— Завтра, в одиннадцать. Но вы должны оставить мне эти останки. Ни о чем прошу не беспокоиться. Во-первых, я учил большую часть польских патологов; во-вторых, здесь у меня имеется оборудование, по сравнению с которым ольштынская криминалистическая лаборатория — это набор юного химика.
— Я не беспокоюсь, — ответил на это Шацкий. — До завтра.
Профессор, доктор наук Людвик Франкенштейн неожиданно положил ему руку на плечо и поглядел в глаза.
— Вы мне нравитесь, — сказал он.
Шацкий даже не улыбнулся в ответ. На лестнице он глубоко вдохнул в легкие ноябрьский воздух. Коленки у него подгибались, в глазах мутилось. Коленки подгибались потому, что если бы не привычка еще из Варшавы, он попросту приказал бы закопать останки, а вместе с ними и доказательство небанального преступления. Конечно, его несколько беспокоило то, что справедливость не восторжествовала. Но при мысли, что мог бы сам себя лишить самого обещающего за много лет дела — при этой мысли ему и вправду делалось нехорошо.
4
Похоже, ему не хватало действия. Сейчас следовало вернуться в контору, сообщить начальнице о новом, сложном и наверняка вскоре — весьма громком деле. Позвать печального дознавателя Берута, составить план действий. Как можно быстрее выслать кого-нибудь домой к Найману, вызвать его родных для допроса. Попросить кого-нибудь в Варшаве допросить врача, занимавшегося стопой. И ожидать результаты исследований. Как всегда в следствии. Но вместо всех этих рутинных действий он приказал Беруту установить адрес, уже через четверть часа он успел переговорить по телефону с женой Наймана и сейчас ехал по Варшавской — по той настоящей, широкой улице Варшавской — в направлении Ставигуды. Он был возле Кортова, когда с неба что-то начало падать. на сей раз это был не замерзший дождь, но — на удивление — мокрый снег. Громадные хлопья выглядели так, словно по дороге из тучи их кто-то пережевал, а потом с ненавистью выплюнул на лобовое стекло ситроена.
По сути дела, приятное различие после вчерашнего, потому что автомобильные дворники с этим справлялись.
Шацкий проехал мимо учебного заведения и сразу же потом выехал из Ольштына; по обеим сторонам дороги выросла стена леса. Прокурор никогда и никому не говорил об этом, но такой дорожный пейзаж он просто обожал. Другие крупные польские города были окружены буфером уродливых пригородов. Когда ты покидал центр, то поначалу ехал через джунгли крупноблочных домов, потом сквозь зону складов, мастерских, заржавевших вывесок, каких-то двориков, заполненных разъезженной грязью. В Ольштыне тоже имелись подобные выездные дороги — прежде всего, на Мазуры — но вот эта была совершенно другой. После центра ты попадал в университетский комплекс, бывшую прусскую психиатрическую лечебницу. Поначалу шли старые, овеянные легендой дома, затем шли современные, профинансированные Европейским Союзом постройки. Потом заправка — и все, конец города, дорога шла по дуге, через пару сотен метров после таблички, сообщавшей, что это уже конец Ольштына, никаких следов цивилизации уже не было. В этом городе ему нравилось то, что уже через несколько минут можно было оказаться в лесной глуши.
Движение было небольшое, Шацкий слегка прибавил скорости на дороге, которая деликатно шла волнами в соответствии с ритмом холмистого варминьского пейзажа. До Ставигуды было неполных два десятка километров.
Он всегда жил в городе. Никогда из его окон не открывался иной вид, чем на другие квартиры в иных домах. В течение сорока четырех лет. Если бы сейчас его колымага пошла юзом на мокрой грязи, Шацкий распрощался бы с жизнью, не зная, как оно бывает, когда становишься с чашкой кофе перед окном спальни, и взгляд задерживается только на линии горизонта.
Три года назад он возвратился в Варшаву после недолгого пребывания в Сандомире только лишь затем, чтобы убедиться в том, что и он сам и его родной город выдали из себя все, что могли предложить. Он ужасно мучился, физически чувствуя, как его гнетет и подавляет этот уродливый молох. Не успев еще толком распаковать чемодан с барахлом, он уже начал выискивать предложения должностей. И вот на Ольштыне в голову пришло, что это ведь Мазуры: озера, леса, солнце — отпуск. За всю свою жизнь он ни разу там не был, всегда ездил к морю, но именно так все это себе представлял. Что осядет тут, найдет небольшой домик с видом на сосняк и будет счастлив, читая по вечерам спокойные книги и подбрасывая дрова в печь. В этих видениях не было никаких женщин — только он, тишина и покой. Тогда он горячо верил, что только лишь одиночество способно дать мужчине полное исполнение всех его стремлений.
Двумя годами позже реальность никак не соответствовала прежним представлениям. Он торчал в связи, во все еще свежем, но уже не страстном романе. И перебрался, конечно же, из однокомнатной квартирки в крупноблочном доме на Ярутах в дом своей женщины, настолько стоящий в самом городе, что больше «в городе» была бы только разбитая на ступенях ратуши палатка. Вроде бы как жилище в старой вилле, вроде как с садом, но из кухни Шацкий видел место работы — ирония судьбы. Ну а еще он перестал говорить «Мазуры». Он жил в Вармии, и эта отдельность ему нравилась,[27] а Женя смеялась, что способ, каким это подчеркивает, лучше всего свидетельствует о том, что подписал фолклист.[28]
Это правда. Место рождения перестало его определять, и это было хорошо.
Ставигуда была большим селом, хаотически разрастающимся, в большинстве своем состоящее из современных домиков на одну семью. Здесь не было никакой урбанистической или архитектурной мысли, которая превратила бы пространство в дружелюбное место: истинный просмотр проектов из каталога, отделенных один от другого стенами и заборами. Гаргамели[29] смешивались здесь с польскими усадьбами, американскими виллами и хижинами из бревен. К тому же, амбиция каждого соседа заставляла его иметь стены выделяющегося цвета, как будто бы сам по себе адрес был недостаточен для идентификации недвижимости.
Дом Найманов был домом — насколько Шацкий увидел в наступающей темноте — выкрашенным в желто-зеленый цвет. А кроме этого ничем особенным он не выделялся. Довольно новый, выстроенный, наверняка, в течение последних семи — десяти лет. Квадратный в плане, одноэтажный, с небольшими окнами и громадной крышей, с чердаком, гораздо более высоким, чем первый этаж. Как будто именно он был самым главным помещением. Дом был отделен от соседних участков металлической оградой с солидными, каменными столбами. Подъезд вымощен плиткой, сейчас покрытой тающим снегом.
Прокурор Теодор Шацкий поставил машину в грязи перед воротами и вышел. Супруга Наймана в длинном свитеое ожидала у калитки. Скрещенные руки она сильно прижимала к телу, волосы были мокрыми от снега. Возможно, ждала она уже долго.
Шацкий подумал, означает ли это что-то.
Внутри дом ничем особым не выделялся. Партер имел приличную площадь, но при этом было весьма мало окон и совершенно недостаточная высота. Салон был соединен с кухней и столовой в одно неуютное помещение.
Закрытый камин, телевизор величиной с экран кинотеатра, огромное кожаное кресло в форме буквы U, перед ним двухуровневый стеклянный столик. На нижнем уровне газеты, на верхней столешнице куча пультов дистанционного управления для всего на свете. Никаких книжек.
Шацкий молчал, он ждал, когда хозяйка сделает кофе и размышлял над тем, а что сказать. Если бы они попросту обнаружили труп Наймана в кустах, жена была бы первой подозреваемой — супруга, которая в течение недели не заявила об исчезновении. Но кто-то ведь потратил кучу усилий, чтобы человека убить, превратить в сухие косточки и спрятать в городе. А кроме того, прокурор не был на все сто уверенным, что это останки Наймана. По телефону Шайкий установил только лишь то, что действительно, вот уже более недели хозяина не было дома.
Женщина поставила перед ним кофе. Рядом очутилась тарелочка со сладостями.
Шацкий отпил кофе. Женщина села напротив, она нервно обкусывала кожицу у ногтей. Прокурор желал, чтобы хозяйка заговорила первой.
— Что случилось? — спросила та.
— Уверенности у нас нет, но подозреваем, что самое худшее.
— Он сделал кому-то что-то плохое, — скорее подтвердила, чем спросила хозяйка. Глаза у нее расширились.
Вот такого высказывания Шацкий никак не ожидал.
— Наоборот. Мы подозреваем, что вашего мужа нет в живых.
— Как это?
У Шацкого не было опыта в подобного рода беседах. Как правило, его собеседники уже ранее были обработаны полицией. Здесь пригодился бы Фальк, наверняка их обучали этому.
— Мы подозреваем, что он погиб.
— В аварии?
— В результате недозволенного деяния.
— Это означает, что аварию совершил кто-то другой?
— Это означает, что кто-то другой, возможно, лишил его жизни.
— Убил?
Шацкий кивнул. Моника Найман встала с места и вернулась с пакетом овощного сока. Она налила себе целый стакан и выпила половину. Выглядела она обычно, словно учительница или чиновница. Среднего роста, худощавая, с незапоминающимся лицом, с пепельными волосами до плеч. Мамаша из пригорода. Шацкий оглянулся, но никаких следов пребывания детей не обнаружил. Никаких измазюканных стен, разбросанных игрушек, карандашей в кружке. Правда, Найману было пятьдесят, ей — около тридцати пяти. Может, подросток?
— Но кто?
— Прошу вас сконцентрироваться. В Ольштыне мы обнаружили человеческие останки, их состояние не позволяло провести идентификацию. Мы подозреваем и только лишь подозреваем, что это могут быть останки вашего мужа. — Тут Шацкий почувствовал, что должен что-то сказать как нормальный человек. — Мне очень жаль, что я передаю вам подобного рода сведения. Я должен задать вам несколько вопросов, потом приедет полицейский и попросит что-либо, где имеется ДНК вашего мужа, лучше всего — волосы с расчески. Это позволит нам провести идентификацию Еще, если это возможно, я хотел бы попросить у вас его фотографию.
Женщина долила себе соку, выпила одним глотком. Вокруг губ остался красный след, словно бы она подкрашивалась без зеркала. Какое-то время сидела, не говоря ни слова, затем встала и исчезла в глубине дома. Шацкий отметил про себя, что, либо, она не носит снимок мужа в бумажнике, либо, в данной ситуации не желает именно этот, наиболее личный, отдавать. Еще он отметил, что Моника Найман не слишком разговорчивая особа. Вопрос: то ли потому, что она в шоке, то ли потому, что очень тщательно следит за словами. Прокурорский опыт был безжалостным: в случае таинственных исчезновений и убийств, в четырех из пяти случаев виновны их супруги.
Тогда он решил ее спровоцировать.
Прошло несколько минут, прежде чем женщина вернулась и вручила Шацкому отпечаток размером с почтовую открытку.
— Пришлось распечатать, чтобы была наиболее поздняя, — сказала она. — Сейчас же все в компьютерах.
Прокурор пригляделся к снимку. Летний портрет, яркий от солнца, улыбающееся лицо на фоне кирпичной стены. Мужчина ничего на вид, мужественный, выразительный, в стиле Телли Саваласа.[30] Лысый, яйцевидный череп, толстые, черные брови, карие глаза, нос прямой, словно у римского генерала, полные губы.
Тип накачанного тестостероном мужика, который очень нравится женщинам, даже если интуиция им и нашептывает, что это знакомство может закончиться для них не самым лучшим образом.
Единственным недостатком его мужской внешности была деформированная в результате какой-то травмы раковина правого уха.
— А я не должна его опознать? — прервала женщина размышления Шацкого над фотографией.
— Останки не пригодны для идентификации, — ответил прокурор, а увидав, как кровь оттекает от лица, прибавил: — Методика ДНК более надежная, и она избавить пани от неприятных ощущений. Как правило, мы стараемся не ангажировать близких, если идентификация может быть слишком травматичной.
— Но что случилось?
Хороший вопрос.
— Его кто-то побил? Заколол? Застрелил?
Это был не только хороший вопрос. Это был еще и весьма сложный вопрос.
— К сожалению, на данном этапе нам это не известно.
Женщина, ничего не понимая, глядела на него.
— Питер лысый, — произнесла она неожиданно, показывая на снимок.
— Не понял…
— Питер лысый. Так что я никак не могу дать волос с его расчески.
У Шацкого на кончике языка вертелся вопрос о ребенке, но с детьми бывает по-разному.
— Прошу не беспокоиться, полицейский этим займется.
— Может, из электрической бритвы, там всегда остается пыль. Как вы считаете, подойдет?
Шацкий понятия не имел, но кивнул с серьезностью дающего совет священника.
— Когда вы видели мужа в последний раз?
— В понедельник, — быстро ответила женщина.
— В каких обстоятельствах?
— Он отправился на работу.
— Куда?
— У него туристическое бюро на Яротах. То есть, это не бюро, а агентство.
У него. Не «у нас».
— А пани чем занимается?
— Работаю в библиотеке в Кортове.
— В университете?
— Да.
— У вас дети есть?
— Сынок. Пётрек. Ему пять лет.
Шацкий удивился. Пятилетний пацан, который не превращает салона в игровую площадку…
— А где он сейчас?
— У моей мамы в Шонбруке.
Прокурор не слишком хорошо ориентировался, где это.
— И давно?
Женщина поглядела на него, словно ее гость был прозрачным, она же смотрела очень интересную телевизионную программу за его спиной. И застыла.
— Так давно уже? — повторил Шацкий.
— С прошлой недели. Сама я хотела отдохнуть, а мама его обожает.
— С прошлой недели в пятницу или с прошлой недели в понедельник?
— Прошу прощения, я совершенно ничего не соображаю. Это что, допрос?
— Нет, мы только беседуем.
Что-то мне кажется, что допросов у нас еще будет ой сколько… — подумал прокурор.
— Муж не говорил, что куда-нибудь выезжает?
— В этот раз — нет.
Женщина вдруг оживилась и сделала такую мину, как будто бы это только сейчас заставило ее задуматься.
— А у него уже случалось, что он выезжал на работу и исчезал на неделю?
— Вы знаете, вообще-то он много ездил. Это же туристический бизнес. Бюро часто организовывают поездки для продавцов, чтобы те могли осмотреть то, что предлагают. Я и сама была в одной такой. Клиентам нравится когда кто-то может рассказать обо всем.
— И что, вот так ездил без предупреждения? Их что, каждый день в поездки забирают?
— Да нет, конечно же. А почему пан спрашивает?
— Вас не удивило, что муж не вернулся с работы и исчез?
Хозяйка закусила губу.
— Иногда он бывал скрытным.
Шацкий чуть не фыркнул от смеха. Женщина явно врет, лжет таким образом, что сразу же хочется уйти. Сейчас он попросит ее определиться с какой-нибудь версией, чтобы держаться ее, в противном случае он просто взорвется от злости. Ему было мучительно глядеть на то, как она выдумывает обманы, не хватало только, чтобы она шептала себе под нос. А вдобавок Шацкий чувствовал, что логики во всей ситуации не хватает и на копейку. Ведь о встрече они договорились еще раньше, по телефону, и если женщина как-то связана с исчезновением мужа или что-то знает об этом, у нее было достаточно времени, чтобы уложить в голове самые важные факты. Тем временем, все выглядит так, словно ситуация стала для нее полнейшей неожиданностью. И, тем не менее, хозяйка нагло врет.
Зачем?
— Откуда этот шрам? — неожиданно спросил Шацкий хозяйку.
Та глянула, не понимая, как будто ей задали вопрос на иностранном языке.
— Откуда этот шрам? — повторил прокурор.
Он нетерпеливо постучал пальцем по фотографии. Появилось решение проверить, можно ли вывести эту тетку из равновесия.
— Шрам. На ухе. Откуда он взялся?
Та разложила руки в жесте удивления, как будто бы муж все время ходил в шапке, и вот только сейчас, благодаря этому снимку, правда сделалась известной.
— Я прошу вас ответить. Ваш муж мертв. Вы понимаете? Его нет в живых.