– Позиционные бои на разных направлениях, – с такой важностью сообщил железнодорожник, словно это стародавнее словосочетание только что под великим секретом прошептали лично ему на ухо в Генштабе. – Так что смотрите мне здесь! – погрозил желтым от курева пальцем.
– Сам видишь, что стараемся до самой малой косточки.
– Колеса у поезда скажут, как старались. На дорогу, как на храм, весь фронт молится, а мы…
Посчитав свою миссию строгого надзирателя выполненной, ногой незаметно выбил обратно только что подсунутый камень – все же был лишним, женщины стараются. Боком, скользя, спустился к бригаде. Присел около бабы Лялюшки, подтянул, как именинников, за торчавшие ушки-петельки голенища сапог. Посмотрел неторопливо по сторонам, ожидая, когда спадет внимание, и всем видом показывая: я просто шел мимо, просто передохну малость рядом с вами. И когда поверил в свое актерское мастерство, будто между прочим залез в переброшенную через плечо холщовую сумку. На ощупь покопался в ней. Опять же не привлекая лишнего внимания, вытащил кулек из оберточной бумаги с торчащими через верх круглыми боками пряников. Подсунул его соседке. Та прижала, укрывая перекрещенными руками, гостинец на груди.
– Сладенького хоть немного на зубок, – наклонился к ее уху железнодорожник. – На всех. Как-то так.
Посидел для острастки еще минутку, хлопнул ладонями по коленям – пора идти дальше. Сапожные голенища от хлопка присели на свои устоявшиеся складки, уши-петельки, прячась, нырнули внутрь обуви. И ладно. Главное в его профессии, вообще-то, не тупо стучать молотком, а слушать. Если звук звенящий, чистый – можно шагать дальше. Если рельс отзывается глухим звуком, то уже беда: ищи трещину и меняй рельс. С учетом того, что дорогу стыковали из старых рельсов, что крепили их к шпалам не профессионалы, нахаживал старик километры в день.
И едва сейчас скрылся за насыпью, женщины с радостными криками налетели на подарок, расхватали из-под растопыренных пальцев бабы Лялюшки сладости. Хватило всем, один пряник даже остался в газетной воронке: наверняка Михалыч не забыл и бригадира.
– Как-то так, – смахнув с угощения прилипшие крапинки табака, первой впилась в шелушащуюся глазурь Зоря.
Остальных тоже не пришлось уговаривать. И лишь когда были собраны языком с ладоней последние крошки, Наталья привычно поднялась первой:
– Все, Золушки. Дорогу и впрямь к Медовому Спасу надо сдать. За работу.
Баба Лялюшка заранее, дабы крестница не ляпнула чего-нибудь в ответ, отвесила Зоре легкий подзатыльник. Не смолчала Стеша:
– Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать.
Разминая спину, потянулась. Под тельняшкой остренько обозначилась грудь нерожавшей женщины, вздыбив черно-белые волны девятым валом, и Стеша, забыв Некрасова, игриво поддела ее снизу несколько раз. Но такое добро в той или иной мере имелось у каждой в бригаде, и особого эффекта демонстрация фигуры не произвела. Может, только Варя пристальнее других попробовала оценить женские прелести напарницы глазами мужа, но Груня подтолкнула ее к носилкам – наше дело браться за них да идти за грузом.
Глава 4
Штабные землянки, даже если и сооружаются на недолгий срок, обустраиваются быстро и основательно. Во-первых, в понятие «короткий срок» на войне мало кто верит, а во-вторых, именно из мгновений в «день-два» тихой сапой сложился уже второй полноценный год Великой Отечественной. Так что переносить жизнь и уют на завтра на фронте разучились: все сегодня и сейчас.
Преимущество штабных землянок перед солдатскими блиндажами состояло еще и в том, что для обслуживания командиров предусмотрены ординарцы, адъютанты, посыльные, охрана, которые и по долгу службы, и чтобы убить время приукрашивают всяк на свой лад быт начальников. Авось отметят и на передок не отошлют.
Начальник контрразведки спецобъекта 217 майор Врагов мог бы тоже отметить своего ординарца, поставившего на столик букет цветов в гильзу от неразорвавшейся «крылатки». Оперение мины уверенно удерживало на приставном столике цилиндр с колокольчиками, но Врагов, ворвавшийся в землянку, даже не взглянул на новый элемент ее убранства. Прошел к стене, отодвинул, как в деревенской печке, ситцевую занавеску рядом с «летучей мышью». Всмотрелся в висевшую за ними карту района.
От топографии оторвал робкий стук в дверь. Зашторив «печь», в которой варилась похлебка для Воронежского фронта, майор обернулся на вошедшего:
– А, герой! Ворошиловский стрелок! Любитель отправлять на тот свет диверсантов! Сколько уже завалил?
Лейтенант Соболь прикрыл глаза, по-детски спрятавшись в их темноту от грозного и язвительного вида майора.
– Я задал вопрос! – не принял игры в кошки-мышки Врагов.
– Троих. Но они сами…
– А какого рожна тогда мы здесь?!
Дверь землянки то ли от крика, то ли от неправильной центровки со скрипом отворилась, и в нее всунул стриженую голову с оттопыренными ушами и плечи с топорщившимися погончиками Василек. Прибившись полгода назад к части, детдомовец выполнял у Врагова функции «начальника, куда пошлют». Рукастый, глазастый, сообразительный, он пришелся контрразведчикам ко двору, и если бы не его неуемное стремление быть в каждой бочке затычкой, проблем бы с сыном полка не имелось. Но, пообвыкнув в новом для себя статусе, Коля Василек посчитал своим долгом обязательно быть там, где стреляют. Но поскольку на стройке стреляли мало, могло статься и так, что намылится пацан на передовую. По крайней мере, майор это предположил по его настырным расспросам о фронтовой линии и тяге к раненым. Поразмыслив, майор оценил хватку Василька: а ведь и впрямь сведения, получаемые от раненых, – самые свежие и правдоподобные. Это не газетные россказни журналистов, большей частью отирающихся в штабах и пишущих заметки по донесениям политруков.
– Не вызывал! – выпроводил майор из землянки помощника и вернулся к лейтенанту: – Какого черта, лейтенант Соболь, мы тогда здесь? – Подчиненный втянул голову в плечи. – Мертвый диверсант страшнее живого, потому что не знаем, зачем шел. Боишься, что не успеешь навоеваться? Зарубки на прикладе, как снайпер, наносишь? Что раненая?
– Молчит, товарищ майор, – обрадовался смене разговора лейтенант. – Раны не опасные, и по голове, и по животу как по заказу – по касательной. Но едва пришла в себя, принялась срывать повязки. Нацистка до мозга костей.
– Бинты завязать, язык развязать, – навис над подчиненным майор, несмотря на то что был ниже ростом. Однако втягивающие головы в плечи Гераклы никогда не казались Гулливерами. Первое из указанного Враговым лейтенант уже сделал, со вторым, скорее всего, не справилось бы и гестапо, если каким-то образом заставить его пытать свою разведчицу. – Она шла на встречу с кем-то из наших и твоими усилиями остается всего лишь единственной ниточкой, которая может вывести на предателя.
Соболь закивал. Не то что соглашаясь с упреками, а скорее показывая, что понимает оперативную важность раскрутки агента. В свое малое оправдание и исправление расстегнул полевую сумку, вытащил бледно-синие, проштампованные печатями квадратики бумаги:
– Среди ее документов обнаружили талоны на питание. На семь суток.
Только вот находка той радости, на которую рассчитывал лейтенант, начальнику контрразведки не принесла. Она скорее озадачила, потому что вогнала контрразведчиков в совсем уж жесткие временные рамки.
– Плохо, – не скрыл напряжения майор. – Значит, у нас шесть дней, чтобы понять, к кому и зачем шла. Шесть. Если не меньше.
Собственно, для обозначения этих сроков не нужно было и талонов. Главной задачей диверсантов, конечно же, являлась строящаяся дорога, ее вывод из строя до того, как начнется движение эшелонов. А еще предпочтительнее – во время движения первого состава. Самые уязвимые точки – это, естественно, мосты, крутые повороты. Но и подрыв на ровном месте участка ничего хорошего не сулил… Где вот только враг? И на каждом метре часового не поставишь. А если и поставишь, то не факт, что кто-то из них не окажется предателем…
Майор подошел к небольшому сейфу, воровато пригнувшему свой плоский затылок за столик, открыл дверцу двумя ключами, достал папку. Показал издали лейтенанту:
– Что здесь, как думаешь?
Папка с еще не замусоленными, не скрутившимися от частого употребления в жгут тесемками уже мелькала перед глазами Соболя. С каждым разом она становилась все объемнее, словно в сейфе ее тайно подкармливали бутербродами. Но демонстрировал ее так явно начальник впервые. А какие документы могут занимать командира, перед которым поставлена одна-единственная задача обеспечения безопасности грузоперевозок?
– Если к железной дороге не могут пробиться самолеты, то… это, скорее всего, сведения о разведцентре, который засылает к нам диверсантов, – предположил Соболь.
Скорее всего, угадал и… испугался. Майор может как похвалить за сообразительность, так и заподозрить: откуда телепатия? Уж не заглядывал ли подчиненный в документы по собственной инициативе? Вот поэтому не надо отгадок, пусть лучше там окажутся нормы довольствия для рабочих столовых…
Соболь не ошибся в своих страхах: майор и впрямь оценивающе посмотрел на него. Но склонился, к облегчению лейтенанта, к его сообразительности. Бросил папку на столик, заставив задрожать цветы, косвенно подтвердил догадку подчиненного:
– Он создан в Запорожье. Специально под нашу стройку. Обучается около двадцати человек из числа военнопленных, согласившихся выполнять ответственную работу, связанную с переходом на советскую территорию. Даже ты не успеешь их всех перестрелять, – не забыл напомнить лейтенанту, несмотря на сообразительность, прегрешения майор. И раскрыл, наконец, истинную причину своей излишней нервозности: – Москва высылает нам на усиление группу разведчиков. Мы расписались в бессилии? – Врагов вытер платком лоб с глубокими, доходящими почти до макушки залысинами. Вспотеешь, ежели начальство перестает доверять…
Дверь после стука распахнулась вновь. В землянку шагнула, интуитивно защищая плечо с ампутированной правой рукой, женщина в форме, и лейтенант с завистью впился взглядом в орден Красной Звезды на ее груди. Вошедшая по-военному доложилась:
– Товарищ начальник контрразведки! Командир комсомольско-молодежной бригады Валентина Прохорова по вашему вызову явилась.
– Хорошо, что прибыли, Валентина Иванович… ой, извините, Ивановна. Конечно, Ивановна, – смутился привычной оговорке на стройке Врагов.
– Ничего, я привыкла, – улыбкой сняла напряжение Прохорова. Предполагая, что разговор не окажется коротким, сбросила с плеч вещмешок, размяла затекшую спину.
Соболь торопливо опустил взгляд, увидев, как вместе с пустым рукавом задвигалась и короткая культя у плеча. Им двигал стыд за свое здоровое тело, за то, что подсмотрел ненароком увечье красивой женщины и непроизвольно представил, как она выглядит, эта культя, без одежд…
Врагов же в благодарность за сгладившуюся ситуацию взял женщину под локоть, подвел к столику, придвинул табурет. Убрав папку в сейф, сел сбоку от бригадира. Поправил цветы в «крылатке» – все он видел и мгновенно замечал, начальник контрразведки. И ординарец молодец, будет если не похвален, то и точно не наказан за службу.
Валентина Иванович подвинула вазу, окунула лицо в цветы, блаженно прикрыла глаза. Как все же мало внимания надо для женщины! И как огромно много – всего лишь дать уловить запах цветов среди войны.
– Ничего, прикончим Германию и снова станем кавалерами да барышнями, – еще раз извинился за свою неловкость с отчеством майор, принимая сентиментальность гостьи. – А пока есть причина поговорить о повышении бдительности. Это наш сотрудник, лейтенант госбезопасности Соболь, представитель СМЕРШа, – вспомнил о подчиненном, старавшемся попасть на глаза гостье.
– Здравствуйте. Сергей. Лейтенант Соболь, – протянул тот руку и попал перед фронтовичкой впросак еще больший, чем майор: та не смогла пожать ее в ответ. Краска залила его лицо, но у бригадира нашлась улыбка и для него. Даже протянула в ответ левую руку: все будет нормально.
«Я очарован вами», – сказал о главном весь вид лейтенанта.
«Я для тебя старая, толстая, грубая тетка», – притушила порыв молодого офицера милой улыбкой Прохорова. Хотя втайне, конечно, надеялась увидеть его протест и возмущение.
«Нет-нет, мне как раз нравится такая ваша уверенная стать», – мгновенно исполнил желание фронтовички Соболь, потому что оно совпало с его собственным мнением.
«Спасибо. Но ты просто оторвался от женщин, и как только увидишь кого помоложе и с обеими руками…»
– Есть веская причина поговорить о повышении бдительности, – прервал Врагов молчаливые переговоры собеседников.
Дотянулся до своей полевой сумки, висевшей на центральном стояке, достал из слюдяного окошка карту, практически не помеченную никакими знаками. Скорее всего, она служила майору для простой ориентировки на местности, и он спокойно развернул ее на свободном пространстве столика перед посторонними. Фронтовую обстановку стал перекладывать на нее рукой, словно фокусник, беря ее горстями из воздуха:
– Здесь Курская дуга, тут идет наша стройка. Справа на всей киевской и белорусской «железке» начали рельсовую войну брянские партизаны. На нашем фронте немцы буксуют, и им наша дорога, по которой пойдет подкрепление, как нож в сердце.
Переминающийся с ноги на ногу лейтенант тоже хотел поучаствовать в разговоре, чтобы прямо здесь, сейчас, обратить на себя внимание бригадирши. Это желание оказалось столь велико, что позволил себе без разрешения начальника добавить важное пояснение:
– Расчеты, Валентина Ивановна, – не ошибся в отчестве, – показывают, что новая дорога сокращает подвоз техники, боеприпасов и материальных средств более чем на 150 километров. В условиях войны это составляет почти двое суток.
Майор одним взглядом осадил ретивого подчиненного. Тот немо застыл, но за прикрытые веки, как в начале разговора, прятаться не стал.
– Наша задача неизменна – уложить рельсы за 35 дней, – продолжил майор, но словно извиняясь за Москву, поставившую такие невероятно сжатые сроки. – Прошло уже…
– Двадцать семь, – отчеканила Прохорова. – Продвижение стройки – до трех километров в сутки. Грунта отсыпано более…
– Это технические показатели, – остановил бригадира Врагов, больше не теряя времени. – Наш разговор о другом. Такое масштабное строительство не могло, как вы понимаете, не попасть в поле зрения немецкой разведки. До этого мы контролировали ситуацию. Но теперь… теперь есть все основания полагать, что среди рабочих у них имеются пособники.
Соболь едва успел отстраниться – настолько решительно фронтовичка встала с табурета, выпрямилась, ее лицо сделалось непроницаемым.
– В моей бригаде? Да я за каждую свою девчонку… за каждую! У них уже рукава по горло закатаны на работу…
Выудила из кармана галифе пачку «Беломора», выстучала на столе через надорванный уголок папиросину. В последний момент вспомнив, где находится, смяла ее, зажала в кулаке: извините. Не ожидавший столь бурной реакции майор тоже встал, мягко коснулся здорового плеча бригадирши, усаживая ее обратно за стол и успокаивая.
– Разговор не конкретно о вашей бригаде, Валентина Ива… нов… на! – тщательно выговорил Врагов. – Но враг есть, он реален. И есть приказ товарища Сталина, и он реален еще больше. И мы разговор ведем не только с вами, а на каждом участке.
Вновь нашелся, с чем снова вступить в разговор, Соболь. Правда, теперь уже хотя бы кашлянув для начальника и приличия, добавил:
– Две соседние бригады полегли с дизентерией и практически выбыли из работ. Это плохая случайность.
Добился, добился того, чтобы женщина повернулась к нему. Но вместо открытого или хотя бы внимательного взгляда в лейтенанта уперлись два жестких кинжала, исполосовавших офицера вдоль и поперек:
– У меня к котлу, товарищ лейтенант, кроме повара, не подойдет ни один человек. Ни-о-дин. Вон, продукты лично ношу, – кивнула на вещмешок, оставленный у входа.
– Это хорошо, что у вас такая дисциплина в бригаде, – вернул к себе внимание майор. – Но лейтенант прав, – поддержал поникшего после резкой отповеди Соболя. – Он прав в том, что их работа ложится в том числе на плечи вашей бригады. Которая сегодня работает на самом уязвимом участке – захватывает три из пяти возводимых мостов. Центральных.