— Пожалуйста-пожалуйста. — сказал генерал. — Мне все равно надо отлучиться.
Встал и исчез в ванной — полный эффект, что прошел сквозь стену, так стремительно все было проделано. Когда он вернулся, я сидел с выключенным телефоном в ладони, и, видимо, с очень растерянным видом. Ну? — спросил Пятиплахов.
— Предлагают работу. Я же журналист. Опять все то же. Необъяснимости какие-то.
— А что такое?
— Это Сагдулаев.
— Знаю эту гадину.
Я пропустил мимо ушей.
— У него все люди в разгоне, черт-те что твориться в городе, а тут поступила информация — в Новогиреево осажден детский дом, в том смысле, что куча родителей, родителей в перспективе, явилась и требует, чтобы им отдали всех, кто там есть. Мол, дети, всякий ребенок должен иметь семью.
— Согласен, — сказал серьезно генерал. — Только без процедуры, без проверки нельзя.
— Да, но там даже не в этом дело. Есть информация — правда, непроверенная — этот детский дом получил какую-то огромную сумму на свой счет. Детский дом этот теперь миллионер, понимаешь?! Если разберут детей, что делать с деньгами?
— Коллизия, — генерал и выпил и облизнулся.
— Н-да. — Было ясно, что опять влезло ОНО.
— Поедешь?
— Кажется, мы еще недоговорили.
— Правильно кажется.
Он встал, сходил в угол комнаты, пощелкал какими-то запорами у меня за спиной и вернулся с листком бумаги, и очередной, почти пустой бутылкой. Заставил меня еще раз выпить, прежде чем дал листок в руки.
Это был список.
Это был удивительный список.
— Клиенты «Аркадии», — пояснил генерал.
Я потрясенно читал. Сплошь очень известные имена. Артисты, митрополиты, телеведущие, путешественники, поэты, политики… Голова у меня работала как сканер, то есть, я был, конечно, слегка пьян, но все читаемое навсегда и намертво отпечатывалось в сознании. Несколько раз я удивленно поднимал глаза на Пятиплахова, когда палец мой утыкался в совсем уж удивительное имя. Генерал невозмутимо кивал, да, братец, да.
— Клиенты, пациенты… Даже иностранцы. Элтон Джон, Мишель Уэльбек… Это что-то вроде элитного наркологического диспансера?
— Нет, нет. Не совсем так. Мы с большой долей уверенности можем сказать только то, что все эти люди были гостями, визитерами, клиентами указанного заведения.
— А какие именно процедуры они там принимали…
— А вот это пока не раскрытая тайна, — улыбнулся вдруг Пятиплахов. Как-то нехорошо улыбнулся.
Я снова углубился в список.
— Ипполит Игнатьевич, этот мой старичок, сказал мне, что там есть помещение, где стоят саркофаги, так он назвал, кажется, куда укладывают людей, и что с ними там происходит — можно только догадываться. Похоже на солярий, но что там на самом деле делают с головами…
Генерал снова усмехнулся.
— Вполне может оказаться, что это просто солярий.
— Может. А может там, наоборот, выкачивают какие-то виды психической энергии, группируют ее, суммируют ее, а потом — я же говорил, там стоит вышка, высокая вышка — транслируют в сторону города.
— Как ты сказал — группируют?
— Да. Тут же у тебя в списке кого только нет. Есть люди очень даже хорошие: детские доктора, клоуны, писатели для детей, из них можно «накачать» светлых мыслей. А есть ведь типы типа Сухорукова артиста или вот, зам начальника Новороссийского порта, ростовский судья с двадцатилетним стажем, из них светлых, чистых мыслей наверно не выдавишь.
— Возле фамилии Сухорукова — видишь, вопрос. То ли был, то ли не был. А насчет того, что все детские писатели генераторы только светлых мыслей, я бы не спешил утверждать. «Только если ты безразличен к ребенку, можешь стать для него авторитетом».
Я не стал возражать. Понятно, что мое предположение было как-то совсем примитивно. Сменил тему.
— А скажи, извини, конечно, если не туда лезу. Почему вы не встряхнете эту контору, уже двести лет как подозрительную? Или хотя бы агентуру туда не впихнете.
— Лезешь не туда, но я тебе отвечу. Это очень частное, очень закрытое заведение. И у него есть кураторы, и сидят эти кураторы там, куда мой взгляд, например, не проникает. Кое о чем я догадываюсь, но не скажу тебе, о чем именно. Нужна команда, а у меня нет команды.
Кстати, о таком варианте я мог и сам догадаться. Разумеется, какой-то секретный эксперимент. Я случайно оказался поблизости, и не факт, что это пойдет мне на пользу. Кстати, а вообще, меня выпустят отсюда? Что-то больно откровенен секретный генерал с журналюгой, пусть и однокорытником в прошлом.
Я посмотрел на собеседника, и вдруг обнаружил, что он находится в каком-то неожиданном опамятовании. Смотрит на меня, и задает себе вопросы — кто это? зачем это?
Надо бы сваливать уже.
— Тебе пора идти. — Сказал Пятиплахов. — Но сначала на дорожку.
Он налил грамм по сто в наши стаканы, я понимал — это плата за выход. Потянул руку за стаканом, и вдруг получил по ней ребром ладони.
— Ты что, — заорал вдруг генерал, — что ты себе вообразил?! За кого ты меня принимаешь, придурок! Что я тебе вот так, под сто грамм выложу секретную информацию!
Да, на самом деле, потерял, потерял я чувство реальности. Я спрятал наказанную руку за спину, другой рукой прижимал к животу свою папку.
— Пошел вон, ублюдок!
Слава Богу, лифт был рядом.
-----------
Он был одет в черное кимоно, с большим белым иероглифом на спине. Среди гостей молодого человека с удлиненной головой если и были знатоки японского, то никак этого не обнаруживали. Они стояли полукругом на сухом, прошлогоднем газоне. В фокусе этой вогнутой линзы располагался табурет, на котором лежал очень плоский отворенный ноутбук.
Хозяин стоял широко расставив ноги, и молча смотрел на своих гостей. Их было человек пятнадцать. Молодых людей больше, чем девушек. Одеты — разнообразно и непреднамеренно: джинсы, платья, куртки, пиджаки. Кимоно хозяина выглядело как неким укором — что же вы, друзья, не предчувствовали, что предстоит событие! Все собравшиеся довольно сильно напряжены — слишком непонятно, что тут затевается.
За спиной хозяина — деревянная беседка, рядом с ней дымящийся мангал, но гостям ясно, что их пригласили не на пикник, потому что на мангале ничего не было похожего на шашлык. Взгляды перемещались с хозяина на ноутбук, понятно, что именно там пока скрывается сюрприз. Хозяин не спешил с началом представления.
Солнце, садящееся за спинами гостей, прорубило вдруг проем в строе расхристанных туч, и картина сделалась намного живописней. Засверкали стекла в доме, что стоял чуть ниже, почти на самом берегу реки, засверкала поверхность воды справа и слева от дома, что-то лихорадочное разлилось в жестком мартовском воздухе.
— Это давно нужно было сделать, — произнес хозяин спокойным, отстраненным, даже нездешним голосом. И это выходило у него само собой, без игры. — Мы неплохо поработали, и я благодарен вам, за то, что вы понимали меня и шли за мной. Но так не могло продолжаться до бесконечности. Не знаю — задавался ли кто-нибудь из вас вопросом, — а имеет ли он (он приставил к центру груди белый, острый палец) право стоять во главе нашего движения? И я не хочу дожидаться того момента, когда такие мысли у вас появятся.
Хозяин улыбнулся.
— Не надо хмурится. Будет весело. Прошу только об одном — верить мне: все, что здесь произойдет, результат длительного и ответственного размышления. По-другому просто нельзя. Я не могу не сделать того, что я сейчас сделаю. Верьте мне — это не истерика, не тяга к дешевым — в данном случае очень не дешевым — эффектам. Это сознательная, обдуманная жертва. Непонятно? Скоро будет понятно.
Хозяин снова улыбнулся, и даже подбадривающее подмигнул товарищам. Это их не порадовало, так бы мог подмигивать манекен.
— На него (он ткнул пальцем в крышку ноутбука) не пяльтесь. Он здесь не случайно, но его час еще не пришел. А теперь мы начинаем. Не бойтесь, представление не затянется, вся предварительная работа уже проделана. Смотрите и запоминайте.
Он развернулся и подошел к жаровне. Поднял с земли толстую связку каких-то прутьев, сунул в мангал, и вынул обратно уже в виде хорошо пылающего факела. Еще раз улыбнулся собравшимся и решительно направился к дому.
Гости начали переглядываться.
Хозяин шел по сухой, серой траве, огибая здание с правой стороны, оставляя за собой едва различимый в сияющем воздухе дымный след. Пламя факела было почти не различимо и не выглядело угрожающе.
Гости продолжали переглядываться. Даже немного нарушили полукруглый строй.
Хозяин замер на секунду на фоне сверкающего речного потока, и исчез из глаз.
Гости, медленно, ступая двинулись вслед за ним, подошли к жаровне и к беседке. Там на керамическом полу стояло большое пластмассовое ведро с замаринованным шашлыком, и две коробки с красным вином. Одна коробка была откупорена, а вынутая оттуда бутылка наполовину опорожнена. Перспектива предстоящей гулянки не обрадовала гостей.
Внезапно закрылись облачные створки у них за спиной, картина резко померкла. Но ненадолго.
Из-за дома, с той стороны, что была повернута к воде, взлетело несколько быстрых бликов.
— Господи! — вскрикнул кто-то.
Через несколько секунд абрис дома охватился ровным, непрерывным, разрастающимся красновато-нервным кантом.
Хозяин выбежал с левой стороны строения, все еще с головней, явно уже сделавшей свое дело. Он что-то закричал. Но его крик был сметен гулом пламени, обживающегося на обреченном доме.
— Он облил там все бензином, — сказал кто-то.
— Идиот!
— Сам ты… — послышалось в ответ.
Молодой человек с удлиненным черепом весело задыхаясь подбежал к своим растерянным и расстроенным соратникам, размазывая по лицу следы сажи. Некоторым из гостей было неловко, у других глаза восхищенно сияли.
— А теперь он! — Крикнул человек в кимоно и подбежал к ноутбуку, открыл его. Вытер потный лоб, так что на лбу его остался черный иероглиф.
— Глядите! Похоже? Ведь похоже же!
На экране шел какой-то фильм. Сразу же стало очевидно, что поставленный хозяином дачи спектакль передразнивает это кино. Там тоже был человек в кимоно, и тоже был горящий дом. Человек в кимоно бегал потешно хромая, и с ним пытались сладить какие-то люди.
— Да, да, я же забыл! — Закричал хозяин, и побежал преувеличенно прихрамывая вокруг беседки.
Гости и переглядывались, и пожимали плечами, и совершали другие действия, показывающие их отношение к происходящему.
— Поняли!? — Кричал хромой бегун. — Поняли?! Без кино было нельзя, просто поджог. И я всегда ненавидел позднего Тарковского. Всегда хотелось поджарить его за его болтовню. Как я хромаю, а?!
В этот момент дом вдруг страшно, всем телом захрустел как огромный, выдираемый из челюсти зуб. Все перестали смотреть на бегуна, зрелище гибнущего в страшном восторге дома было сильнее. Лопнуло и вылетело осколками вперед, окно в третьем этаже, и тут же выбило темечко постройки, и из образовавшейся дыры выбросился вертикальный фонтан огня и мелкого пылающего на лету имущества.
-----------
Я был уверен, что все полупустые бутылки в номере Пятиплахова — декорация, вернее — реквизит. Ему зачем-то нужно создать образ спивающегося, несчастного генерала, отставленного от важных рычагов. А на самом деле там то же пойло, что и в его маленькой фляжке, с помощью которой он устроил мне маленькую амнезию на «Китеже». Но, проснувшись рано утром у себя дома — первый раз за столькие дни — я с удивлением обнаружил, что все помню. Весь продемонстрированный мне список так и стоял перед глазами. Я бросился к бумаге, разумеется, этот документ надо было выудить из неустойчивой моей памяти и закрепить на бумаге. Академик Лихачев, писатели Астафьев и Эйдельман, почему-то в один и тот же день, Бадри Патаркацишвили, артист Абдулов, труднее всего было правильно записать имена буддийских лам, а их было до десятка. Надеюсь, я их не сильно исказил. Из самых больших тузов — Андропов, Юрий Владимирович.
Состав был ошеломляющий, в некоторые имена просто не верилось. Тот же Андропов — он же страдал почками, а не нервами. Стоп, Марченко тоже утащили туда, хотя он всего лишь туберкулезник. Опять, стоп, он мог попасть в «Аркадию» как псих, больной туберкулезом. То, что он похож на психа, несомненно.
С другой стороны, с чего я решил, что эти «саркофаги» предназначены для взятия проб психического секрета? И вообще, кто их видел, кроме безумного Ипполита Игнатьевича?
Но даже, если хам Пятиплахов и сильно преувеличивает (на полях списка пригорюнилось с дюжину вопросительных знаков), все равно картинка вырастает ух ты какая! Даже вычеркнем Сухорукова, Сабониса, генерала Шаманова, Никиту Михалкова, Александра Овечкина, Леонида Якубовича, все равно когорта остается крепкая.
Зазвонил телефон.
Я специально не включил телевизор, чтобы новая порция дурацких известий не сбила меня с исследовательского настроя.
Савушка.
Никогда мне не хотелось его послать так сильно, как сейчас. Даже там, в камере с гниющим провокатором. Но тем сильнее изобразил радость от его звонка. Мы в ответе за тех, кого соблазнили. Откровенно говоря, тогда, двадцать уже лет (с лишним) тому назад переспав с его будущей женой, я как бы усыновил Савушку. Мне стало стыдно, когда они поженились. Мне стало трудно общаться с Савушкой. Я почувствовал, что обязан его опекать. И ни разу после его женитьбы не покритиковал его убогие стишата. И от Надьки держался на предельно возможном расстоянии. Получается — мы скованы одной цепью. Я из химии в журналистику, а Савушка в литературу. Из всех десятков и десятков химиков, только мы двое перевалились в гуманитарную лодку. Просто перст какой-то. Сколько раз он мне говорил что это «не просто так», что «мы особенно душевно близки друг другу». Юмор скверный, да еще и черный.
— Чего тебе?
— Извини, что так рано.
— Да, рановато.
— Ты спал?
Пересилив себя, я выдавил довольно отчужденно?
— Да, я решил сегодня выспаться.
— Знаешь, мне что-то тревожно.
Я вспомнил все его радостные завывания по поводу того, что он вот-вот станет дедом. Меня тоже радовала эта перспектива. Я решил для себя, с появлением внука у Савушки, разрешу себе отправиться на волю из мною же придуманной виноватой клетки. Придумаю повод и поссорюсь. Хватит!
— Что, осложнения у Катьки (его дочь)?
— Да, нет, беременность протекает нормально. Я про другое.
— Про какое? — Я чувствовал, как растет мое раздражение.
— У тебя не бывает такого чувства, что все как-то не так?
— Не понимаю. — Я начал поцокивать ручкой по списку Пятиплахова.
— Люди стали немножко как бы другие. Ведут себя как-то…
— Как?! — Я с трудом сдерживался: а может, взять и прямо сейчас послать его, чем не повод для ссоры?!
— Так сразу и не скажешь. А может, это со мной что-то, а Жень?
— «Со мною что-то происходит»? — Я перешел со стула на диван, только лежа я мог продолжать эту беседу.
— Нет, не про то я.
— Ты телевизор смотришь?!
— Зачем? Тут природа, иволга какая-нибудь свистнет, и мне достаточно этого сигнала — живем!
— О том, что тут у нас происходит ты, значит, не в курсе?
— Что там у вас, Черкизовский рынок закрылся? Тоже мне событие.
— Слушай, ты мне надоел, я иду спать.
— А-а, ты спал? Ты бы все же выбрался.
— Не люблю природу.
— Я уже Жень, не про природу. Глянешь своим взглядом на здешних людей, может ты растолкуешь, в чем с ними дело. Или со мной.
— Так что с ними, пример приведи какой-нибудь, факт.
— Не-ет, ты не понимаешь, это тоньше чем факт, это знаешь, полувзгляд, интонация человека меняется, всей личности тонкий порядок. Такие души, такие люди! И глубина, и простота. Русский человек, это ведь омут, но в глубине — бьет родник.
— Пиши, Савушка, стихи.
Он вдруг тяжело, протяжно вздохнул.
— Сжег я все.
Только бы удержаться и не сравнить его с Гоголем.