— Профессор хорошо разбирался в финансах? — он кивнул и выдал порцию: советы по игре на бирже, про паевые фонды, про ненадежность золота, про дешевеющие металлы. Полчаса без остановки. Казалось, вещает радио. Знакомые фразы, трепетно повторенные, заученные за любимым учителем. Я удивился разносторонности Короткова, — ну что вы, он удивительно много знающий человек, до всего докапывающийся. Спросил про спонсора, нарвался на новую порцию похвал. Олег не сомневался, что Коротков и Владика консультировал.
— Особенно последние месяцы?
— Да, но не прямо, конечно, вы понимаете.
— Но отношения сложились?
— Конечно, Владислав часто бывал в лаборатории, раз или два в неделю. Тревожился насчет экспериментов, но профессор умел убеждать в нужности перерасчетов. Вы знаете, он ведь не побоялся и сам дважды участвовал в них. Когда мы перешли к крысам и шимпанзе.
— Участвовал? — переспросил я. Он кивнул, сообщив, что пусть и после шимпанзе, но все равно риск, вы же понимаете, статистика не на нашей стороне. Меня задело другое.
Думаешь о человеке одно, собираешь непротиворечивый материал, считаешь, что все понял и разобрался, а вдруг: Коротков-то авантюрист. Сразу кольнуло за Женьку, значит, зря все подозрения. Да, пройдоха та еще, всегда ловила кого покомфортней. Первого мужа сменила на меня, потом прицепилась к Короткову. Шла по жизни, смеясь. Пока не посмеялись над ней.
Вот только почему Коротков решил это сделать? Я попросил уточнить насчет эксперимента профессора. Олег снова замялся.
Не сложены у меня извилины к пониманию физики. Собеседник упрощал до предела, а я едва понимал сказанное. Начал с неравномерности расширения вселенной, с давних ученых попыток использовать эту неравномерность в своих интересах. Далее про кипящий вакуум. Выбирали чистое пространство, в котором ни полей, ни частиц, только те, что самозарождаются и тут же исчезают, не в силах разделиться, поскольку нет на то энергии. В лаборатории как раз разделяли их — частицы от античастиц, — закачивая внутрь энергию, создавая карман в пространстве, инфляционный пузырь, овитый силовым полем. Внешние его размеры ничтожны, но внутренние адекватны нашему миру. Сколько получалось? От кубометра до нескольких сотен, в зависимости от степени закачки. Температурный, атмосферный и прочие режимы также соответствуют. Затем в ходе исследований наткнулись на предсказанный еще в шестидесятые академиком Адамяном предел существования кармана — сто восемнадцать секунд.
После успешно ввели в него сперва атомы, аннигиляции не было, не случилось и схлопывания Себоревича-Гнедых. Затем увеличили объем загружаемого пространства, подтвердилась теория Переяславского о временном расхождении. А в марте сумели создать стационарный двадцатисекундный проход. И тогда убедились в полной безопасности кармана для высших существ, на примере крыс и шимпанзе. Уточнили теорию, опровергнув теорему Мелитмана, заменили ее уравнением Короткова. Временное расхождение нагруженного инфляционного кармана, согласно исследованиям лаборатории, оказалось экспоненциальным, начиная с массы свыше пятидесяти девяти килограммов. Снова просил уточнить.
— Профессор сделал это, я знаю, — не без гордости в голосе, — Забрался в карман и провел там по часам лаборатории трое суток. При его массе в семьдесят два килограмма, внешнее расчетное время пребывания должно было составить семьдесят один час сорок минут и шестнадцать и четыреста девяносто пять тысячных секунды. Расхождения не случилось! — с ликованием в голосе закончил Олег и взглянул на меня. Потихоньку начало доходить.
— То есть, если влезть в этот карман с железяками, на ваши сто двадцать секунд, сколько для внешнего наблюдателя времени займет?
— Сто восемнадцать, — тут же поправил он. — В зависимости от массы…
— Два Коротковых.
Он взялся за инженерный калькулятор и бумагу. Получалось тринадцать лет и семь месяцев.
— Сами посчитайте, каждый килограмм после предела дает прибавку, равную числу Эйлера, возведенную в степень дополнительной массы минус поправка, равная массе, возведенной в один и двадцать три минус половина массы…
— Когда он это проделал?
— К сожалению, без нас, отпустив всех на выходные или внеплановые отпуска. Понимаете, он ведь соблюдал секретность, предписанную спонсором, может, поэтому решил рисковать самостоятельно, не подвергая ничью другую жизнь опасности, — так спешил, но, получив желанное, вдруг вернулся к обезьянам.
Как вы обнаружили, что профессор отправлялся в карман? Догадаться нетрудно, хотя бы по информации в программном обеспечении. Многие догадывались? Да все, мы между собой обсуждали поступок и возможные последствия, ведь мало как скажется разорванное пространство в будущем, это пока биоритмы мозга крыс и обезьян в норме, но…
Секрет полишинеля. Ему кто-то помогал, или он все один? Нет, одному невозможно, сторож говорил, приезжал человек из компании, один или двое. Чаще один, одна. Давно и часто? Как с обезьянами удача пошла, с конца февраля, нет, даже раньше, как инвертирующий проход сделали. Коротков ставил эксперименты при них? Олег мялся: наверное, показывал возможности, убеждал в серьезности. Солидные люди, сторож говорил, приезжали на такой машине, он в глаза раньше не видел, фигурка интересная на капоте, девушка с глобусом.
— Теперь понял, почему нефтегазовый спонсор, — сухо сказал я.
— Ну, еще бы, при их доходах, они могут позволить…
— Доходы в прошлом. Газ дешевеет с каждым днем. Нефть… будет дешеветь с началом массовых разработок сланцев в Китае, США, Канаде и прочих странах, через год-два все наши монополии рухнут. Вы так на меня смотрите, Станислав Федорович ничего не говорил об этом?
— Говорил, но… — да молчал он как рыба. Нахватался верхушек от спонсоров, жаргона финансовых воротил. Понимал ли вообще, что говорит? Нет, понимал, конечно, ведь свою аферу он провернул. Если аферу и если провернул. Пока черт ногу сломит.
— Профессор часто бывал в незапланированных отпусках?
— А… простите, это правда так серьезно насчет нефти? Профессор ни разу не говорил. Ведь если бы… — пришлось разубеждать. Затем вернулся к вопросу: — На моей памяти ни разу не отдыхал. Как получил первый грант, начал осваивать, работал, не покладая рук. Если и выезжал, то только в деловые… да что я пересказываю, вы же все слышали вчера.
— Последние месяцы, когда только вы опыты проводили?
— Один раз, в Тюмень на десять дней. Какие-то переговоры, Святослав Федорович очень не хотел ехать, но дело касалось нашего спонсора, тут не откажешься. Его еще задержали там, потом здесь. Прибыл очень усталым, нервным, — похоже, Олег один столь внимателен к шефу. Надо будет опросить сторожа, как он. Я задал вопрос о нем. — Нет, сторож один, Евгений Александрович, вохровец, за версту людей чует.
Непонятно. Кому надо удалить сторожа, чтобы войти и выйти? Для чего? Конкуренты, кто-то из сотрудников? Рискованно и ненадежно. Андрея Семеновича потревожить придется. Но сперва сторож.
Я стал прощаться, Олег пытался удержать, он разговорился, впервые за долгое время, не хотел терять хоть какого-то собеседника. Пригласил еще, если что-то важное вспомнит, напомнил мобильный, извинился, запунцовел. Проводил до остановки, прямо в шлепках. Махнул рукой на прощание, и так и стоял, пока автобус не скрылся в конце улицы.
Закололо в груди. Знай тогда, может, сумел бы уломать свою занозу не вырываться на простор. Конечно, не сдержал бы, ее и танк не сдержит, но можно ж попробовать было. Пускай прошлась катком, пусть все порушила, но раз иначе не получается.
Я позвонил капитану. Его мирок послушать. Под конец нашей семьи мне очень хотелось иметь детей, Женька противилась. Нет ее, не может, мы слишком разные. С последним и ушла. Поставила жирную точку. Короткову, наверное, говорила то же. А, нет, у него дочь от первого брака. Едва не по годам Женьки, фрейдистские мысли лезут. А сама Женя: умна, неординарна, но какой же след за ней, ведь знал. Меня точно знал, Женя говорила, теребя рану. Что обсуждали во мне — не сказала, достаточно уже, что говорили.
— Иволгин, и в выходные копаешься? Неужто, заплатила? — удивительно тихо у него дома. За городом, может, хотя у капитана нет дачи. Вот странно, ведь должен быть лихим мздоимцем, подонком и вором, профессия обязывает. Но — нет. Брал, конечно, — закрывал глаза и дела, — но не так, не лихо, самую малость, по необходимости соблюдать статут. Не то честь, не то лень, или все вместе. Странный он, этот капитан. Наверное, потому и не продвинулся. Сорок семь, а всего четыре звездочки.
Спросил о стороже. Долгая пауза.
— История, скажу я тебе. У него пищевое отравление случилось, нет, семгой просроченной решил побаловаться. А эти… — ругань прозвучала как в отделении, мне стало холодно, — не тот укол сделали. Аллергический шок, кома и смерть. Сегодня утром сообщили, чтоб их…
Пропал свидетель. Будто нарочно. Я послушал еще капитана: эксперты следов взрывчатки, летучих реактивов, взлома не обнаружили. Посторонних почти нет, только твоя… жена Короткова, и из нефтегазовой компании три человека, больше различимых отпечатков не нашлось. Позабыв, спросил, откуда узнали? — ну как же, входная дверь с отпечатками. Это правильно, давно пора всех обязать проходить дактилоскопию, продолжил капитан, порядок будет, и нам беготни меньше. То же он говорил о взятках, каждому по способности по статусу, чтобы порядок, и чтобы через голову не лезли, и такие, как я, не мешали разбираться.
Сделав паузу, продолжил: исследовать удалось не все, в лаборатории натоптано секретарем, увидевшим сторожа. Ожидая скорую и полицию, проверял, не похищено ли чего бесценного. Секретарь приставлен спонсором, приглядывал за Коротковым и этим достал сильно. Коллеги говорили вчера, что они почти не общались. А сам профессор выбрав единственного Олега, не шел на контакт с другими. Даже праздники отмечали по-своему, пусть в общем кругу. Коротков принимал здравицы, любил их, остальные слушали ресторанных бардов.
Значит, с Женькой у Короткова не выходило. Только сейчас осознал. Она жаловалась на холодность, но начала-то первой. Убоявшись — положения, разницы в возрасте, может, привязанности вообще. Ведь и со мной второй раз вышло так же… мне захотелось позвонить, услышать голос. Набрал номер. Долго никто не отвечал, я начал бояться, что связь сейчас оборвется таймером, успела.
— Из-за тебя знаешь, откуда прибежала? Что-то случилось? Серьезное? Или… — голос замер, я слышал далекий плеск воды. Обнаженная или кутаясь в полотенце, стоит посреди комнаты. Уже не помню ее такой.
— Нет, нет, ничего. Хотел услышать тебя.
— А все-таки? Ты ведь просто так не звонишь.
— Совсем ничего. Я… я, правда, хотел, — сам на себя почему-то озлился. Разговора не получилось. Я стал вызванивать Андрея Семеновича. Но договорился о встрече только на вечер — сейчас хотелось побыть одному. Наедине с безнадежным прошлым, хранившимся в сундучке под шкафом. Патефон, когда-то купленный на барахолке: она любила Козина и шуршание иглы о пластинку. «Машенька», «Жалобно стонет», «Калитка», «Нищая» — купил все, что было им спето. Во время обысков одного из свидетелей нашлось немало пластинок, я попросил безвозмездно, разве мог быть отказ?
В моей профессии Женька любила и это. Получать незаслуженные подарки, забирать все, и не ждать возмездия. Сама система выстроена вокруг порока, им движется, подпитывается, самоутверждается. Я начинал с обходов рынка на окраине города, торгаши платили оброк, чтобы оставаться хозяевами в чужой стране. Позже владельцы палаток, магазинчиков. Карманники. Проститутки. Бухгалтеры. Бутлегеры. Братки. Список рос, ширился. Когда появилась третья звездочка, достиг апогея. За которым неизбежный провал.
Ведь мне было интересно работать. Что могло быть хуже для мента? Я расследовал дела, распутывал нити, требовал ответов, выяснял причины. Не закрывал дела, не укладывался в сроки, — получал нагоняи, вызывался на ковер, лишался премий и возможности к продвижению. Выгодных дел и сливок с них. Переводился в архив, на голую зарплату. Возвращаясь, продолжал. Понимал: глупо, — но… продолжал. Я любил эту работу. Худшего кошмара и придумать трудно.
И Женьке нравилось. Боюсь знать, что больше. Еще когда она училась, а я проходил практику — дарил ей подношения торгашей. Турецкий парфюм, польские ликеры. Она принимала с улыбкой, отдавала теплом. Расспрашивала, тревожась, интересовалась, вникая. Очень просила не лезть под пули и даже случайно никого не убить. Встречала у порога, когда возвращался с дежурства, с задания, обнимала.
Или я внушаю себе? Когда сошлись снова, подобного не случалось, отношения выхолостились, дары оплачивались, внимание дарилось согласно установившейся традиции. Расчетливая страсть обеих сторон. Ритуалы нежности и тревоги. Она тоже спрашивала: убивал ли? Нет, не убивал, успокаивал свою совесть, смерть в больнице не считается, довезли, а там врачи, что с них взять. Засыпал в прохладных объятьях. Всё верно, соглашалась она, гладя по голове, не считается, спи.
Почему я так щепетилен к убийству? Ведь закон на моей стороне. Не просто могу, обязан. Как будто отчим внушил, он отчаянный пацифист, мой отчим, как-то сумел передать хоть это, ненависть к смерти.
Я снова внушаю себе — о холоде и расчете брака? Картинки прошлого затерялись в разуме, затуманились, теперь желания создают свои на их месте, дополняют, вымарывают. Под каждый миг — под вчера, под сегодня — всякий раз свое. Что было на самом деле, не помнит никто. Кажется, все равно, что было. Прошлое имеет значение только, когда есть настоящее.
Я отправился к Андрею Семеновичу.
(продолжение в следующем номере)
Пётр Любестовский
18 января 1947 г.
Утренняя оперативка была короткой. Прокурор района Юрий Константинович Реутов первым делом довел до сотрудников криминальную обстановку за сутки:
— В городском парке «Соловьи» сегодня рано утром дворник обнаружил труп молодой девушки со следами насильственной смерти.
И обращаясь к следователю Станиславу Стрижевскому, сказал:
— Убийство, совершенное в праздничный день — очередную годовщину освобождения города от фашистов, наверняка получит широкий общественный резонанс. А посему прошу вас, Станислав Сергеевич, сделать все возможное, чтобы в короткий срок выйти на след преступника. В помощь вам выделяются опытные сыщики и эксперты. Мне уже звонил мэр города, интересовался личностью погибшей. Подчеркнул, как важно найти убийцу, чтобы избежать различных слухов и кривотолков, чтобы люди не боялись по вечерам гулять в парке. Вы выезжали в составе следственно-оперативной группы. Доложите результаты осмотра места происшествия и трупа.
— Труп был найден в овраге, за коммерческим ларьком, который стоит на самом краю оврага. По этой причине погибшую никто до утра не обнаружил. На вид девушке 18–20 лет. На теле и голове множественные кровоподтеки и ссадины. Признаков, что жертва оказывала сопротивление, не выявлено. Устанавливаются личность погибшей, очевидцы и свидетели происшествия.
— Какие рабочие версии выдвигаете? — спросил прокурор.
— На мой взгляд, наиболее вероятны две: убийство совершено либо из хулиганских побуждений, либо из чувства мести.
Прокурор вопросительно посмотрел на следователя и тот продолжил:
— На первую указывает то обстоятельство, что и цепочка, и сережки, и сумочка с деньгами, принадлежащие погибшей, остались при ней. О второй свидетельствуют множественные травмы на теле жертвы, судя по всему нанесенные как руками, так и ногами.
— Подготовьте план следственных действий. Постоянно держите меня в курсе. Обо всех результатах докладывайте немедленно, — поднялся из-за стола прокурор, давая понять, что оперативка окончена.
Ближе к полудню, когда план следственных действий был готов и согласован с прокурором, Стрижевскому позвонил оперуполномоченный уголовного розыска капитан Косарев: