– Всё равно не понимаю, – сказал он. – Почему именно сейчас?
– Я же сказала: Серёжка захотел. Ну и я сама… Решила, что ты должен знать… Вот, у тебя вырос сын. Не было – теперь есть.
Знаев понял, что до сих пор его разум не мог внятно сформулировать ситуацию – и вот она была сформулирована, подсказана со стороны: не было – теперь есть.
Уже много лет всё происходило точно наоборот: было – и не стало; имел – и лишился. Была жена – нет её, была удача – отвернулась, были люди – ушли все. А когда люди уходят – с ними уходит и любовь.
Шок растёкся по лицу тёплым электричеством.
– Хорошо, – сказал он. – Разумеется. Конечно. Надо встретиться. Говори телефон.
Она продиктовала цифры. Знаев – человек мгновенного действия – немедленно их набрал, и на том конце прогудело уверенное «алло».
– Сергей, – сказал Знаев. – Это Сергей Знаев. Твоя мама… Вероника… сказала, что ты меня ищешь.
– Здравствуйте! – воскликнул мальчишка с той стороны. – Спасибо, что… Ну… Я просто хотел… Ну…
Он явно не ожидал звонка внезапного папаши, смешался, но искренняя радость в его голосе тронула Знаева.
Хрипловатый пубертатный басок. Приятный тембр, взвешенный тон. Безусловно, паренёк отменно воспитан. Глупо ожидать иного от моложавой мамы в оранжевых колготках.
– Встретимся завтра, – сказал он. – Жди моего звонка. Договорились?
– Да, – ответил мальчишка мгновенно.
Знаев понял: только что он признал своим сыном какого-то неизвестного молодого человека, а матерью сына – совершенно незнакомую женщину.
Морду снова скрутило. Он отвернулся.
– Ой, – произнесла Вероника звонким шёпотом. – Ты плачешь?
– Сейчас пройдёт, – проскрежетал Знаев. – Мне пора. Я позвоню.
– Не расстраивайся. Он хороший парень. Тебе понравится.
4
Через четверть часа стоял на краю тротуара, углом дрожащего рта диктовал адрес толстому человеку в красном комбинезоне, половину лица сковала огненная судорога, слёзы лились безудержно; мотоцикл погружался в кузов эвакуатора; человек в комбинезоне нажимал кнопки на массивном пульте.
Кто на один глаз окривел, тому нельзя подходить к двухколёсной технике.
Стало быть, сын. Сергей Сергеевич. Сколько, бишь, ему – шестнадцать? А первенцу, законному наследнику, любимому Виталию Сергеевичу – сколько? Вроде бы восемнадцать. Какого он года выпуска? Боль мешала припомнить точные даты. Зато всплыли в памяти – смутно – другие женщины, не столь многие, буквально три или восемь, все – из очень давних периодов. Тут важно понимать, что бывший банкир стал банкиром в 24 года, то есть уже в юных летах считался богат, и не был обделён дамской благосклонностью; в середине девяностых московские дамы очень, очень любили банкиров – не исключено, что это была самая сексуальная профессия; каждая из них, прошлых, ныне забытых женщин могла появиться в любой момент и предъявить потомка или потомицу, плод грешной страсти; и он бы, да, признал их всех, а что делать? Он ведь не подонок, он честно и твёрдо любил тех женщин, а они, ещё более честно, любили его. Человек реализует свои человеческие качества через любовь, и никак иначе.
Он вообразил, как они появляются именно теперь, одна за другой, матери его детей, а дети все – копия, никаких экспертиз не надо, здравствуй, папа, ты должен нам тысячу походов в кино и зоопарк, и тысячу вафельных стаканчиков мороженого, и тысячу книжек про Винни-Пуха, – и засмеялся сквозь слёзы. Надо же, а ведь Вероника в оранжевых колготах была права. Всегда полезно представить судьбу как цепь угарных анекдотов.
Смех помог ему припомнить, что под мотоциклетным седлом спрятаны деньги: торопясь, влез в кузов эвакуатора, достал, рассовал по карманам. Подумал: может, вернуться, отдать всё Веронике сразу? А если – не возьмёт, отмахнётся гордо? А он будет стоять, как дурак, с радужными пачками в дрожащих пальцах.
Здравомыслие победило, не вернулся.
Июньское солнце жарило шею. Близкое Садовое кольцо гудело в тысячу железных горл. Знаев смеялся. Человек в красном комбинезоне смотрел без интереса, он явно привык ко всякому; наконец, подкатило такси, и ещё – неподалёку остановился совсем юный, лет двенадцати, малый, и стал жадно рассматривать мотоцикл и его владельца, мнущего в руках тяжёлую куртку, ненужную теперь. Юный малый держал в руке телефон, из которого хрипло стучал какой-то бравый пацанский рэп, и тоже был одет не по жаре, в куртку-косуху, и тоже вполне мог быть сыном Знаева; в любом случае, он совершенно определённо был чьим-то сыном, обладателем биологического отца и такой же матери; малый смотрел на сверкающий байк, на его владельца, и не завидовал, нет, – но мечтал, судя по твёрдости безволосой пока верхней губы, – в будущем он явно воображал себя таким же: поджарым, опасным, зашитым в кожу мужчиной на мотоцикле.
Юный малый думал, что Знаев – байкер.
Но Знаев был не байкер, а неврологический больной, и прямо отсюда он поехал к доктору.
5
Самые бесстрашные и твёрдые люди бледнеют, услышав слова «инсульт» или «гипертония», произнесённые в их адрес.
С болезнями невозможно примириться.
Больной человек беспомощен и сам себе отвратителен.
Все болезни сводятся к смерти, полной или частичной.
Вдруг зубы шатаются. Вдруг пора заказывать очки. Или – окривел, в лоб вкручивают шуруп.
А некоторые из ровесников уже закончили, умерли: одни от водки, другие от болезней, третьи убиты.
А другие не умерли, но лучше б умерли.
Напуган, входишь в белый кабинет, пошатываясь от дурных предчувствий.
Смотрят в глаза, в зубы, ощупывают, тычут острым, стучат резиновым молотком по коленям, это раздражает: чего же стучать, если перед вами совершенно здоровый парень? Видно же, что здоровый, никаких проблем, только седой и малость высохший. Ему нужен только мелкий ремонт. Да, круги под глазами, сплю мало, ем плохо, но ведь здоровый, не так ли, доктор?
– Ничего нового, – сказала врач по имени Марьяна, дочерна загорелая дама с круглыми плечами, глядя на пациента через сильные очки. – Воспаление тройничного нерва в стадии обострения.
«Доктор психоневрологии, к.м.н. Марьяна Пастухова» – значилось на её визитке.
Алекс Горохов, когда-то вручивший Знаеву эту визитку, сразу же обрисовал и основные правила игры. Стоимость частного приёма у любого специалиста по психиатрии (психотерапевта, психолога, психиатра) всегда примерно равна стоимости ужина в первоклассном ресторане. То есть бегать слишком часто к этим ребятам выходит накладно.
Потом оказалось, что Горохов перепутал психиатрию с неврологией, и своего шефа тоже запутал.
Тогда, два года назад, перед первой встречей Знаев приготовился к разговорам о бессознательном, даже постарался припомнить что-то из Фрейда и Юнга.
Но доктор неврологии Марьяна Пастухова все разговоры про Фрейда и Юнга пресекла в зародыше, лаконично заявила, что королём философов психиатры считают Фридриха Ницше, а вам, больной, лучше расслабиться: сейчас я воткну иголку в левую сторону вашего лба, а вы – покажете пальцем, где больно.
Её кабинет – безжалостно освещённый, неуютный – Знаеву не понравился тогда; что-то маленькое, слегка пыльное, на верхнем этаже одного из корпусов огромной психиатрической больницы имени Ганнушкина, казённое местечко, пока дойдёшь с первого этажа на четвёртый – наслушаешься криков и стонов; скучный, тоскливый был кабинет, он не содержал никаких намёков ни на деятельность Фрейда, ни на деятельность Юнга, ни даже на деятельность Ирвина Ялома.
Заболевания нервных тканей с трудом поддаются лечению. Работа с подсознанием не имеет эффекта. При острых болях пациенту показаны сильнодействующие лекарства. Доктор Пастухова лечила своих больных психотропными препаратами. Их список был огромен. Мировая фармакологическая индустрия регулярно поставляла на рынок любопытные новинки. «Ципронат», «Ламитокс», «Финлезин», «Прегабалат». Производители лекарств действовали точно так же, как корпорация «Макдональдс» или концерн «БМВ»: каждый год выпускались улучшенные версии старых продуктов либо совсем новые продукты. Ещё сильней, ещё чище, ещё эффективнее.
Знаев купил назначенные доктором Марьяной снадобья – они тоже обошлись в цену ужина в хорошем ресторане – и после нескольких дней регулярного приёма забыл о своей болезни.
Он был очень доволен в те дни: два визита к врачу, два детальных разговора про страх смерти, про боль, про стрессы, про сон, аппетит и секс; врач – современная женщина, читает по-английски, ровесница, это успокаивало; несколько таблеток, проглоченных перед завтраком, – и неприятные ощущения пропали, как не было. XXI век, радовался тогда Знаев, химия творит чудеса! Болезни теперь можно лечить быстро, практически мгновенно! Фармакология спасает судьбы! Будущее наступило! Теперь за небольшие деньги каждый может избавить себя от проблем, ещё недавно казавшихся неразрешимыми.
Оказалось, химия способна только на временные чудеса; оказалось, проблемы возвращаются.
И вот он снова оказался в том же кабинете.
– Сейчас – болит?
– Да. Но несильно.
– А что бывает при сильной боли?
– Слёзы текут.
– Из обоих глаз?
– Что?
– Слёзы текут – из обоих глаз?
– Не знаю. Из правого – точно. Это важно?
– Да, – сказала врач Марьяна, придвинула к себе рецепт и густо покрыла его бисерными латинскими буквами. – Принимайте вот это. Нейролептики. Я выписываю сразу три, вместе они дадут нужный эффект. Обязательно соблюдайте точную дозировку. Должно помочь. Если не поможет – немедленно звоните и приходите.
– Это называется «окривел»? – поинтересовался Знаев.
Марьяна недоумённо поморщилась.
– Нет. «Окривел» – это паралич лицевых мышц. Например, из-за инсульта.
– В интернете написано, больной нерв можно убить током.
– Убивают током, если сильная боль.
– У меня – сильная, – неуверенно сказал Знаев.
– Нет, – ответила Марьяна почти презрительно. – Вы можете ходить и разговаривать. А бывает, люди на стенку лезут. У вас совсем лёгкий случай, расслабьтесь.
– Спасибо, доктор! – сказал Знаев, действительно расслабляясь и вдобавок ощущая совершенно собачью благодарность. – Откуда, извиняюсь, загар такой?
– Шри-Ланка, – ответила Марьяна. – Йога-семинар. Три недели. Дом в десять спален на берегу океана.
И показала – над столом висели несколько фотографий: пальмы, берег, песок, волны, загорелые полуголые люди сверкают широчайшими улыбками.
– А где йоги? – спросил Знаев.
– Вот, – ответила Марьяна, указав на полуголых.
– Не похожи. А где торчащие рёбра? Где доски с гвоздями?
– У вас превратные представления о духовных практиках.
– Прошу прощения, – сказал Знаев. – Это я так шучу. От боли спасаюсь. Да и вам хотел настроение поднять. А то у вас грустный вид.
– Да, – ответила Марьяна, – мне грустно. Собиралась ехать ещё раз, осенью. Но не поеду. Дорого. Кризис.
– Желаю вам вылечить как можно больше психов, – сказал Знаев и встал. – Тогда ваши дела поправятся.
Марьяна посмотрела снизу вверх и строго ткнула прямым пальцем в область его живота.
– Предупреждаю: от этих препаратов могут быть побочные эффекты. Головная боль, потеря ориентации, тревожное состояние. Если что-то такое вдруг почувствуете – звоните.
Знаев вышел в коридор. Здесь на стуле маялся, дожидаясь очереди на приём, ещё один пациент доктора Пастуховой: девушка совершенно чахлого вида, узенькая, безгрудая, с тусклым взглядом. Она сидела прямо, сжав колени, и не подняла глаз при появлении Знаева. Он к месту вспомнил поговорку, придуманную грубыми мужчинами как раз про таких вот девушек: «Е…у – и пла́чу». С трудом удержавшись от улыбки, побежал вниз по лестнице. Разумеется, такую унылую девушку следовало пожалеть, погладить по голове, и только потом кормить психотропами. Но жалеть, видимо, было некому.
«Ну и правильно, – подумал Знаев, сбегая через две ступеньки. – Меня тоже никто не жалел. Не надо нас жалеть, мы не несчастны. Наоборот.
Мы счастливчики, мы рванули из избушек с печным отоплением – прямо к звёздам.
Нас жалеть? Да мы – великие фартовые ребята».
6
Он отоварил рецепт в ближайшей аптеке, поймал такси – второе за день – и отправился домой: в квартиру на Мосфильмовской улице, ещё недавно – собственную, сейчас – неизвестно чью. Не дом, не жилье – объект исковых заявлений, заложенный и перезаложенный, затем выкупленный из залога и выставленный на продажу.
Стерильная, гулкая территория, покинутая ду́хами и домовыми.
Вошёл в кухню, морщась и поёживаясь; казалось, что пол донельзя истоптан башмаками потенциальных покупателей, что стены хранят следы оценивающих взглядов, а из углов веет чужим дыханием.
Бывшая берлога разведённого миллионера, слишком занятого для постоянных отношений.
Иногда появлялись временные подруги – и быстро исчезали.
Иногда приезжал сын, наследник, Виталий Сергеевич, гостил по нескольку дней, они часто и много говорили – но только о музыке; мальчишка не проявлял интереса ни к делам родителя, ни к его целям и устремлениям. Отец любил его, но и возле собственного ребёнка оставался одиноким. Дети не могут спасти мужчину от одиночества; только женщина может.
В кухне пахло сигаретным дымом – очевидно, сегодня маклер уже приводил на смотрины нового покупателя. А человеку, готовому заплатить два миллиона евро, не так просто возразить, если он вдруг захочет выкурить сигаретку.
Знаев открыл окно и вздохнул.
Купленные таблетки и капсулы разложил на столе в длинный ряд. Зрелище вышло настолько грозное, что он запечатлел его на память фотокамерой телефонного аппарата.
Десяток разноцветных порций сложной фармакологии, даже закономерность была: чем сильней препарат, тем меньшего размера таблетка.
Приложенные к каждой упаковке подробные инструкции Знаев развернул и тоже разложил на столе, словно карты дорог или берегов.
Тексты – мельчайшими буквами – утверждали, что препараты великолепно успокаивают буйных сумасшедших, людей с параличом мозга и послеоперационных пациентов нейрохирургии.
Он стал просматривать список побочных эффектов, нашёл множество самых невероятных и интригующих: «спутанное сознание», «провалы» и даже «пелена».
Все без исключения инструкции не рекомендовали управлять автомобилем и дружить с алкоголем.
Поэтому Знаев, проглотив нужный набор снадобий, нашёл в шкафу полбутылки аутентичного португальского портвейна – и выпил всё до капли. Пустую чёрную посудину оставил на виду, чтоб хоть как-то развлечь следующего гостя-покупателя. Не заходя в комнаты, вышел и закрыл дверь единственным оборотом ключа. Хата не моя уже, чего возиться с засовами?
В подвальном гараже, в углу, стоял, накрытый тентом, его автомобиль. Парковочное место продавалось вместе с квартирой. Автомобиль тоже продавался, номеров не имел; когда Знаев стянул синтетическое полотнище, оказалось, что оно не полностью спасло кузов от пыли. Москва – не слишком чистый город, за полтора месяца мелкая серая пудра проникнет в любой подвал. Теперь бывший банкир, бывший муж и бывший квартирный хозяин покидал свой бывший дом на тачке без номеров, пыльной, словно халат кочевника, и, когда разогнался по улице, увидел в заднем зеркале, как буйный серый шлейф тянется за ним через всю разноцветную перспективу; это выглядело гадко и весело, и полупьяный Знаев расхохотался, понимая, что таблетки уже, безусловно, начали действовать.
Портвейн оставил на языке вкус тёмной тоски, уместный в Лиссабоне – но и в Москве тоже; оба города стоят на краю Ойкумены, в обоих городах умеют тосковать, глядя в бесконечную пустоту с бесконечного обрыва. Знаев увеличил скорость. Но сегодня мы не будем тосковать, решил он.
После мотоцикла езда на четырёх колёсах казалась слишком медленной, водители в соседних авто как будто дремали, но Знаев был знаком с этим эффектом; специально снизил скорость. Включил радио, наткнулся на либеральный канал, пытался вникнуть в дискуссию крайне правого либерала с либералом-центристом, но быстро понял, что оппоненты не спорят, а поддакивают друг другу. Кроме того, судя по вскрикивающим высоким голосам, по безудержному многословию – оба были обыкновенные болтуны, бета-самцы, второстепенные умники из подыхающих журналов и загадочных общественных организаций со специально длинными путаными названиями, где часто встречались слова «содействие», «поддержка» и «ценности». В самом интересном месте ведущий круто обрезал обоих бета-мыслителей, и промчался мгновенный выпуск новостей: пилот разбил авиалайнер вместе с пассажирами из-за несчастной любви к женщине; мусульманские автоматчики расстреляли французских газетчиков из-за несчастной любви к Богу.