Короче говоря, прошел где-то месяц после того, как ко мне пришел Пьер Дрие Ла Рошель, после чего я вдруг узнал, что заседания Секретного комитета революционного национального действия, созданного Делонклем, проводятся не где-нибудь, а на улице Вожирар, в доме номер 104, где размещалось тогда управление компании «Лореаль». Получается, Шуллер даже не думал скрывать своей причастности к Секретному комитету и его чёрным, чудовищным деяниям, хотя подлинная роль этого человека в деле кагуляров не раскрыта до сих пор и вряд ли когда-нибудь будет раскрыта.
* * *
Все знали, где проходят собрания Секретного комитета, но что же именно происходило на этих заседаниях, не знал почти никто из посторонних. Всё держалось в глубочайшей тайне. Ходили слухи, что ритуал собраний якобы напоминает масонский, отчего Морис Пюжо, один из ближайших сподвижников Шарля Морраса, сказал, что у Делонкля с компанией получились масоны наоборот или масоны наизнанку.
Затем поползли слухи, что на заседаниях Секретного комитета каждый участник надевает на голову капюшон с прорезями для глаз, отчего и пошло прозвище «кагуляры». Придумал это прозвище всё тот же Морис Пюжо, но получилось оно, надо сказать, не очень-то метким. Как видно, он очень плохо представлял себе, как на самом деле были обставлены эти заседания. На них члены Секретного комитета, как я знаю, были вовсе не в капюшонах, а в колпаках и масках.
В общем, появились в XX столетии во Франции самые настоящие капюшонщики, а точнее, это были колпачники и масочники, хотя с легкой руки Пюжо их стали называть именно кагулярами. Так они в истории и остались под этим прозвищем – думаю, что уже навсегда. Впрочем, между капюшоном и маской с колпаком я никакой особой разницы не вижу, и меня эта внешняя ритуально-театральная сторона деятельности Секретного комитета волнует очень мало. Гораздо важнее их преступная деятельность, ведь не будем забывать, что Делонкль и Филиоль ушли из «Аксьон Франсез», желая противопоставить слову дело. Никто ещё не догадывался, насколько кровавые это окажутся дела, но все ждали от беглых моррасовцев неких действий. Ждал и я. И уже тогда начал немного опасаться, что пострадает престиж нашего фашистского движения.
Как выяснилось, предчувствия меня не обманули. Капюшонщики окунули наш фашизм в грязь; причем в кровавую грязь. Я считал и считаю, что мы, фашисты, должны с беспощадностью уничтожать наших врагов, ненавистников Франции, ниспровергателей латинской расы, но действовать имеем право исключительно в рамках закона, а никак не произвола. Да, изгонять и убивать – это совершенно необходимо, но не из чувства мести или ради того, чтобы поживиться имуществом врага, а только по закону. Таков мой извечный принцип.
Однако великий изобретатель Эжен Шуллер никогда не удерживался в рамках закона, как видно, почитая их для себя стесняющими. Он с изумительной легкостью готов был стать преступником, считая, что великая идея оправдает его, а я вот так не думаю. Нас разделяло тогда и разделяет до сих пор именно отношение к закону. Я верю в свою правоту, и поэтому теперь не страшусь никакого суда. То, что нынче происходит со мной и надо мной, считаю бессудной расправой.
Однако возвратимся же к рассказу о постыдных делах Секретного комитета революционного национального действия, ведь я пока ничего толком не рассказал. Думать об этих делах страшно, а говорить – тем более страшно, но надо. Никуда не деться теперь. Хочу лишь предупредить – буду вести повествование по возможности сжато, кратко, почти конспективно, устраняясь от деталей и эмоций. Следует ведь довести повествование до самого конца, а меня в любой момент могут поставить к стенке.
Все же я отчего-то рассчитываю, что у меня есть время до 6 февраля, но мне, как и любому человеку, свойственно ошибаться. Меня могут пустить в расход и раньше, даже запросто. Читать в мыслях у генерала де Голля я не способен, так что остаётся лишь надеяться.
Итак, приступаю к изложению того, что же именно натворил у нас Секретный комитет революционного национального действия. Начну, по возможности, с самого начала.
26 января
Умер Жак Бэнвиль, вдумчивый историк и пламенный журналист. Произошло это гнилой парижской зимой. 13 февраля 1936 года его хоронили.
За несколько месяцев до смерти он был избран во Французскую академию, так что умер вполне даже бессмертным.
Это был почти наш человек. Не фашист, но крепкий и основательный националист. Ровно 35 лет он дружил с Шарлем Моррасом, ровно 35 лет печатал в газете «Аксьон Франсез» свои исторические статьи, в которых призывал всех нас беречь Францию от её ненавистников.
Главным врагом нашего отечества Бэнвиль, как и Моррас, называл Германию и считал страшной ошибкой то, что по Версальскому договору она не была расчленена, то есть не возвращена к тому административно-территориальному состоянию, в котором находилась в восемнадцатом столетии.
Да, Жак Бэнвиль был настроен совершенно антиарийски, но многие идеи фашизма по сути своей принимал. Например, выступал за приоритет латинской расы и в этом смысле являлся фашистом, но только на наш галльский манер. Такое у нас тогда во Франции встречалось довольно часто, ведь у нас есть свой собственный фашизм, и он, кстати, возник гораздо раньше, чем немецкий.
В общем, мы считали Бэнвиля своим, и я с друзьями решил проводить его в последний путь, но, возможно, не отправился бы на те похороны, если бы знал, что мне придётся стать свидетелем одной малоприятной сцены. Одному мерзкому еврейчику, которого я страстно ненавидел и ненавижу до сих пор, тогда досталось и весьма сильно. Наверное, если бы я прочитал об этом в газетах, то искренне пожалел бы, что ему не досталось ещё сильнее, но видеть всю сцену самому было тяжело. Мои нервы оказались сильно взбудоражены. Судите сами.
Когда траурный кортеж двигался по улице Университетской (это ведь совсем близко от Палаты депутатов), вдруг появился открытый автомобиль, в котором сидел Леон Блюм, еврей, депутат-социалист и политический директор «Попюлер де Пари», главного печатного органа социалистов. Через три месяца этот самый Блюм должен был стать (и, увы, стал) первым евреем – то есть Председателем французского правительства.
Так вот, когда автомобиль с депутатом остановился (ведь траурная процессия запрудила всю улицу), от толпы, идущей за гробом, отделилась группа из четырех человек. Одного из них я узнал сразу: это был Филиоль по прозвищу Убийца, соратник и главный помощник Делонкля.
С ним, как потом мне стало известно, были три его приятеля и ученика из Секретного комитета революционного национального действия, своего рода подмастерья – так сказать, юная поросль начинавшегося кагулярского движения, главная надежда Эжена Шуллера, изобретателя безвредной краски для волос и неизменного вдохновителя кагулярства.
В общем, образовался самый настоящий боевой отряд, вышедший, кажется, на первое задание. Один из троих подмастерьев был Анри Бетанкур – будущий зять Шуллера. Второй – Франсуа де Гросувр, а третий – Франсуа Миттеран.
* * *
Примечание публикатора
После войны Эжен Шуллер, памятуя о кагулярском прошлом, поставил Миттерана директором своего издательского дома, а Бетанкура ввел в высшее руководство компании «Лореаль». Судя по этим и другим поступкам Шуллера, свои кагулярские связи он чтил и сохранял. Должно быть, он, как и многие другие его собратья по ордену, до конца жизни ощущал себя кагуляром, верным клятве на французском знамени и девизу кагуляров: «Ad malorem Galliae gloriam» («К вящей славе Галлии» (лат.).
Франсуа Миттеран вёл себя похожим образом, ведь когда он стал президентом Франции, то кагуляр Гросувр тоже занял значимое место на политическом Олимпе.
* * *
Я готов поклясться, что видел Гросувра и Миттерана, хотя верят мне далеко не все. Даже те, кто признаёт, что де Гросувр и Миттеран были кагулярами, зачастую не допускает даже мысли, что те участвовали в реальных убийствах. Меня уверяют, что это не доказано, но я-то видел! Видел этих людей собственными глазами на Университетской улице!
Филиоль подбежал прямо к автомобилю, выхватил из-под полы пальто короткий штык, превращённый в подобие ножа с деревянной рукоятью, и метнул, явно целясь в шею Леона Блюма. Шофер мгновенно обернулся и успел выбросить руку, как бы полуобняв Блюма. Острие штыка пронзило шоферскую ладонь, лишь коснувшись шеи еврея-депутата и, увы, не причинив ему сколько-нибудь серьёзного вреда.
Увидев, что Блюм остался жив, Миттеран, Бетанкур и Гросувр вытащили из карманов пиджаков отточенные бритвы, явно собираясь прийти на помощь Филиолю.
Спасение совершенно неожиданно пришло Блюму со стороны рабочих, которые производили ремонт в близстоящем доме. Они спрыгнули с лесов прямо в автомобиль, и тройка кагуляров бросилась назад, в глубь траурной процессии, где сразу благополучно скрылась. Такая вот вышла незадача!
Блюм отделался легким испугом и продолжил свою поездку. Филиоль был в бешенстве и нещадно ругал за нерасторопность тройку своих учеников. Он считал, что если бы они действовали быстрее, Блюм оказался бы уже на том свете.
Как я думаю, это была первая акция Секретного комитета революционного национального действия – проба пера или как вам ещё угодно это назвать. Впереди ожидались кровавые представления, привлекшие внимание всей Франции.
И напоследок – одно мое соображение, но не совсем личное. Это точка зрения многих людей моего политического круга, фашистского круга, касательно Леона Блюма, который явился своего рода катализатором в процессе становления тайного общества кагуляров.
Да, Делонкль, Филиоль и некоторые другие покинули заседание лиги «Аксьон Франсез» после провала фашистской революции 6 февраля 1934 года, потребовав действия. Однако невозможно спорить с тем фактом, что первая попытка действия с их стороны была предпринята в 1936-м, то есть через два года, а реально все началось только в 1937 году.
Что же наконец подвигло кагуляров к действиям? Вопрос интересный, и у меня есть на него ответ – Секретному комитету революционного национального действия чрезвычайно помог Леон Блюм. Да, да, именно он. Уже в 1936-м его стали резко выдвигать на самый верх, а в 1937 году он уже возглавил Кабинет министров.
Еврей – глава Кабинета министров… Этого французская душа просто не в состоянии была вынести и никогда не сможет вынести. Уж поверьте мне! Вот почему терпение членов Секретного комитета лопнуло. Далее сидеть в бездействии, копируя «Аксьон Франсез», было уже никак нельзя. Вот и пришлось срочно, незамедлительно действовать, не задумываясь о законе и морали. В результате национальный протест против засилья евреев в государственных структурах был выражен слишком жестко, но протест был абсолютно естественный. Я и мои друзья в этом полностью убеждены.
Я и сейчас убеждён в том, что кошмарные убийства 1937 года и вообще дикий всплеск кагулярства – это прямая реакция на премьерство Леона Блюма. Конечно, появление правительства «Народного фронта» было для нас крайне неприятно, но всё-таки красной тряпкой для быка-народа явился именно премьер-еврей. Если бы не Леон Блюм, ставший лидером социалистов, а потом и главой Кабинета министров, то, может, ничего бы и не случилось: кагуляры так бы и не проснулись.
Как я не раз говорил, евреям присуща исключительная самоуверенность, которая часто пересиливает в них страх, и они начинают очень уж высовываться, так что это выводит нас из состояния равновесия и провоцирует на протест. В общем, спасибо неуважаемому мною Леону Блюму за его исключительную наглость. Именно она-то и вынудила Францию очень остро (может, даже слишком остро) реагировать. Именно вынудила! И в этой связи хочу высказать ещё одно соображение.
Конечно, кагуляры – члены Секретного комитета революционного национального действия – вели себя жутко, дико. Но почему они одни должны отвечать за это пред историей? Я считаю, что виноват также и тот, кто вызвал их бешеный гнев, так что моральную ответственность за деятельность Секретного комитета в данном случае должен нести господин Леон Блюм.
Такова моя окончательная позиция – последнее слово приговоренного к казни.
Мне скажут, что это позиция фашиста… Не стану отрицать. Да, позиция фашиста. Но как же может быть иначе? Я ведь фашист, чего никогда и не пытался скрывать. Ну и позиция моя, соответственно, вполне фашистская.
Мне скажут, без сомнения, что я пытаюсь оправдать кагуляров. А вот с таким утверждением я уже никак не могу согласиться. Наоборот, я выступаю обвинителем против них, однако совсем не хочу, чтобы всю вину свалили на одних лишь кагуляров. Евреи не должны действовать безнаказанно, им следует нести свою, соразмерную долю ответственности. Я пекусь только об этом, вернее, призываю к этому.
* * *
Итак, неудачное покушение на Леона Блюма было своего рода прологом к событиям 1937 года, а точнее, это была только первая часть пролога, потому что в 1936 году кагуляры осуществили и вторую акцию – успешную с точки зрения их самих, но отвратительную по мнению многих парижан.
Что же касается лично меня, то я резко настроен против евреев и вообще против изменников всякого рода, но вместе с тем я решительно не одобряю кровавых кагуляровских представлений, считаю их позорными и только порочащими чистые идеалы фашизма.
19 октября 1936 года в Венсенском парке, на лужайке пред симпатичнейшим двухэтажным строением (я имею в виду здание бывших королевских конюшен), было обнаружено лежащее ничком тело молодого человека.
Лицо его было погружено в траву, ещё густую, но уже не зеленую, а желтовато-золотистую. Из шеи молодого человека торчал короткий штык с самодельной рукояткой. Была пробита сонная артерия, так что земля вокруг вся пропиталась густой кровью и образовывала вокруг головы убитого нечто вроде пурпурного нимба. Отвратительное, но по-своему живописное зрелище.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.