Александр Засс, дежуривший сегодня во дворце, вернулся домой очень поздно. Конец у дежурства был весёлым. Император пригласил к себе всех флигель-адъютантов, бывших с ним в Пруссии. Там офицерам прочитали приказ о награждениях за минувшую кампанию. Засс получил две награды: орден Святой Анны второй степени за Гутштадт и Гейльсберг, где он был в рядах лейб-гвардии Семёновского полка, и золотую шпагу с надписью «За храбрость» за Фридланд. Кроме того, его произвели в чин полковника гвардии. Золотые штаб-офицерские эполеты с бахромой, пристёгнутые к новому мундиру, уже стояли перед глазами Засса, когда его задержал для конфиденциальной беседы государь.
— Как поживает твоя гостья? Чем она занята? — спросил он.
— Гуляет по столице, ваше величество. Иногда читает книги из моей библиотеки.
— Приняла ли она какое-нибудь решение?
— Трудно сказать, ваше величество. По-моему, она — человек очень замкнутый и скрытный. Со мной говорит лишь о красотах Санкт-Петербурга и более ни о чём...
— В её положении это — лучший выход, — заметил Александр I, и Засс подумал, что императора, видимо, до сих пор занимает история этой женщины, сбежавшей в армию от мужа.
— Может быть, повезти её куда-нибудь в гости? — предложил он. — Сегодня моя родственница генеральша Александра Фёдоровна даёт домашний вечер для близких друзей...
— Отлично, Засс! Хватит унтер-офицеру Соколову одному бродить по Петербургу. Пусть узнает столицу не только снаружи, но и изнутри. А любезнейшей Александре Фёдоровне я напишу записочку...
Государь очень хорошо знал семейство Засс. Младший брат, Александр, с 1796 года, с четырнадцати лет, прапорщиком служил у него в лейб-гвардии Семёновском полку. Старший брат, Андрей Павлович, был известным кавалерийским генералом и особенно отличился в Польскую кампанию 1792—1794 годов. Честный и отважный служака, Засс был небогат, и однажды с ним случилось несчастье: пожар уничтожил все казённое имущество в Киевском конноегерском полку, которым он командовал. Начёт в двадцать тысяч рублей сделали на Засса, и он бы не расплатился за всю свою жизнь, если бы не великий князь Александр Павловим. Будущий император через жену Засса Александру Фёдоровну передал полковнику требуемую сумму, и долг был погашен. Александру же Фёдоровну, урождённую Юркович, император помнил ещё юной девушкой, воспитанницей Смольного института, лучшей исполнительницей ролей пастушков, принцев и благородных кавалеров в спектаклях самодеятельного театра в Смольном. Вместе с мужем, которого была младше на десять лет, она пережила опалу при императоре Павле, вместе с ним вернулась ко двору при Александре. Сейчас Андрей Засс, получив в командование бригаду из трёх кавалерийских полков, отбыл в Молдавию, на войну с турками. Александра Фёдоровна осталась в их скромном двухэтажном особнячке на Английской набережной.
В полдень, когда молодой Засс привёз генеральше записку из Зимнего с изящным росчерком: «.. Пребываю к Вам благосклонным, Александр» — она прервала свои хлопоты по подготовке к празднику, быстро расспросила деверя о Дуровой-Черновой, удивилась, что из глубин Российской Империи выходят в свет столь необычные персонажи, и пообещала выполнить поручение его величества со всем старанием.
Действительно, её превосходительство Александра Засс приняла Надежду так мило, так любезно, будто бы всю жизнь встречала в своём доме молодых женщин, переодетых в солдатские мундиры. Ни одного бестактного вопроса, ни одного любопытного взора, никаких разговоров о её семье и муже.
Немногочисленные друзья и родственники, бывшие у Александры Фёдоровны в ночь с 24-го на 25 декабря 1807 года, говорили потом, что этот праздник удался ей как никогда. Было много шуток, забавных подарков, весёлой музыки, которую хозяйка дома исполняла сама, сев за клавикорды. Унтер-офицера Соколова она представила всем как сослуживца Александра Засса, ныне ожидающего в столице производства в первый офицерский чин за свои подвиги в Прусском походе. Этот экспромт Александры Фёдоровны едва не выбил Надежду из колеи. Но она вовремя взяла себя в руки и довольно связно рассказала гостям об отступлении арьергарда армии от Фридланда к Тильзиту.
В следующие четыре дня Надежда забыла дорогу к памятнику царю Петру. Жена генерала ездила с ней в Эрмитаж, в театр, в китайский павильон, где длиннокосые китайцы показывали фокусы с водой и игру теней на экране из полотна, возила Надежду по модным магазинам, угощала обедом и ужином, который плавно переходил в музыкальный вечер. Надежда покорно следовала за неутомимой Александрой Фёдоровной, болтавшей по-французски обо всём на свете, и старалась отвечать ей, поддерживая обычный светский разговор.
Но, выходя из магазина на Невском, Засс поскользнулась на оледенелом тротуаре, и Надежда, как галантный кавалер, должна была у всех на виду обхватить её за талию, чтоб удержать на ногах. Тогда Александра Фёдоровна почувствовала силу жёстких маленьких ладоней своей спутницы и как будто бы смутилась. Пристально взглянула она на унтер-офицера Соколова, быстро отвела взгляд и заговорила только в карете:
— Вы знаете о Жанне д’Арк, орлеанской деве, спасшей Францию?
— Конечно, — ответила Надежда.
— Вас вдохновлял этот пример?
— Никогда мне не приходило в голову примерять её судьбу на себя.
— Почему? Подвиги великих людей поддерживают нас, простых смертных, в наших деяниях.
— Вот именно — великих, — сказала Надежда. — Жанна встала на борьбу за народ, за Францию. Мне же выпало жить в другое время. Нам должно думать о своих личных обязательствах больше, чем о народе, и стараться исполнить собственные планы. Хотя, может быть, новые поколения русских женщин найдут мой поступок достойным подражания. Женщины будут на государственной службе, и это никому не покажется невероятным...
— Вы думаете?
— Не сомневаюсь в этом. Развитие общества невозможно без участия женщины.
— Вы это где-то прочитали? — спросила Засс, немного удивлённая словами своей собеседницы.
— Ну там же, где и вы. — Надежда пожала плечами. — У Дени Дидро, Руссо, Вольтера...
— О, да они философы. Их дело сочинять научные трактаты. А вы решили жить по чужим, по мужским правилам. Вам будет очень нелегко.
— Да уж! — с какой-то горечью согласилась Надежда и отвела взгляд в окно, где проплывали петербургские пейзажи. — Чего проще — остаться дочкой городничего в Сарапуле. Но теперь не могу... Не могу!
Вторая встреча с царём состоялась в том же кабинете с большим овальным столом. Но на этот раз на нём были разложены не рапорты и письма, а какие-то пакеты. Особый интерес у Надежды вызвал один — большой, из толстой коричневой бумаги, с красной восковой печатью Военного министерства. Александр Павлович, теперь одетый в тёмно-зелёный мундир лейб-гвардии Преображенского полка с красным воротником, был так же ласков и любезен с ней.
— Вы все обдумали?
— Да, ваше величество.
— Вы согласны?
— Да, ваше величество.
— Но отчего же так печально? Мне казалось, я исполняю вашу мечту. Не далее чем десять дней назад вы сражались здесь со мной как львица...
— Я, ваше величество?
— Да, вы. И молили о невозможном.
— Может быть. Но моя прошлая жизнь уходит, и мне жаль её. Я была одна. Но я ни перед кем не отчитывалась в своих поступках и добивалась всего собственными силами. — Надежда прикоснулась рукой к унтер-офицерским нашивкам на воротнике.
Затем она шагнула к императору, медленно опустилась перед ним на одно колено и низко склонила голову:
— Отныне же я во всём завишу от вас, мой великодушный повелитель...
Александр Павлович был тронут таким изъявлением покорности.
Он хотел было положить руку на её плечо, прикрытое белым эполетом, но потом раздумал.
— Встаньте, — мягко сказал он. — Вы преувеличиваете силу моей власти.
— О нет, мой государь, я лишь хочу...
— Скоро вы уедете в полк офицером. — Он не дал ей договорить. — Там вы будете, как и прежде, сами зарабатывать себе доброе имя, уважение начальников и любовь подчинённых. Но знайте, что в трудную минуту вы можете обратиться ко мне за помощью. Я помогу вам, как это сделал бы, ну, скажем... ваш крёстный отец. Потому я и нарекаю вас по своему имени — Александром Александровым. Отныне и навсегда!
Он торжественно простёр к ней руку с широко расставленными пальцами, совсем как это было изображено на памятнике его прапрадеда Петра Великого. Надежда тихо повторила:
— Я — Александр Александров. Отныне и навсегда.
Государь вернулся к столу, взял коричневый пакет и сломал восковую печать на нём. На свет появился большой лист бумаги, сложенный вдвое. Это был офицерский патент. Не скрывая своего волнения, Надежда развернула его. Под чёрным двуглавым орлом, распростёршим крылья на фоне золотистых облаков, стояли печатные буквы:
«Божию милостью
МЫ АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ
император и самодержец Всероссийский
и прочая, и прочая, и прочая.
Известно и ведомо да будет каждому, что МЫ Александра Александрова, который НАМ служил, за оказанную его в службе НАШЕЙ ревность и прилежность в НАШИ корнеты тысяча восемьсот седьмого года Декабря 31-го дня Всемилостивейше пожаловали и учредили; яко же МЫ сим жалуем и учреждаем, повелевая всем НАШИМ подданным оного Александра Александрова за НАШЕГО корнета надлежащим образом признавать и почитать...»
Она перечитала эти упоительные строки два раза и подняла глаза на императора:
— А какой полк, ваше величество?
— Мариупольский гусарский...
— Да, но мой родной Конно-Польский, и его шеф генерал-майор Каховский...
— Забудьте о них. Никто не должен знать, как унтер-офицер Соколов превратился в корнета Александрова.
— Спасибо, ваше величество. Однако... — Она закусила губу, не зная, как задать этот вопрос.
— В чём дело, корнет Александров? — Он, улыбаясь, смотрел на неё. — Чем вы опять недовольны?
— Я слышала, что гусарский мундир очень дорог. У нашей семьи нет таких средств. Но даже если б они и были, батюшка всё равно мне не даст...
— Ясно, что не даст, — согласился Александр Павлович. — Он вообще требует, чтобы я отправил вас домой. У него есть для вас более интересные предложения. Например, вести домашнее хозяйство в его семье, воспитывать ваших младших братьев и сестёр. Ухаживать за больной матерью. Или, что ещё лучше, — вернуть вас Василию Чернову...
— Вы шутите, ваше величество! — испуганно воскликнула она.
— Да, я шучу! — Он рассмеялся в ответ. — Потому что я рад помочь одной молодой особе, весьма упрямого и дерзкого нрава, выйти из очень трудного положения!
— Век буду помнить вас и век благодарить... — Она хотела поцеловать его руку, но государь не допустил этого.
— Ассигнации — здесь. — Александр Павлович взял со стола пухлый конверт. — В моей военно-походной канцелярии, у графа Ливена, вы потом получите подорожную, деньги на прогоны, на мундир, на лошадь. А это — мой подарок. Но с условием...
Она в тревоге взглянула на императора, и он, наклонившись к Надежде, заговорщически прошептал:
— Моё условие: заказать вещи у лучшего портного! Негоже царскому крестнику выглядеть абы как...
На столе оставался всего один пакет. Он был приоткрыт, и из него выглядывала чёрно-жёлтая муаровая ленточка.
— Теперь — ваша награда. Знак отличия Военного ордена. Не правда ли, вы мечтали о нём? Я награждаю вас за отличность, оказанную в боях при Гутштадте, Гейльсберге и Фридланде... — Император сам приколол ленточку с серебряным крестиком к малиновому лацкану её коннопольской куртки, и она, став по стойке «смирно», ответила по-уставному:
— Рад стараться, ваше величество!
— Надеюсь, этот крест будет всегда напоминать вам обо мне. Служите на благо России и не забывайте тот договор, который мы с вами сегодня заключили по обоюдному согласию.
— Даю слово чести, ваше величество!
Он слегка поклонился ей, и это было знаком того, что аудиенция закончена. Однако Надежда продолжала стоять перед ним, прижимая к себе пакеты со своими новыми документами. Император взглянул на неё вопросительно.
— Ваше величество, — сказала она, — вы запретили мне быть женщиной. Но я — мать. У меня есть сын, которого я люблю больше самой жизни. Я не могу уйти отсюда, пока вы не определите его судьбу...
Происшествие в России. Ч. I