- Gerhard, sei nachsichtig, - ответили говорившему. - Dieses kind...
Дальше Димка не слышал.
Вилли увлёк его в короткий коридор, из которого по ковровой дорожке они попали в зал, полный слепящей позолоты и усыпанных свастиками кумачовых полотен, драпирующих простенки. Здесь был показан современный Рейх, Германия нынешнего, сорок седьмого года.
- Sieh!
Вилли подбежал к экспозиции, где за стеклом на фоне фотографий стояли модели танков и автомобилей, разбегались солдаты, сверху пикировали самолеты, а из дальнего конца, из поролонового дыма взлетала ракета ФАУ.
- Das ist siegeswaffe! - сказал Вилли, подтягивая к экспозиции Димку. - Это... зольдатен.
Палец Вилли тыкался в стекло. Димка таращился, изображая интерес.
- Das ist panzergrenadier... das ist kanonier... das sind kommunikationsoffiziere...
Фигурки были где-то с ладонь. Серые, чёрные мундиры и шинели, кепи и фуражки, серебристые шевроны и эмблемы. Офицеры, собравшись в кружок, разворачивали карту местности у штабного автомобиля.
В другой экспозиции у стены в ряд выстроились мины и снаряды, от маленьких, похожих на сигары, что иногда курил Олаф, до громадной дуры ростом выше Димки. А в углу под самый потолок прорастала авиационная бомба. Димка зажмурился и сглотнул. В неясной его памяти было несколько бомбёжек, когда под оглушающий свист дома разлетались, будто игрушечные, выбрасывая вверх столбы пепла. А он бежал, бежал, бежал, сначала с мамой, потом один.
Бежал.
- Schlaf nicht, Ditmar! - толкнул его в плечо Вилли.
- Ja.
Конечно, где тут спать, когда тебя дёргают то туда, то сюда?
Вилли потащил Димку в конец зала, где выставлялся блестящий, сияющий хромированными деталями легковой "мерседес-бенц". Мимо проплыли плакаты с рабочими, солдатами и с белокурыми девушками на фоне развевающихся рейхс-флагов. Каким-то совсем невозможным наваждением перед Димкиным носом проскочил стол с продуктами, выпускаемыми предприятиями Германии. И розовое мясо, и окорок, и шпик, и консервы с тушёнкой и овощами, и хлеб, и масло, и яйца, и тонкие жёлтые макароны, и зелёные шарики гороха, и пшеничные зёрна, и - рядом - мучная горка.
Жалко, Вилли не дал остановиться. Он, наверное, ел то же мясо каждый день. Ещё, возможно, нос воротил, если не мягкая свинина, а жёсткая говядина.
- Führer fuhr dieses auto! Машина фюрера!
Глаза Вилли так и светились от восторга. Он застыл у автомобиля, и Димке пришлось изображать, что он восхищен не меньше.
- Über! Genau?
- Ja, Ditmar!
Публика обтекала их, но кто-то нет-нет и толкал Димку в плечо или щёлкал по уху, обязательно шипя:
- Untermensch.
Димка втягивал голову.
Ему представлялось, как они с Лёшкой сбегают к партизанам или через линию фронта, и там ему дают автомат. Он сначала пробирается в "Химсдорф" и освобождает ребят, но тихо не получается, потому что его замечает фрау Доггель. Он, конечно, вскидывает автомат. Тра-та-та-та! Фрау Доггель так и скатывается по лестнице со своей тростью. Поднимается фройлин Зибих - тра-та-та-та! Ганс шлёпается в кастрюлю, медсестра фройлен Шухе выпрыгивает в окно. Тра-та-та-та!
Ему их совершенно не жалко. Разве что фрау Плюмм немного жалко, потому что она иногда подкармливала тех, кому выпадало дежурство в прачечной. Но её можно только ранить.
А затем они освобождают город, и фашисты, огрызаясь, кидая гранаты, отступают к зданию музея, и уже там...
- Ditmar!
- Was? - захлопал глазами Димка.
- Ты спать?
- Нет!
- Mein vater sagte, wenn unsere armee Molotow nehmen, kaufen wir uns auch einen "mercedes", - сказал Вилли. - Понять?
- Да, вы купите "мерседес", - кивнул Димка.
Вилли просиял.
- Gut. Weitergehen?
- Да.
Они обошли зал по периметру. Херр унтерштурмфюрер с фрау Эберт стояли у входа и разговаривали с пожилой парой гражданских: мужчина - в коричневом костюме, женщина - в синем платье под лёгким пальто.
Херр унтерштурмфюрер смеялся. Гаду было весело.
Димка попытался вспомнить, в каком пальто была мама, когда пропала, и не смог. Всюду шаркали и отрывисто разговаривали по-немецки. Это очень мешало, хотя и сам Димка часто уже думал немецкими словечками. Вроде начинаешь размышлять по-русски, а в конце оказывается, что друг по палате у тебя "freund", и планируешь ты не письмо домой в карантинную зону написать, а "schreiben einen brief".
С Лёшкой было также, и он ненавидел это до зубовного скрежета. Они даже условились на щелбаны, если между собой кто-нибудь что-то по-немецки ляпнет.
Неугомонный Вилли скакал от стенда к стенду, от экспозиции к экспозиции, от образцов крупповской стали он тащил Димку к ярким отрезам тканей, от кофемолок, сковородок, ножей и электрических ламп - к кинокамерам и фотоаппаратам. Ещё были граммпластинки, губные гармошки, радиоприёмники, ранцы, грязно-серые брикеты походного мыла и склянки с одеколонами и духами, карандаши, стопки бумаг, книги в бархатных обложках, аптекарские и простые весы, крючки, бокалы и фляжки.
Светлая Лёшкина голова нигде только не мелькала. Скорее всего, толстый Максимиллиан сразу потащил его в третий зал.
- Alles! - сказал наконец Вилли, осмотрев напоследок значки и марки, выставленные под стеклом. - Hier ist alles.
Димка выдохнул. Едва не сказал: "Wunderbar!".
В третий зал пускали через тёмную арку, едва подсвеченную одиноким плафоном. Здесь стрёкот сделался громче, завибрировал, задрожал, наполнился электричеством воздух, тягучая, похожая на долгие вздохи неведомого существа музыка поплыла из спрятанных динамиков.
Вилли крепче сжал Димкину руку.
- Zeitrahmen.
- Nur keine angst!
- Я... нет... - заупирался Вилли.
Тогда за плотный занавес Димка шагнул первым.
Ничего страшного не случилось. Открылось длинное помещение, похожее на пустой заводской склад или ангар, который ему однажды показывал отец. Гулкая пустота и переплетение ферм под потолком. Только самолётов не было. Вместо них на приличном расстоянии друг от друга вспухали под прожекторами гигантские золотистые и дымчатые капли, и по их лоснящимся, полным переливов спинам пробегали искры. Капли словно росли из пола, из бетонных плит, и, казалось, только хлипкие дощатые барьерчики с надписью "Stop!" служат препятствием, чтобы они не расползлись, будто слизни.
Ещё всюду толстыми змеями вились провода.
- Was ist los? - спросил дрожащим голосом Вилли из-за занавеса.
- Зал, - сказал Димка.
- Gut.
Шагнув, Вилли поймал Димкину ладонь.
- Das sind zeitrahmen, - возник рядом с мальчишками старик во фрачной паре, объявлявший об открытии музея. - Oder temporahmen.
Он отвёл руку, приглашая их пройти вперёд. Следом уже торопился, притопывая сапогами, бледный гауптман с рейхсмаркой в пальцах.
- Bitte, - сказал ему старик, указывая на ящик с прорезью.
Гауптман сунул купюру в прорезь и получил билет - клочок бумаги, оторванный от свёрнутой в рулон ленты.
- О, Maximillian!
Бросив Димку, Вилли запрыгал к своему приятелю, который важно обходил по кругу одну из капель-темпорам. Лёшка собачкой брёл за ним следом.
Несмотря на изрядное количество публики, зал всё равно казался полупустым. Темпорам было десять, вокруг третьей и четвёртой народу толпилось больше всего. У седьмой седой и усатый фельдфебель что-то объяснял группе молодых солдат, которые пристально таращились на дымчатую поверхность изобретения.
- Husch! - отогнал Димку от входа солидный господин с недовольным, красным лицом. - Lauf zum meister!
- Entschuldigen sie mich, - пробормотал извинения Димка и поспешил к Лёшке, Вилли и Максимиллиану.
Недовольный господин, раздражённо фыркая, решил от него не отставать.
- Junge männer (Молодые люди), - заговорил он издалека, - behalten sie ihre kleinen diener im auge. Sie müssen unter ständiger kontrolle sein (следите за своими маленькими слугами. Они должны находиться под постоянным контролем).
- Wir sind mit herrn sturmführer hier, - ответил Максимиллиан.
- Ah, - осёкся Димкин преследователь. - Dann ist alles in ordnung.
Утратив весь свой пыл, он отвернул к другой темпораме и скрылся за спинами сгрудившихся зрителей.
- Контролировать ему, видишь, нас надо, - успел шепнуть Лёшка, пока Вилли и Максимиллиан пробовали барьеры на прочность. - Куда тут сбежишь? Народу как на вокзале.
- А темпорама?
- Ш-ш-ш.
Максимиллиан обернулся.
- Alex, komm zu mir.
- Пошли, - сказал Лёшка.
Шагнув за другом, Димка сощурился на прожекторный свет. Ему показалось, в капле неподвижно висят какие-то сгустки.
- Alex, - сказал Максимиллиан, показывая на лоснящийся бок темпорамы. - Ich will, dass du auf zeitrahmen kommst.
- Jetzt? - спросил Лёшка.
- Ja, - кивнул Максимиллиан.
Мимо них прошла фрау с девочкой-подростком, глаза которой были вызывающе подкрашены, а рот густо обведён помадой. Косички. Чулки. На коротком пальто девочки Димка заметил криво пришитый лоскут с номером. Он подумал, что девочка из такого же приюта, как и он сам. А фрау, интересно, воспитательница или хозяйка?
- Дитмар! Димка! - позвал Лёшка.
- Что? - очнулся от созерцания девчонки Димка.
- Подсади! Толстый Макс хочет, чтоб я подполз к темпораме.
- Ага.
- Nein, nein.
Старик-распорядитель оказался тут как тут, поймал Лёшку, уже закинувшего ногу, за шкирку, а Димку за рукав и оттащил их от барьеров.
- Was machen sie da? - строго посмотрел он.
Максимиллиан захихикал.
- Nichts. Das sind nicht wir, sie sind es selbst.
- Сами! - фыркнул Лёшка. - Стали бы мы сами.
Старик подвигал бровями.
- Junge männer, soll ich ihnen von temporahmen erzählen? (Молодые люди, хотите, чтобы я рассказал вам о темпорамах?)
Максимиллиан посмотрел на появившегося в зале унтерштурмфюрера и согласился. Вилли тоже был не против. А Лёшка с Димкой права голоса, конечно, не имели. Оказалось, впрочем, что старик, назвавшийся Карлом Хольмером, рассказывает просто и интересно. Можно даже заслушаться.
Димка, например, понял, что темпорама есть электромагнитный эффект, обнаруженный физиком Густавом Борнхаузеном. В мощном индукционном магнитном поле при определенных условиях формируется замкнутый контур, в котором атомы и фотоны выстраиваются в характерном порядке, как бы зависают без движения. При этом поддерживать их в таком состоянии можно бесконечно долго.
Кроме того, Густав Борнхаузен выяснил, что число позиций элементарных частиц конечно в силу того, что они занимают только те положения, которые когда-то уже занимали. Но основное открытие он сделал годом позже, когда экспериментировал с вращением магнитов и варьировал подаваемую на них силу тока.
Старик поднял вверх палец, призывая к вниманию. Слушали его уже человек десять. Лёшка незаметно ткнул Димку в бок: не пропусти ни слова! Словно это была шпионская информация.
В общем, началось всё так. Третьего октября сорокового года Густав Борнхаузен обнаружил, что при очередном запуске машины между разнесёнными алюминиево-кобальтовыми магнитами образовалось некое энергетическое поле в виде кокона, видимое по искажению воздуха. Регулируя мощность, Борнхаузен добился того, что поле загустело и утратило прозрачность.
Что же он увидел?
Он увидел себя! Как в зеркале. Только отражение это было неподвижным и, мало того, несколько отличалось от реального. Вглядываясь, Борнхаузен понял, что наблюдает себя годичной давности, склонившимся над одним из магнитов и закрепляющим контакт. Он мог пересчитать редеющие волоски на своей макушке и разобрать небрежные каракули в лежащем под рукой лабораторном журнале.
А потом Густав Борнхаузен потерял два пальца!
Как он умудрился это сделать? Он решил проверить, можно ли проникнуть в это поле. И хорошо, что его привычная осторожность не дала ему продержать руку там больше двух или трёх секунд. В результате, вытянув ладонь обратно, Густав Борнхаузен с изумлением обнаружил, что на его указательном и среднем пальцах отсутствуют по две, побывавших внутри кокона фаланги. Кожа вокруг них скукожилась, почернела, облезла, а в центре белела кость. Затем, с отсрочкой, пришла боль.
Так Густав Борнхаузен выяснил, что для любого живого существа погружение в темпораму, в этот статический временной срез чреват увечьями или даже смертью.
- Verstanden, kinder? - наклонился к мальчишкам старик.
И Димка, и Лёшка, и Вилли с Максимиллианом кивнули.
- Ja, - сказал старик, выпрямляясь и вытирая белоснежным платком шею, - niemand sollte sich dem funktionierenden temporahmen nähern (Да, никогда не приближайтесь к функционирующей темпораме).
Он посмотрел поверх собравшихся и продолжил.
В последующих опытах Борнхаузен обнаружил, что поле темпорамы отталкивает от себя любые предметы, кроме живой ткани.
Такое вот удивительное свойство.
А осенью сорок первого года у него появился человеческий материал, около ста пятидесяти военнопленных с востока, которых распоряжением рейхсфюрера СС и по просьбе рейхсминистра Руста ему выделили из лагеря в Бухенвальде вместе с двумя взводами охраны. И это сильно продвинуло исследования.
Регулируя мощность поля и скорость вращения магнитов, Борнхаузен выявил, что при определенных показателях человек может находиться в электромагнитном коконе темпорамы достаточно долгое время, около пяти минут, но организм его при этом подвергается ускоренному старению.
Все слухи о том, что Густав Борнхаузен однажды добился обратного, то есть, омолаживающего эффекта, увы, являются лишь слухами.
- Sind sie sicher? (Вы уверены?) - спросила какая-то фрау.
- Ja. Ich war sein zweiter assistent (Да. Я был вторым ассистентом), - ответил старик и провел ладонью по своим седым волосам. - Und nicht jünger geworden (И не стал моложе).
Кто-то засмеялся.
- Он работал у него, - шепнул Лёшка.
- Я понял, - отозвался Димка.
Дальше старик рассказал, что расходный материал вышел быстро, буквально в течение года. Эффекты были замечательные. Подвергнутые нахождению в темпораме, стремительно росли ногти и волосы, вытягивались конечности, видоизменяли форму кожа и мышцы лица. При увеличенной мощности можно было даже наблюдать, как отслаивается мясо от костей, продавливается грудная клетка, как человеческое тело гниёт и рассыпается в прах. Увы, к началу сорок третьего года Густав Борнхаузен тяжело заболел, и исследования его затормозились. Кроме того, ни Шпеер, ни Руст не заинтересовались изобретением, поскольку фактической пользы от него было мало.
В последние месяцы перед смертью учёный занимался тем, что пытался экспериментально настроить темпораму так, чтобы она показывала определенные, заранее заданные место и время, варьируя показатели электромагнитного поля. В этом виделось ему истинное предназначение открытия - чтобы каждый человек мог заглянуть в прошлое, своё или чужое, и не иметь сомнений и неопределённости в том, что действительно происходило в решающие для цивилизации моменты.
Кое-что ему удалось.
Он обнаружил, что при повышении мощности поля темпорама показывает, застывая, все более отдалённые мгновения времени. Скоро Густав Борнхаузен получил статичный срез с одного из дней августа двадцать седьмого года, когда на месте лаборатории ещё стоял простой дом. Он увидел дату на отрывном календаре.
А затем с помощью магнитометра и самолично сконструированного детектора магнитных аномалий он произвёл замеры в Германии, Швеции и Франции и подготовил черновые расчёты по определению точек в пространстве с характерными возмущениями, под которые можно было бы откалибровать темпораму.
К сожалению, в августе сорок третьего года Густава Борнхаузена не стало, и весь груз доведения темпорам до ума упал на плечи тех, кто трудился с ним рядом. Впрочем, энтузиазм и этих людей быстро иссяк.
Они смогли разработать алгоритм, по которому поле темпорамы можно было синхронизировать с зафиксированными на местности возмущениями. Кто-то даже предположил, что в этих возмущениях находятся события, являющиеся судьбоносными или в какой-то мере влияющие на будущее, то есть, на то время, в котором сейчас находимся мы с вами.