Прокурор Теодор Шацкий подошел к баку, огляделся еще раз, поднял крышку и запрыгнул вовнутрь.
Конечно же, в прокуратуре имелась специальная машинка для уничтожения документов, но обычный мусор, собранный под рабочими столами, то есть, огрызки, банки из-под колы, бумажные салфетки, использованные в качестве носового платка, смятые заметки и рабочие протоколы допросов долбаных жертв домашнего насилия — все это попадало в самый обычный контейнер, который, наверняка, опорожняли или к вечеру, или рано утром.
Шацкий стоял посреди одинаковых черных мешков, сверху завязанных на одинаковые узлы, и размышлял над тем: а имеется ли какой-нибудь способ, узнать среди них нужный. По объему? Вчера он кинул туда несколько бумаг, пустую бутылку из-под томатного сока и коробочку из-под деревенского сыра.
Он ощупал несколько мешков. В одном почувствовал небольшую бутылку. Он разорвал мешок и осторожно заглянул вовнутрь. Чекушка «Ржаной» — любопытно.
Отложил.
Тут он нащупал очередную бутылку. Он поднял мешок, который, да, сверху был завязан, зато снизу разорван. На брюки сначала выпала бутылка из-под энергетического напитка, затем не до конца — к сожалению — съеденный йогурт, потом фильтр, забитый кофейной гущей, затем громадная клякс чего-то, выглядящего словно сперма, но оказавшегося всего лишь майонезом, когда, в конце концов, изнутри выпали остатки треугольного бутерброда из тех, что продают на бензозаправках. Бутерброд отскочил от брюк и высадился на туфлях, понятное дело, майонезом вниз.
Шацкий громко и гадко выругался, подумав, что коллеги по прокуратуре должны получше заботиться о собственном питании.
— А ну пиздуй отсюда, а не то вызову полицию!
Шацкий вздрогнул, слыша эти слова чуть ли не под самым ухом. Он повернулся к охраннику, который, должно быть, увидал его похождения на мониторе в дежурке, а теперь прибыл навести порядок.
— Пан прокурор? А что вы здесь делаете?
— Процессуальный эксперимент.
Охранника, похоже, это не убедило. Он стоял и подозрительно поглядывал на Шацкого.
— Так я могу вернуться к своей работе? — тот указал на разложенную у его ног смесь пищевых отходов, словно то были материалы по крайне важному делу.
— Ну да, конечно, — неуверенно буркнул охранник. — Приятного дня, пан прокурор.
Бдительный мужчина вернулся в помещение, а Шацкий вернулся к ощупыванию мешков. Из интересных вещей он обнаружил еще молитвенник и бело-зеленый шарфик AZS Ольштын. Все это уже начинало его небезопасно втягивать, когда, наконец-то, не напал на свой томатный сок, и тут сердце забилось живей. В коробочек от деревенского сыра его ожидал протокол допроса, свернутый в элегантный шарик.
10
Он проехал мимо парочки, прогуливавшейся с покрытым грязью лабрадором, и после очередных нескольких сотен метров поездки по чему-то, что должно было служить трассой для квадроциклов, обнаружил дом с номером семнадцать, табличка была стилизована под парижскую, с зеленой рамочкой. В полукруглом поле сверху шла надпись: «Авеню Рувна».
Прокурор Теодор Шацкий переставил рукоять коробки скоростей в положение «стоянка», но двигатель не выключил. Во-первых, ему не хотелось выходить в страну льда и грязи, а во-вторых, следовало подумать над тем, а что сказать. Прежде всего, что скажет, если в доме женщина вместе с мужем, или же если в доме один только муж. «Простите, буду чрезмерно обязан, если вы передадите своей преследуемой жене информацию о том, как следует оформить синюю карту».
Он вздохнул и поглядел в сторону дома. Свет горел в кухне и в спальне наверху. После этого Шацкий выключил двигатель и вышел из автомобиля, пришлось схватиться за дверь, чтобы не поскользнуться на том чем-то, что здесь называли улицей Рувней.
Шацкий позвонил.
Тишина.
Шацкий подождал, снова позвонил. Постоял несколько минут; подумал, а вдруг она переодевает ребенка или укладывает к дневному сну.
Прокурор прошелся вдоль ограды, поднялся на цыпочки, заглянул в кухню. Холодильник был широко распахнут, были видны уложенные внутри параллелепипеды масла, творожки, детские йогурты в ярких чашечках. Шацкий заметил, что бордюр нижней полки с одной стороны оборван, он висел на ручке словно сломанная рука.
Шацкий почувствовал беспокойство. И хотя знал, что это иррационально, и что через пару минут придется смущенно перед кем-то извиняться, он вскарабкался на забор, неуклюже спрыгнул с другой стороны. Он уже не стал звонить или стучать, сразу же рванул дверную ручку на себя. Дверь была открыта. Тогда он вошел в маленькую прихожую, не спеша приоткрыл дверь в холл.
Воняло горелым.
— Э-эй! Па-ани? Это я, прокурор…
Он замолчал, увидав засохшие следы маленьких ножек на полу. Маленьких ножек, оставивших следы чего-то розового, что это могло быть… Йогурт? Клубничное молоко?
— Мы вчера разговаривали вчера, — громко произнес Шацкий, открывая двери. — Вы меня слышите?
Он неуверенно пошел в сторону кухни и салона, каждая клеточка его тела вопила, что что-то здесь ну совсем не так.
И так оно и было.
Труп лежал на полу, лужа крови и молока образовывала вокруг головы покойной двухцветный ореол. Шацкий почувствовал, как он отклеивается от реальности, мир вокруг него закружился. Он потерял бы сознание, если бы не картинка розовых следов маленьких ножек, которые привели его к лежащей на полу женщине.
Шацкий огляделся по сторонам. Из духовки шел дымок, именно оттуда воняло горелым. Маленький мальчик в пижаме химически-бирюзового цвета присел на корточки в углу комнаты, сгорбившись и отвернувшись спиной. Чем-то он был занят. Шацкий подошел и опустился на корточки рядом. Мальчишке было около трех лет. Сейчас он соединял два элемента паззла: какую-то машинку и улыбающегося персонажа из сказки. Потом он разделял эти элементы и вновь соединял тем же автоматическим движением.
— Привет, ты меня слышишь? — мягким тоном произнес Шацкий, перемещаясь так, чтобы мальчик мог его видеть. Поначалу малыш никак не отреагировал, потом глянул на чужого дядю черными, лишенными эмоций глазами. Весь перед пижамки был в молоке и крови.
— Давай-ка я возьму тебя на руки, хорошо? — Шацкий присел, улыбнулся и протянул мальчишке руку.
Мальчик с пустыми глазами обнял его за шею, втиснулся в воротник пальто и застыл так.
Шацкий медленно поднялся, вытащил из кармана телефон.
И тут увидел, что женщина мигнула.
11
Он стоял возле дома на Рувней, промокший и замерзший, глядя, как автомобиль, на котором сотрудники социальной опеки приехали за мальчиком, подскакивает на колдобинах. В тумане загорелись стоп-сигналы, затем указатель поворота, старенький «ниссан» свернул в сторону Ольштына и пропал из вида. Скорая помощь забрала мать четвертью часа ранее. Следователи собирали в доме улики.
Ему же здесь делать было совершенно нечего.
Он просто стоял.
Шацкий услышал, как за ним останавливается автомобиль. Двигатель замолк, хлопнула дверь.
Асессор Эдмунд Фальк, чтобы заглянуть Шацкому прямо в глаза, ему приходилось задирать голову.
— Если она не выживет, я вас уничтожу, — заявил он.
Шацкий не ответил. Это был логичный выбор.
ГЛАВА ПЯТАЯ
понедельник, 2 декабря 2013 года
Международный День Памяти Отмены Рабства. День рождения у Нелли Фуртадо и Бритни Спирс. Ровно 22 года с того дня, когда Польша, первое государство в мире, признала независимость Украины в 1991 году. Тем временем после закончившегося фиаско саммита Восточного Партнерства в Вильнюсе, на киевском Майдане все время продолжаются протесты, оппозиция накапливает силы, раздаются призывы к революции. В то время, как украинцы желают в Европейский Союз, британцы хотят оттуда выйти. Только лишь 26 процентов подданных королевы оценивают ЕС положительно. Ученые заявляют, что открыли ген алкоголизма. Мыши, как правило, не пьющие, после модификации гена Gabrb1 полюбили водку. Со временем животные начали выполнять самые сложные задания, лишь бы получить очередную порцию спиртного. Суды сегодня работают весьма эффективно: в Раве Мазовецкой 49-летний ксендз осужден на 8,5 лет тюрьмы за педофилию. В Страсбурге целый день продолжается рассмотрение по вопросу тайных тюрем ЦРУ на Мазурах. В Ольштыне начинается процесс членов жилищного кооператива «Поезеже», которые организовали хеппенинг против злоупотреблений в кооперативе, на скамье обвиняемых, среди прочих, 84-летняя женщина. Ночью заморозки, днем — плюс два, пасмурно, и, конечно же, туман с замерзающей моросью.
1
«Анатомикум» на медицинском факультете на сей раз не походил на пещеру шекспировских ведьм. Исчезли все кипящие котлы, исчез, правда, и домашний запах бульона. Исчезла и аспирантка Алиция Ягелло. Остался профессор, доктор Людвик Франкенштейн, остался и покойник, до недавнего времени известный как Петр Найман, предприниматель, занимавшийся туристским бизнесом. До недавнего времени, потому что, с тех пор как было подтверждено, что в его скелете находятся не только эндопротезы, но и чужие кости — вопрос с тождеством скелета несколько запутался.
Кости покинули стол прозектора, на котором отдыхали ранее, и попали на пол, где их разложили на большом куске ткани. Все они были разделены, описаны и обозначены этикетками. Шацкому все это напомнило фотографии с исследований авиакатастроф, когда найденные фрагменты самолета раскладывают в ангаре. Да любой человек в Польше подумал бы то же самое, смоленская катастрофа обучила весь народ в плане следствий об авиационных катастрофах.
К Найману с компанией отнеслись подобным образом. На белой ткани черным маркером был очерчен контур человеческой фигуры, неестественно большой, как будто надутый, в высоту она должна была быть метра два с половиной. В контуре все кости и косточки были разложены по своим местам, стоящий над останками задумавшийся Франкенштейн походил на учителя, который размышляет над тем, как оценить работу студентов, желающих сдать анатомию.
— Двести шесть — это, конечно же, некоторое упрощение, — сказал он.
— Простите? — Шацкий не понял. Его разум изо всех сил боролся с мыслью, что скелет сложен из костей, принадлежащих двумстам шести различным жертвам. Это означало бы следствие, которого бы он не закрыл до самой пенсии.
— По телефону я сказал вам, что костная система человека насчитывает двести шесть костей. Так вот, в этом имеется некое упрощение. У новорожденного двести семнадцать костей, у человека взрослого — как правило — двести шесть; пожилой человек может иметь их меньше, потому что с временем кости срастаются, соединяются в одно целое. Вы знаете, я обучил множество патологов, по-настоящему выдающихся, но сам редко когда проводил осмотры, по результатам которых необходимо было писать заключение. Потому я и не научился криминальному способу мышления, той одержимости, чтобы повсюду искать проявления зла, какое-то преступление.
Франкенштейн заложил руки за спину, выпрямился.
— Вы это к чему ведете? — спросил у него Шацкий.
Ему не хотелось подгонять профессора, но он с удовольствием перешел бы к конкретным вещам.
— Меня должно было заставить задуматься, что в тех паззлах, полученных благодаря вам, присутствовали совершенно все элементы.
— Почему? Мы же установили, что кто-то принес кости в мешке вскоре перед их обнаружением. Просто не было времени, чтобы ими занялись какие-то там крысы или студенты-медики.
— Вы так говорите, поскольку вы дилетант. Вот вы думаете о скелете и видите бедренную кость, череп, ребра, позвонки. А ведь это всего лишь небольшая часть из всей костной системы. Нужно обладать приличными знаниями, чтобы где-то там, в каком-то странном месте, где совершилось преступление…
— Это вы сейчас говорите как дилетант. Убийства не совершаются под пролетами виадуков и в подвалах заброшенных домов. Совсем даже наоборот, большинство из них имеет место в ухоженных и хорошо освещенных интерьерах, то есть — в семейных домах.
— Так или иначе, но это не стерильные помещения, специальным образом приготовленные к этому. А здесь кому-то удалось убить, растворить труп, после чего из останков выловить все кости. Некоторые из них действительно мелкие, например, фаланги пальцев или копчик, а некоторые вообще микроскопические. Вот, поглядите.
Франкенштейн присел на корточках возле черепа Наймана, жестом пригласив Шацкого, чтобы тот присоединялся. Извлеченным из кармашка карандашом он коснулся косточек, лежащих на ткани на уровне уха нарисованного контура.
— Это слуховые косточки, они переносят колебания барабанной перепонки во внутреннее ухо, благодаря чему вы и слышите то, что я говорю. Молоточек, наковальня и стремечко. Очень любопытная конструкция, вам следует знать, что это единственные кости в человеческом организме, которые не меняют свою величину с рождения индивидуума. В ходе развития плода они формируются на все сто процентов, к тому же — достаточно необычным образом, что является одним из доказательств правоты эволюционной теории, поскольку у рыб и пресмыкающих точно так же…
— Профессор, пожалуйста.
Франкенштейн гордо выпрямился. Даже если он и приготовил какой-то меткий ответ, он оставил его при себе.
— Вот это стремечко. Видите?
Прокурор кивнул. Ему всегда казалось, что название условно, тем временем, маленькая косточка и вправду выглядела будто миниатюрное стремя, элемент конской сбруи гнома.[67]
— Величина этой косточки — три миллиметра, ее ответвления не толще одной четвертой, возможно, одной третьей миллиметра. Во-первых, скорее всего, нет ни единого шанса, чтобы столь небольшая структура пережила ее обработку щелочью. Во-вторых, я просто не верю, чтобы той магме, в которую должны превратиться растворенные гидроокисью натрия останки, отыскать что-либо такого размера.
Шацкий внимательно слушал. Ему не нравилось то, что слышал, благодаря собственным стремечкам, неизменным от рождения. Не нравилось, потому что заключения профессора сводились к тому, чтобы сделать вероятным тезис о безумном серийном убийце.
— Пан профессор, — сказал он, — я все понимаю, но что это: теоретические размышления, или же мы говорим о данном конкретном случае?
— Пан прокурор, — Франкенштейн поглядел на гостя над оправой очков, — и я, и мой коллектив, не спим уже несколько дней, анализируя и подвергая перекрестному анализу генетические данные из всех двухсот шести костей по вашему указанию, а единственной поддержкой и признанием, которые мы получаем взамен, становится ваше растущее раздражение. Неужели я не имею права попросить у вас потерпеть несколько секунд?
Шацкому следовало заткнуться и одарить собеседника вежливой улыбкой, в конце концов, эта пара минут никого не спасет. К сожалению, именно такие образцы поведения получались у него хуже всего.
— Прошу понять, что имеются профессии, где время играет большое значение, а целью является нечто иное, чем публикация в научном журнале, который читает четверо коллег.
Франкенштейн деликатно усмехнулся.
— Ну конечно же, справедливость, чуть не забыл. Misstraut allen Denen, die viel von ihrer Gerechtigkeit reden.
— Извиняюсь, но я сам из Польши.
— Как говорил философ, «будьте недоверчивыми в отношении всех, кто слишком много говорит о справедливости».
— Пока что о справедливости я не проронил ни слова.
Профессор снял очки, вынул из кармана кусочек замши, тщательно протер стекла. Похоже, пауза была его любимейшим риторическим ходом.
— Кто-то потратил массу сил, чтобы собрать идеальный скелет, — сказал он. — Так, чтобы всего хватало. Вы получите от меня отчет со всеми подробностями, но самые главные определения будут следующими: большая часть костей принадлежит Найману. Но не все. Часть костей обеих ладоней имели другого хозяина, мужчину.
— Вы можете установить пол на основе ДНК? А возраст? Другие данные?
— Цвет глаз, цвет волос. Возраст, к сожалению, в очень и очень приблизительных границах, да и то, после сложных тестов. Я могу продолжать, или вы предпочитаете теоретические размышления?
На сей раз заткнулся Шацкий.
— Но, что интересно, в скелете имеется еще двенадцать костей, не принадлежащих Найману, и ни одна из них не была обработана щелочью. Помимо отбора ДНК, я распорядился выполнить химический анализ.
Шацкий вопросительно глянул на Франкенштейна.
— Шесть из них — это слуховые косточки. Два набора по три косточки. Один набор принадлежал мужчине, а второй — женщине.