В этот момент в комнату вернулся Костя. Он переставлял ноги неуверенно, будто у него сил не было тащить их за собой. Рухнул на край своей кровати и взглянул на Алину. Та складывала лекарства обратно в коробочку.
– А что… – заплетающимся языком начал Ромал и нахмурился, – первую помощь тут не всем оказывают?
– Первую помощь?
– Ну да.
– Слушай, я и так провозилась с вами полночи.
– Но я ранен. – Глаза Кости закрылись, но он дернулся и резко распахнул их. – Честно.
– Да что ты говоришь!
– Сюда, – парень ткнул пальцем в грудь, думая о Лизе, – и сюда. – Теперь он показал на свой подбородок, где запекся толстый слой крови. – Поможешь?
– Я устала, – медленно процедила Алина, – и жутко хочу спать. А мне еще через весь город тащиться. Поэтому, если тебе не сложно… не доставай меня.
– Что и следовало доказать.
– В смысле?
– Ты такая же, как и остальные. Я попросил о помощи, а тебе насрать. Люди – они ведь именно такие. Им плевать друг на друга. Я, возможно, сегодня умру из-за своих ран, но в твоей жизни ничего не изменится, ты и бровью не поведешь. Каждый сам за себя. Так?
Костя широко улыбнулся и щелкнул пальцами, словно завершил некий фокус. Было в его состоянии что-то глубоко трагичное. Вот только Алине было не до анализа ситуации. Замкнутый и нелюдимый Константин Ромал неожиданно поделился с ней своими чувствами. А толку? Он опять выбрал совершенно неподходящий момент. Девушке показалось, что над ней попросту издеваются.
– Значит, такая же, – повторила она, шагнув к парню.
– Такая же, – борясь со сном, подтвердил Костя. – Черствая и бездушная.
– Знаешь, я тут подумала, ты прав. Давай, я рану тебе обработаю. – Алина раскрыла аптечку, смочила в зеленке вату и нависла над парнем, будто грозовое облако.
– Не надо делать мне одолжение.
– Что ты, – приложив вату к лицу парня, протянула она, – я и не думала делать тебе одолжение, я от чистого сердца. – Она провела ватой сначала в одну сторону, а потом в другую. Ромал облокотился о подоконник, а Алина отстранилась и усмехнулась.
«Черствая и бездушная», – подумала она и, улыбаясь, покинула сто вторую комнату.
Глава пятая
Начало
Будильник зазвонил так громко, что голова Артура взорвалась от боли; он скривился и попытался перевернуться на живот, чтобы утонуть в нагромождении одеял.
Не тут-то было.
Едва он пошевелился, по всему телу разлилась волна неприятнейших ощущений, и Арт не сразу понял, откуда вообще взялись звон в ушах, ком в горле, ну и режущая боль в левой ладони, будто кто-то вспорол ему ночью руку. Парень сощурился и в растерянности уставился на свои пальцы, а потом хрипло пробормотал:
– Дерьмо…
– Что? – недовольно спросил Костя с соседней кровати. Он часто заморгал, словно у него была аллергия на солнечный свет. – Я не… который час? Что за… – Ромал порывисто приподнялся на локтях, а потом вдруг взвыл громче раненой косули и вновь свалился на жесткий матрас. – Какого хрена? – вполне серьезно поинтересовался он и сжал пальцами переносицу. – Моя башка.
– Моя рука! – заныл Селиверстов. – Когда я вчера руку-то разодрал?
– Ты разодрал руку?
– По-моему, у меня швы разошлись.
– Серьезно? – Костя медленно обернулся. – Рука вроде в повязке.
– Но я шевелить ею не могу… вообще! Какая-то жесть. А еще моя щека… Что у меня там? Видно? – Парень вскинул подбородок навстречу утреннему свету, который в Питере почти круглогодично был серым и тусклым. – Мне кто-то врезал?
Ромал не торопился с ответом, но потом все же сказал:
– Тебе кто-то зеленкой на щеке написал «ЛОХ».
– Не смешно.
– Я не шучу.
– Да что ты гонишь, быть не может. Зеленка ведь не… – Шустрее ядерной боеголовки блондин спрыгнул с кровати и кинулся к небольшому зеркалу на стене. Надежда умирает последней, как говорится. Но в случае с Артуром она подохла с завидной скоростью. – Твою ж… мать! Твою мать! Какого хрена у меня это дерьмо на щеке? – Парень прижал к щеке ладонь и начал судорожно оттирать зеленые буквы. – А-а-а! Оно не оттирается!
Костя рассмеялся.
– Чего ты ржешь?
– Я не ржу.
– Нет, ты ржешь, – паниковал Арт, рассматривая свое отражение. – Но это, черт тебя дери, совсем не весело. Это жесть как не весело!
Ромал сонно потер глаза и пробормотал:
– Может, это все-таки не зеленка, а какая-то краска?
– Может, это какая-то краска, – спародировал низким голосом Селиверстов и обернулся: – Я что – кретин, по-твоему? Не могу отличить…
Он резко замолчал. Уставился на соседа во все глаза и застыл, будто кто-то наконец поставил его на паузу. Костя воздал бы за это хвалу Небесам, если бы не странное выражение, застывшее у Артура на лице.
– Что? – бросил Ромал.
– У тебя…
– Что у меня?
– Сам посмотри.
Арт едва сдерживал улыбку. Он по-джентльменски отступил в сторону и освободил место перед зеркалом. Ромал сделал один шаг к своему отражению. Затем второй. Потом свел брови и ледяным, мертвенно-холодным голосом процедил:
– Какого… хрена.
Если на лице блондина красовались огромные буквы, то на лице Кости образовались ярко-зеленые гусарские усы. С завитыми кончиками. Гусарские усы!
– Тебе идет, – прыснул Артур и тут же оказался под прицелом диких черных глаз.
– Не. Идет.
– Знаешь, как по мне, так нам надо смыть это дерьмо.
– Нам надо на пары собираться. Который час? – Костя бросился к телефону и в отчаянии запрокинул голову. – У меня лекция Славина через двадцать пять минут. Чтоб его!..
Парни вновь посмотрели на свои лица в отражении и застыли. Они походили на двух психов, сбежавших из дурдома. Вернее, на психа походил Костя, а Артур, казалось, стал жертвой его экспериментов с зеленкой.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась, и вошел Даня. В руках он держал миску с какой-то прозрачной жидкостью. Та странно пахла: чем-то горьким, как водка.
– Доброе утро, – искренне улыбнулся Даниил.
– Да какое же оно доброе?
– Прошу прощения, но именно так принято здороваться. Никто не говорит «ужасное утро», когда оно ужасное. Вы уже ознакомились с художествами Алины?
– Алины? – Арт шагнул вперед и сжал кулаки. – Вот же бестолочь!
– Она привела вас в не очень хорошем состоянии. Предполагаю, вы отлично провели время в двенадцатом общежитии. Правда… выглядела твоя сестра жутко уставшей.
– Да я ей пальцы попереломаю!
– Не думаю, что это хорошая идея, – почти враждебно ответил Даня, сведя брови. – Я разделяю ваше недовольство касательно ее рисунков, но она привезла вас посреди ночи в состоянии алкогольного опьянения. Крайней стадии, как мне кажется, хоть я и не могу ручаться за точность, потому что слишком плохо в этом разбираюсь. Она обрабатывала твои раны, а ты все отбивался, как трехлетний мальчишка. А ты… – теперь Даня посмотрел на Ромала, – назвал ее бездушной и, по-моему, черствой. Да, именно так. Черствой и бездушной.
Повисло неловкое молчание, во время которого Костя стиснул пальцами переносицу, а Арт виновато поджал губы. Он долго не знал, что сказать, но потом все же выпалил:
– Да я про пальцы… я ведь фигурально выразился. Не собираюсь я ей ничего ломать.
– Правильно. Твоя сестра очень милая девушка. С хорошо развитой фантазией.
– Это уж точно.
– Я не пошел на первую пару, – деловитым тоном заявил Волков и поставил на столик миску, – решил дождаться, пока вы проснетесь, а в миске спирт, смешанный с лимонным соком. Я прочитал в Интернете, что такой раствор хорошо отмывает зеленку.
– Серьезно?
– Попробуйте.
– Даня, – проговорил Селиверстов, – ты просто чудо.
– Я правда сказал, что она бездушная? – недоверчиво поинтересовался Костя.
– Правда.
– А что я еще наговорил? Я просто… ни черта не помню.
– Говорил, что ты ранен, – доложил Даниил. – И что ты можешь умереть от этих ран. Может, тебе стоит обратиться к врачу?
Ромал горько усмехнулся и пробормотал:
– Разве что к мозгоправу.
Зеленка полностью не отмылась – всего лишь побледнела. Так что «ЛОХ» и «гусарские усы» переливались на лицах парней светло-зеленым, будто клеймо неудачников. В глазах Артура горел один-единственный вопрос: «Чем Алина вообще думала?» А Ромал в который раз убедился, что женщины – зло. Особенно обиженные.
Из-за того, что окончательно отмыть художества Алины не удалось, Даня заклеил зеленку пластырями. Выглядело это не менее глупо, но все же адекватнее. Даниил скептически поджал губы, изучая лица друзей, а потом натянуто улыбнулся:
– Неудачно побрились.
– Так себе причина.
– Скорее, утешение.
– Мне пора. – Костя бросил учебники в рюкзак и нервно прошелся рукой по копне угольных волос. Он не любил опаздывать, не любил извиняться. Не любил оправдываться. По его мнению, попытка оправдаться – это уже признание вины: как только человек пытается найти объяснение своим ошибкам, он автоматически признает, что совершил их.
– Встретимся в кафетерии после четвертой пары? – с надеждой спросил Даня.
Он так и потянулся навстречу Ромалу, надеясь, что им вновь удастся посидеть вместе за столом, словно их связывает крепкая дружба.
– Ага. – Костя кинулся к двери. – Посмотрим.
Дверь захлопнулась, и Ромал, морщась от головной боли, побежал по коридору. И зачем он столько пил? Ах да, хотел хорошо провести время. Еще эта Лиза – отшила его, как будто он уличный пес. Выставила за порог и пинком столкнула в объятия реальности. Был ли вообще смысл думать о ней даже сейчас? Представлять ее золотистые волосы и пухлые губы? А ноги… черт, за такие ноги девчонки, наверное, душу готовы продать… хотя об этом Костя мог только догадываться. Лиза являла собой воплощение красоты, идеала, лучшая и единственная. А Ромал привык, что лучшее достается ему. Красный диплом, олимпиады и поступление. Теперь это казалось не таким важным, а раньше он грыз гранит наук, будто одержимый; в двенадцать его прозвали малолетним гением, подающим большие надежды, и только отец не видел надежд, не видел гения. Видел сына, который обязан жить так, как семья прикажет. Бунтарство – вещь вполне присущая большинству Костиных одногодок и знакомых. Но предательство… Именно предателем считали Костю. Огромная обиженная семья божилась, что Костя променял семейные традиции на пеструю обертку «достойной» жизни. Другой жизни… лучшей жизни. Иллюзии. Виктор Ромал веровал лишь в семейные узы и часто говорил об этом после третьей или четвертой бутылки пива. Он не признавал существование «мира-за-забором». Он был жестоким, твердолобым и глупым человеком, от которого Костя мечтал сбежать всю свою жизнь.
Ромал ворвался в аудиторию спустя пятнадцать минут после начала лекции. Преподаватель – профессор Славин – покосился на него, не отнимая ручки от тетради, и отозвался:
– Проходите.
– Спасибо.
Костя чувствовал, как другие студенты жгли его взглядами, но не поднимал головы. Так и прокрался к задним рядам, угрюмо пялясь в пол. Он вспомнил, как в школе многие смеялись над ним. Потом-то они, конечно, об этом сожалели, получив урок: всегда следует помнить, что на каждое действие найдется противодействие. А сам Костя уяснил, что на нем клеймо «чужого», и придется ежедневно доказывать толпе, что он чего-то стоит.
– Продолжим, – отрезал Славин, закрывая тетрадь; на нем был мешковатый, широкий в плечах пиджак, отчего преподаватель казался беглецом из далеких пятидесятых. – Еще одна задача. Только не выкрикивайте с места. Выкрикиваете вы обычно полную чушь. Без обид, это так… Констатация факта. – Славин откашлялся и медленно встал на ноги, скрестил руки на груди и взглянул на студентов, словно пес, почуявший добычу. – Что ж, допустим, на Иванова ночью было совершено нападение с целью ограбления… спасаясь от грабителей, он перепрыгивает через забор, несется к многоэтажке и… разбивает одно из окон первого этажа. Иванов проникает в комнату. Хозяин дома – ну, пусть будет Петров – просыпается от шума и звона разбитого стекла. Он видит в комнате незнакомого человека и принимает его за грабителя. А потом… – Славин сделал драматическую паузу, – потом он его избивает, тем самым причинив тяжкий вред его здоровью. Кто прав, кто виноват?
В воздух тут же взметнулся лес рук, и Костя скептически усмехнулся. Какие же тут все смелые!
Миловидная блондинка с умным видом сказала:
– Виноват Петров – хозяин дома. – Она вся вытянулась, выпрямилась, будто один из соседей прибил ей палку к спине. – Иванов подвергся нападению.
– Ну и что? – не согласился ее сосед: рыжеволосый парень в идеально выглаженном костюме. – Петров защищал свое имущество. Это незаконное проникновение на частную собственность.
– Но Иванов не собирался грабить Петрова или – я не знаю – не собирался драться с ним. Он нуждался в помощи, вот и все.
– Ты, блин, спишь ночью, вся такая в халатике, у кровати тапочки стоят, а к тебе врывается мужик в крови весь, с дикими глазами. И ты, конечно, спросишь, все ли у него в порядке?
– Да я просто…
– Просто не надо врываться на частную собственность, – довольно резюмировал парень.
– Еще есть идеи? – поинтересовался Славин, оглядывая студентов внимательным взглядом. – Петров или Иванов? Кто же виноват? Давайте! Я хочу увидеть мыслительный процесс или хотя бы его отражение на ваших лицах.
– Оба.
Костя и сам не понял, как ответ сорвался с его губ. Десятки голов повернулись в его сторону, а профессор недоуменно вскинул брови:
– Повторите?
– Ну… – Ромал смущенно повел плечами и посмотрел на преподавателя. – Это вроде бы очевидно. Закон нарушили обе стороны, но все зависит от мотивов… Мотивы Иванова нам понятны, поэтому мы можем утверждать, что наказание он получит, правда, не в том виде, в котором получил бы его человек, намеренно пробирающийся на чужую собственность с целью что-то украсть. – Костя нахмурился, думая о чем-то глобальном, а потом медленно отодвинулся назад вместе со стулом. – По правде говоря, задача составлена некорректно.
– Вот как?
– Мы не знаем, почему Петров избил Иванова.
– Как это не знаем? – поморщился рыжеволосый парень. – Тот залез к нему домой.
– Тут дело в другом. Петров избил Иванова с целью задержания? Или чтобы наказать его за преступление? Если я не ошибаюсь – а я не ошибаюсь, – это два совершенно разных обстоятельства, то есть приговор в двух вариантах будет отличаться.
Преподаватель на какое-то мгновение замер – казалось, он приятно удивлен. Потом он кивнул и продолжил лекцию. А Костя невольно улыбнулся. Правда, почти сразу же к нему вернулась его обычная угрюмая нелюдимость, но в глубине души он все же гордился собой.
Пары тянулись бессовестно долго, но Ромал с удовольствием старел в стенах своего университета и не жаловался на урчание в животе. Казалось, студенты бегают в столовую каждые две минуты! Им явно не на что было потратить деньги, у Кости же денег осталось так мало, что он экономил даже на питьевой воде, а они… чертовски счастливые создания. Как же, должно быть, чудесно не заботиться о средствах для существования! Ромалу даже во сне не снилась такая прекрасная жизнь.
Костя уже собирался потянуть на себя дверь студенческой столовой, которую, для шарма, окрестили лакшери-кафетерием, как вдруг разнесся знакомый голос:
– Вортако!
Костя по привычке обернулся так резко, словно собирался врезать кому-то по лицу. Артур затормозил с поднятыми руками еще в нескольких шагах перед ним и недовольно нахмурил брови:
– Что ты вечно прибить кого-то хочешь?
– Подкрадываться не надо.
– Подкрадываться? Я заорал по-цыгански на всю улицу.
– А я не услышал.
– Тогда буду носить с собой громкоговоритель.
Артур и его юмор… Ромал скептически поджал губы, а Селиверстов рассмеялся. Ему, видимо, пришлась по вкусу собственная шутка. Даниил тоже улыбался. Правда, он стоял рядом с Артом такой тихий, что Костя его даже не сразу заметил.