалившимся с неё. Стоило нашим глазам встретиться, как она мгновенно отвела взгляд.
Я не скрывая своих намерений шагнул к ней, и она торопливо и испуганно, принялась пробираться сквозь толпу прочь от меня. Я последовал за ней, но не прямо, а обходя по дуге. Как я и ожидал через некоторое время, она остановилась и, обернувшись, принялась осматриваться, не последовал ли я за ней. Женщина, замерев, стояла среди людского моря, и с тревогой сканировала взглядом толпу в том направлении с которого она сама пришла. О чём она сейчас могла думать? Только ли о том преследовал ли я её или нет? Но вот вопрос, со страхом или с надеждой? Я не стал ждать дальше, и внезапно вынырнув из толпы позади неё, и обхватив руками, прижал её к себе. Теперь она не могла даже пошевелиться. Она оказалась столь же беспомощной в кольце моих рук, как если бы была заперта в тиросской клетке, сконструированной так, чтобы вплотную прилегать к телу.
— Сэр! — испуганно взвизгнула она, напрягаясь всем телом.
— Сэ-э-эр? — протянул я, как бы удивлённо.
— Господин! — быстро исправилась моя пленница.
— Ты ведь рабыня, не так ли? — поинтересовался.
— Да, конечно! — ответила она.
— Конечно, что? — уточнил я.
— Конечно, Господин! — покорно добавила женщина.
— А у Тебя неплохая грудь, — заметил я.
— Спасибо, Господин, — задохнувшись, прошептала она, расслабляясь по мере того, как моя правая рука заскользила вниз по талии к бёдрам, тщательно исследуя её тело, а левая продолжала надёжно удерживать захват.
— У Тебя хорошее тело, — признал я. — Уверен, что окажись Ты на рабском прилавке, и за Тебя бы дали отличную цену.
— Вы, правда, так думаете? — спросила пленница, с плохо скрываемым удовольствием в голосе.
— Да, — прошептал я ей прямо в ухо и спросил. — А что это за странная ткань на твоих бедрах? Её качество, кстати, кажется мне через чур высоким, чтобы достаться простой рабыне.
Мои руки, как раз достигли жалкого подобия юбки и игрались с завязками на её левом бедре.
— Не снимайте это, — взмолилась она, — пожалуйста! Пожалуйста!
— Но ведь, раз Ты — простая рабыня, — заметил я, на мгновение задержав свою руку, — то какая мне разница, чего хочешь Ты, если этого хочу я?
— Пожалуйста, — в отчаянии простонала женщина.
— Очень хорошо, — сказал я, убирая свою руку от пояска на талию, но продолжая одерживать её спиной ко мне.
— Я могу обернуться? — спросила она.
— Нет, — отрезал я.
Кажется, услышав мою команду, она вздрогнула от удовольствия, оказавшись в пределах желаний другого.
— Готов поспорить, сегодня вечером здесь на площади хватает работорговцев, — заметил я. — И если Ты не хочешь, чтобы ошейник оказался на Тебе навсегда, то не стоит привлекать их внимания.
— Но, раз я — всего лишь простая рабыня, — сказала женщина, — то, наверное, мне должны быть не совсем понятны слова Господина.
Она вскрикнула от неожиданности, потому что в этот момент я сорвал ткань с её бёдер и, держа перед её лицом, начал дразня покачивать им.
— Кажется, Твой владелец забыл клеймить Тебя, — усмехнулся я.
Моя пленница сердито выхватила лоскут, торопливо возвращая его на место и снова завязывая узел на бедре.
— Возьмите меня на полку удовольствий, — вдруг попросила она.
— Ты — свободная женщина, — напомнил я. — Иди туда сама.
— Никогда, никогда! — воскликнула гордячка. — Вы отлично знаете, что я не могу этого сделать!
— Господин, — послышался мягкий голос снизу. — Я — рабыня. Возьмите меня на полку довольствий!
Я бросил заинтересованный взгляд вниз. Там, на коленях, на каменной мостовой площади, у моих ног, стояла нагая рабыня.
— Я не забыла Вашего поцелуя, — улыбнулась она. — Возьмите меня на полку удовольствий, я прошу Вас!
Я вспомнил её. Это была та самая голая рабыня в простом стальном ошейнике, что всего несколько енов назад, обняв, поцеловала меня, и получила в ответ поцелуй рабовладельца.
— Я искала Вас в толпе, — призналась она.
Женщина, казалось, даже задохнулась от ярости, когда я наклонился и поднял невольницу на ноги, предусмотрительно удерживая рукой в стороне от её свободной сестры.
Отвергнутая свободная женщина, возмущенная моим пренебрежением, и тем, что оказалась для меня менее интересной, чем рабыня, что-то закричала, мне вслед. А рабыня вцепилась в мою руку, счастливая уже от того, что я позволил ей это сделать, плотно прижималась ко мне, стараясь не оторваться от меня в бурлении толпы.
— Но это не путь к полкам удовольствий, — удивилась девица.
— Терпение, крошка, — бросил я.
— Да, Господин, — простонала она, прижимаясь ко мне ещё плотнее.
Она будет терпелива. А что ещё ей оставалось делать? В данном вопросе у неё не было никакого выбора. Она была всего лишь рабыней.
Уже прилично отойдя от места моего маленького приключения, я оглянулся назад и увидел свободную женщину, отвергнутую, несчастную, стоявшую на полусогнутых ногах, прижимая к груди дрожащие руки. Впрочем, дрожали не только руки, но и всё её тело содрогалось от рыданий. И полагаю, не только от рыдания, но и от вспыхнувших потребностей. Трудно было не заметить, что её переполняет сильнейшее сексуальное влечение. Я улыбнулся своим мыслям. Такое влечение, рано или поздно, бросит её к ногам мужчины, ибо только там находится единственное место в мире, где оно может быть удовлетворено.
На некоторое время я задержался, чтобы понаблюдать за выступлением труппы игравшей водевиль. Тем самым я не столько хотел полюбоваться зрелищем, сколько давал возможность рабыне, цепляющейся за меня разгореться ещё больше.
Девушка, играющая роль Золотой Куртизанки, очень напоминала Ровэну, запомнившуюся мне с той самой ночи в доме Самоса, произошедшей три ночи назад. Были в её лице похожие черты, а ещё такая же фигура, и те же длинные, золотистые локоны. Кстати, стоит отметить, что, обычно, Роль Золотой Куртизанки, в классической гореанской комедии исполняется, как и прочие роли в подобных комедиях, да и в большинстве форм серьезной драмы, в маске. Наиболее вероятная причина этой традиции, по моему мнению, состоит в том, что, большинство ролей как в комедиях, так в драмах вообще, исполняются мужчинами. Во многих гореанских театрах, и, на мой взгляд, это совершенно ошибочно, женщин на сцену не пускают. Некоторое считают, что эта практика — результат того, что женские голоса звучат не так хорошо как мужские в открытых летних театрах. Но я полагаю, особенно принимая во внимание превосходную акустику многих из этих театров, настолько превосходную, что звук упавшей на сцену монеты отлично слышим в верхних рядах, что эта практика более тесно связана с традициями, или ревностью, чем с акустикой. Также, можно добавить, что во многие драматические маски встроены рупоры для усиления голоса актера. И если женщины в основном отстранены от выступлений на главных драматических подмостках, то они более чем широко представлены в огромном разнообразии мелких театральных разновидностей, существующих на Горе, таком как водевиль, пародия, пантомима, фарс и танцевальные истории. Стоит ли упоминать, что в большинстве случаев эти женщины — рабыни. В целом же для свободных женщин сама мысль о том, чтобы выйти на профессиональную сцену, особенно в её низших формах, непередаваемо отвратительна и неприлична. Они приходят в ужас уже от идеи того, чтобы по своей воле выйти на сцену. Это для них равносильно тому, чтобы быть публично выставленной на рабской платформе или прилавке. Они даже выступления посещают инкогнито.
Как я уже упомянул, обычно маски надевают в классических драме и комедии, в то время как, в большинстве мелких разновидностей, таких как пантомимы или танцевальные истории, вполне обходятся без них, конечно, если того не требуется по сценарию, например изображая бандитов. С другой стороны, фарс представляет собой интересный случай когда, какие-то роли обычно исполняются в масках, а какие-то нет. Например, Незадачливый Отец, Педант, чаще всего изображаемый представителем касты Писцов, и Трусливый Капитан обычно играются в масках, тогда как молодые любовники, Золотая Куртизанка, Очаровательная Наследница, и некоторые другие, представляются с открытыми лицами. Некоторые роли, такие как, нахальных свободных девиц, весёлых слуг, и тому подобные могут исполняться как в масках, так и без оных, в зависимости от труппы. Как Вы возможно уже поняли, многие из ролей гореанской комедии, как в классической, так и в низких её формах, являются, по большей части, типовыми характерами. Снова и снова в разных сценариях встречаются напыщенные торговцы, самодовольные солдаты, гадалки, нахлебники, крестьяне и рабыни.