Ее звали Рая
Художник
Ей было семьдесят лет
Жарким августом
Перед всей деревней
В обед
Ее били двое
По почкам и по глазам
Черный и рыжий
Искавшие партизан
Она ослепла
Но все-таки выжила
Даже успела увидеть
На улице тело рыжего
...а с тем
Кто предатель
А кому давать ордена
Разбирайтесь пожалуйста
Как-нибудь без меня
* * *
1
друг мой, друг мой
(друже),
Когда вы развернете на нас оружие
(коли запалає сніг)
промедли пару мгновений
(помовч хвилину)
и вспомни меня (звернися до мене),
и помни, что куда бы ты ни стрелял
(пам’ятай, коли будешь стріляти),
у тебя под прицелом будет моя земля
(перед тобою будуть зморщені хати),
у тебя под прицелом буду я — растрепанная,
с черным от боли лицом, как эта земля
(пам’ятай, моє сонце, коли ти стрілятимеш,
бо стрілятимеш в мене, куди б не стріляв).
потому что я — эта земля и ее терриконы,
и ее шахтеры, взявшиеся за оружие.
(пару хвилин зачекай,
а потім все одно,
все одно стрілятимеш в мене, друже).
2
Потому что я — террикон,
сосок на груди земли,
Потому что я — разбитый танк на дороге,
Потому что я —
это яблони, что отцвели
и впустую роняли свой урожай под ноги.
Потому что я —
этот тощий пацан с Донбасса,
с черенком от лопаты вышедший на автоматы
защищать свою землю
от управленцев среднего класса,
защищать ее магию, правду и ароматы.
Потому что я — ребенок, живущий в подвале,
чтобы прятаться от обстрелов,
и еще я другой ребенок,
тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали
после того, как взрывом их оторвали,
и улыбки не было, и голосок был тонок.
Потому что я — старушка,
идущая в церковь среди блокады,
где по-братски делится собранным с огорода.
Потому что все это я — эта жизнь после ада.
Потому что назад — ни секунды,
ни метра, ни года.
Потому что я — израненная земля.
Так давай же, мой друг,
стреляй же по мне, стреляй.
* * *
Таким, как мы, похоже, не показан
Милонов, бланки, штампы, документы,
кредитный «форд», карьеры горизонты,
уменье четко следовать приказам,
молчать, приспособляться или ждать.
Минздрав уже устал предупреждать.
И даже эскапизм, секрет успеха
тех, кто бежит, отодвигая это,
подальше; бог ролевиков, поэтов, —
нам не подходит. Тут уж не до смеха
и сказок. Мы есть плоть и мы гранит.
И нас одно отчаянье хранит.
Нас аккуратно выдернут из мира,
нас соберут по весям и квартирам,
от пробок в улицах; проколотой брови;
официальных браков без любви;
отправят на войну; подальше, мимо
диванных воинов, которых стонет рать,
поскольку помереть необходимо
бывает, чтоб себя не потерять.
Мы соберемся, где огонь и кровь.
Возможно, с пользой. Это скажут позже
(сейчас не скажут командиры даже),
и двинем дальше, в неба серебро.
Покоя тем и мира, кто ушел.
Мы встретимся. Все будет хорошо.
* * *
В гильзу от АГС помещается 20 грамм
в данном случае — виски. Мы пьем без звона,
ветер с востока хлопает дверью балкона.
Пьем за тех, кто более не придет к нам.
Пьем за любовь, за свою мирную жизнь,
за наше большое будущее, поскольку все мы
относительно молоды;
неубедительнейшим «держись»
пытаемся поддержать друг друга на время.
Сентябрь начался, с востока идет гроза,
молчат минометы, автоматы притихли даже.
Один комроты, смотря на меня, сказал,
что мечтает увидеть женщину не в камуфляже.
Здесь земля отверженных,
нам уже от нее не деться,
ветер степной пахнет смертью, мятой и медом.
Мы пьем за любовь, за правду,
за счастливое детство,
пьем не чокаясь из гильз от гранатомета.
* * *
Хороших новостей больше не будет.
Хорошие новости отменили.
Октябрь наступает запахом гнили
и дыма. Листьев осенних груды
слипаются, мокнут под дождь ночной
и превращаются в перегной.
Перечеркнули. Похоронили.
В отчетах указано: нас не стало.
Хорошие новости отменили,
остался последний из всех каналов,
рекомендуют учиться смирению,
рекомендуют учиться принятию.
Полночь и водка, постель несмятая.
Что там сегодня? Мы не смотрели.
Нас отменили, и мы уходим
в небо, и октябри оставляем
тем, кто, возможно, будет свободен,
непобедим и непотопляем,
тем, кто родится сегодня и завтра.
Утро и ветер. Пельмени на завтрак.
Холодно, дымом пахнет в квартире.
Шаг за порог. Патроны в кармане.
Мы растворяемся в этом мире,
и этот мир становится нами.
* * *
В город пришли незваные. Стало тише:
голос и пенье караются по закону,
также не одобряются игры мальчишек.
В город пришли, и в городе стало сонно.
Город стал ноябрем и запахом дыма,
через который ветра иногда обнажат
абрисы старых домов, где сто лет назад
мы хохотали и целовали любимых.
В город пришли незваные, люди в черном,
тени из-за холмов, страшилки из детства.
И затаился город, и хлынули горлом
клочья тумана, глушащие грохот сердца.
Город притих, себя обхватив за плечи.
Встали часы на период полураспада.
Только трава и листья упорно шепчут:
«Мы вам не рады. Мы вам не рады. Не рады».
«Мы вам не рады», —
асфальт говорит беззвучно.
«Мы вам не рады», —
на стенах домов проступает.
С северо-запада туча идет слепая,
город припал к земле, больной и измученный.
«Мы вам не рады», —
молчит обезлюдевший дворик,
где рисовали мы солнце и классики в детстве.
Светится город через туман и горе.
Мой Арканар, мой Харьков, моя Одесса.
* * *
Проходили эпохи, генсеки, цари,
разгоняйся же, ветер, и пламя — гори,
саранча проходила и плыли века,
и текли времена, как большая река.
Оставались земля и деревья на ней,
деревянные домики между дождей,
оставалось сплетенье размытых дорог,
оставались сады, что никто не берег,
одичалые яблоневые сады,
оставались старухи да их деды,
потемневший портрет да икона в углу,
черный хлеб да похлебка из лука к столу.
Перемешаны чудь, татарва и мордва,
разгорайся, огонь, разрастайся, трава;
все цари да чиновники тенью пройдут,
ну а мы–то навеки останемся тут,
от курильских морей до донбасских степей
в эту землю врастем и останемся в ней.
И когда ты по черной дороге придешь
через мокрое поле и меленький дождь —
будет теплая печь, будет хлеб на столе,
и не спросят, какой нынче век на земле.
Григорий Егоркин (Челябинск)
СПА-БРА
Мы тащили его сквозь зелёнку —
Не балетных калибров мужик.
А по веткам и стеблям вдогонку
Вжик...
Вжик...
Балки, взгорки, подъёмы и спуски...
«Я живой?» «Не несли, был бы труп».
У сержанта под драной разгрузкой
Хлюп...
Хлюп...
Тянем ношу — траншейное племя,
До смертельной свинцовости рук.
Автоматным прикладом о темя
Тюк...
Тюк...
Прикипели к лопаткам тельняшки,
Льёт напалмовым жаром июль.
Пять минут передыха. Из фляжки
Буль...
Буль...
В догонялки играем иль в прятки,
У косой вырываясь из лап?
Лишь из мокрой насквозь плащ–палатки
Кап...
Кап...
Но всему есть конец. Есть он даже
У клубка еле видимых троп.
Бруствер... Бэтэр...
Блокпост... Вроде, наши.
Всё.
Стоп.
Вон палатка с крестом — где черешня,
Там дырявых берут на постой.
«Ну, покеда! Живи, дээргэшня[1],
Лет
Сто».
Подымили с лепилами трохи.
А в палатку ушли доктора,
Он глаза приоткрыл, и на вдохе:
«Спа...
Бра…»
ВСТРЕЧА НА ПОГОСТЕ
Какой же фартовый ты, зёма,
А мне вот везения ёк.
Укрыли тебя чернозёмом,
Меня положили в песок.
Спасибо, не в шлак и не в глину
Спустили под Сорокоуст,
Тебе на могилку — рябину,
А мне — можжевеловый куст.
Понятно: любого обида
В такой ситуации ест!
Тебе — со звездой пирамида,
Мне в ноги — обструганный крест.
Пока на них нету табличек,
Таблички попозже прибьют.
Мне — пара подвявших гвоздичек,
Тебе — пять венков и салют.
Грошовые тонкие свечи
Сгорели почти до нуля.
Тебе — многословные речи,
Мне — краткое «пухом земля».
Но это пустое — и точка —
Как лужица воска в горсти.
Рябина, ограда, цветочки...
Ты, главное, братка, прости!
Любая земля не перина,
По совести если судить.
Прости, коли слышишь, за мину,
Что я не сумел разрядить.
Недолго ты болью был мучим,
Меня ж бинтовали дня три.
Такой я вконец невезучий,
Нет фарта совсем.
Хоть умри.
ПЯТЬ МИНУС ОДИН
Ну кто у них выведать в силе,
Чей это в углу автомат?..
Они впятером уходили,
Четвёркой вернулись назад.
Усталыми спинами — к печке,
Пока та ещё горяча.
Жуют подгоревшую гречку.
Пьют чай. Тихо курят. Молчат.
Дымят от души, не халтуря,
Сидят, может час, может семь...
О ком они долго так курят?
О чём их свинцовая немь?
Она — о коварной растяжке,
Волнении перед броском,
Пробитой осколком тельняшке,
О фляге с последним глотком.
В ней злоба и боль — без подмеса,
Подсолнухи в чёрных полях.
И очередь из АГСа,
Когда они вышли на шлях.
...Встают.
Взгляд чуть-чуть виноватый.
Не сбросив молчанья тавро,
Вставляют запалы в гранаты
И в полночь идут —
вчетвером.
ЧТО ПОЧЁМ
Коли дождь стеной, — до смеха ли?
С неба падала вода.
Пять минут на сбор.
«Поехали!»
Сами знаете куда.
Особиста брали нашего,
Был не промах — крут и лих.
А давно ль других допрашивал?
Сами знаете каких.
Ох, и лют!
Держал всех в страхе он,
Дюжий, морда кирпичом.
Протоколы всё подмахивал.
Сами знаете о чём.
Тут — слушок: виновен в гибели
Двух штабных секретных схем.
Вот под дождь его и вывели.
Сами знаете зачем.
Вечер.
Ужин.
Построение.
Зампотыл бубнит с листком:
Мол, того... Мол, в исполнение...
Сами знаете о ком.
Что ж, в казарме — не в обители,
Поползла в каптёрку голь.
За помин налили, выпили.
Сами знаете по сколь.
Не хитра мужская пьяночка:
Мерный трёп да сизый дым.
Запыхтела с сеном баночка...
Сами знаете с каким.
Под базары бестолковые
До утра к плечу плечом.
На войне душа дешёвая.
Сами знаете почём.
ВОДИЦА ПОМОЖЕТ
«Ничё се дедок —
цельный архимандрит!» —
Роняет шеренга остроту.
Святою водою усердно кропит
Поп нашу безбожную роту.
По меркам войны не его перевес
На ротном плацу в этом часе:
Нас, грешников, сотня — в разгрузках и без,
Напротив — один он.
При рясе.
Но батя и бровью седой не ведёт,
Ему что комбриг, что водила...
И ловим мы скулами капельки от
Большого, как веник, кропила.
Весенним дождём умывает вода,
Пьянит непроцеженной бражкой.
У взводного Юрки мокра борода,
У Вити-минёра — тельняшка.
Стоит, улыбаясь, окопный народ,
Не горбит под брызгами спину.
И как бы случайно я свой пулемёт
Под тёплые капли подвинул.
Стекает по мушке одна — как слеза…
Но надо братве приколоться:
«Слышь, батюшка, в чём же твои чудеса?
Водичка, небось, из колодца!»
У старца морщинки сбежали с лица,
Вдруг стал — и моложе, и строже:
«Господь с вами, дети, вода из Донца.
Воюйте,
водица поможет».
СОНЕЧКО
Так себе айфон,
Брали и покруче.
А владелец — он
Парень невезучий:
Подловил металл
И затих в кабине.
Снайпер угадал?
Или дело в мине?
Может, лёг снаряд
Стомиллиметровый?
Явно добробат[2] —
Малый нефартовый.
С лычками погон,
Форма при шевроне,
Рядом телефон
Тёплый от ладони.
В сидор на спине
Взводный трубку кинет,
Мёртвый на войне
Гаджетов не имет.