Городские легенды
Бабай
— Значит, даже не обсуждается, Лавра будем искать и найдём, — Судак по-блатному сплюнул сквозь стиснутые зубы и мощным щелчком отправил бычок от «Примы» куда-то в сторону ближайших кустов. Луня и Жмых старательно проследили за полётом окурка, после чего согласно покивали. Попробовали бы не покивать.
Судак был крутым. Настолько крутым, насколько это вообще возможно в неполные шестнадцать лет для парня, проживающего в небольшом фабричном городке, насчитывающем примерно сто — сто двадцать тысяч душ, включая кошек и собак. Тёршийся с малолетства возле отцовских друзей, он с ранних лет наслушался рассказов «за зону», поднабрался воровской романтики и в том возрасте, когда большинство пацанов мечтают стать космонавтами или, на худой конец, пожарными, он уже твёрдо знал, что хочет стать только «блатным». И вёл себя соответственно, благо окружение всячески этому способствовало. Поэтому когда вскоре после своего четырнадцатилетия он прямиком направился на «малолетку», как это и было ему многократно обещано Петровной, начальником отдела местного ГОВД по несовершеннолетним, он воспринял это скорее как заслуженную награду, чем как наказание.
На «малолетке» Судаку не понравилось. Почему-то батины друзья не удосужились сообщить ему, что порядки там куда как отличаются от «взросляковских», и Судак, нормально подкованный по всем блатным понятиям, по первости чуть было не напорол косяков. Но обошлось. Всё-таки не совсем он лох был, да и генетика дала о себе знать. Однако решил на рожон не лезть, тихо досидел свой год, и хотя не заработал какого-то большого авторитета, но и масти, слава богу, не заимел. То есть, покинув колонию, он обзавёлся некоторым полезным опытом, привычкой ходить ссутулившись и наколотым «перстнем» с половиной солнца, вызывающим дикое уважение у местной пацанвы.
В своём родном Калининском Судак был среди пацанов в большом авторитете, и редко кто решался встать против него. Нет, поначалу, конечно, пытались, но Судак очень скоро объяснил, кто здесь главный. Да что там пацаны — взрослые мужики иногда, ловя на себе тяжёлый взгляд, непроизвольно уступали ему дорогу, может быть, поминая про себя незабвенного Судаковского родителя, сгинувшего где-то в вятских лагерях.
Это только у себя на Калининском, но тут какой-никакой а город, не деревня. Здесь и другие районы есть. Южный, к примеру. А там уже заправляет Смола, у которого из наколок, может быть, только и есть что надпись «Петя» на фалангах пальцев, и Судака Смола ни в хрен ни ставит. Особенно в последнее время. И наезды проводит дикие, часто вообще беспредельные.
Потому, и решил Судак забить серьёзную стрелку с южными, чтобы расставить все запятые и решить накопившиеся непонятки. Реально решить, так, чтоб Смола только при звуке его имени ссаться начинал. А для этого Лавр нужен, по-любому.
Лавр был главным тараном у Судака. Конечно, все парни из конторы Судака, даже Луня, хотя с тем отдельная история, могли постоять за себя, от драк никогда не бегали и при желании могли и без Лавра объяснить южным, чьи в лесу шишки. Но тут — пятьдесят на пятьдесят, у Смолы ведь тоже не ботаники под рукой ходят, а как карты лягут, никто не знает. А вот Лавр уверенно перетягивал весы в сторону Судака.
Лавр не был дебилом или идиотом в прямом смысле этого слова. Просто в повседневном общении отличался он некоторой заторможенностью, которая в более зрелом возрасте, возможно, сошла бы за степенность и значительность. Но «значительности» этой Лавру и так было не занимать: ровесник Судака, он уже сейчас превосходил габаритами практически всех местных мужиков. Если б маманя его не пила, как проклятая, в то время, когда была им беременная, кто бы знает, может, и вырос бы из Лавра новый чемпион мира по борьбе, или штангист покруче Власова, а может, просто нормальный человек, но она пила. Поэтому родился Лавр с головой деформированной и похожей на картофельный клубень. А уж что творилось в этой голове, знал только сам Лавр и, может быть, Луня, ухитрившийся приручить совершенно отмороженного гиганта и являющийся для того совершенно непререкаемым авторитетом. В другие времена гнить бы Лавру в какой-нибудь психушке, но сейчас, когда всем, по большому счёту, на всех, мягко говоря, наплевать, он свободно расхаживал по родному городу, не замечая особой разницы между незримыми границами, разделяющими районы. И его старались не трогать. Даже южные, заметив на своих улицах гориллоподобную фигуру, ковыляющую куда-то, делали вид, что его не замечают.
Всё потому, что в махаче Лавр был страшен. От природы обладающий удивительной невосприимчивостью к физической боли (опять-таки спасибо пьющей мамочке) и полным отсутствием воображения, а соответственно страха, Лавр не видел особой разницы в том, сколько перед ним противников — двое или двадцать, — а просто с ходу врубался в толпу. И тут неповоротливый и довольно добродушный по жизни Лавр полностью преображался. Двигаясь с непостижимой быстротой, он прямо-таки разбрасывал врагов, как щенят, или наносил им такие удары руками и ногами, что отделавшиеся только синяками считали себя счастливчиками. Гораздо чаще дело заканчивалось сотрясениями мозга и сломанными челюстями или рёбрами. Поэтому парням Судака, как правило, оставалось только следовать в его фарватере, добивая особо неугомонных. Лавр был практически залогом успеха в предстоящей разборке с южными. И ещё Лавр любил кошек.
Пару дней назад он пропал. Это было совершенно не к месту и очень нервировало Судака, у которого уже на завтра был намечен очень серьёзный разговор со Смолой и его конторой.
— Есть у кого идеи? — мрачно поинтересовался он, глядя, впрочем, только на Луню, ибо из всей бригады только он один, не считая Судака, мог нормально общаться с Лавром и знал о том практически всё.
— Может, он того, у шмары какой завис? — влез с идеей Жмых.
Судак посмотрел на него, как на убогого. Жмых был хорошим парнем — верным до мозга костей, прекрасным файтером и отличным другом. За это Судак и держал его при себе. Но и тупым Жмых был — куда там Лавру. Мог бы и сам сообразить — не один раз вместе на реку ходили, плавали, а потом плавки вместе выжимали. Детородный орган Лавра своими размерами словно насмехался над всем его телом, подтверждая гнусный физический закон о том, что всего и везде много быть не может. Его даже органом было назвать трудно, так, «писюлька». Тоже, наверное, спасибо мамочке. Так что Судак даже не удостоил реплику Жмыха каким-то ответом.
— Луня, колись, вижу, что знаешь что-то, давай, сознавайся, — Судак в упор уставился на Луню.
Луня — особая история. Сын главного инженера одного из местных многочисленных заводов, он по определению должен был быть ботаником по жизни. Именно так он и выглядел. Только выглядел. За его обманчивой внешностью — очкарик, доходяга, активист и член общества книголюбов — скрывался опасный зверёк похожий на хорька: хитрый, злобный, изворотливый и, когда нужно, подлый. Судак вовремя разглядел всё это в идеальном вроде бы будущем строителе новой России и приблизил его к себе. И не пожалел. Если Лавр был мускулами калининских, а Судак — их сердцем, то Луня очень скоро стал их мозгом.
В ответ на вопрос Судака Луня сначала разлил остатки бутылки местной бормотухи по одноразовым стаканчикам, а уже потом сказал, сохраняя многозначительность:
— Есть у меня одно соображение… — и таинственно замолчал.
Судак на людях в принципе не ругался матом — «малолетка» научила. Но сейчас еле сдержался:
— Ты мне мозги не е… Не того. Говори, что знаешь.
Луня слегка струхнул — храбростью он никогда не отличался.
— Да ладно, ладно, — он быстренько опрокинул в себя стакан «Агдама», как бы собираясь с мыслями. Жмых и Судак автоматически повторили жест. — Тут ведь дело какое… Лавр — он ведь, того, — до бабок жадный, так?
Судак кивнул. Ещё одна из странностей Лавра заключалась в его благоговении к денежным знакам. Нет, если нужно, он мог стянуть с себя последнюю (и единственную, наверное) рубаху для товарища, но если разговор касался денег, Лавр становился на себя не похож. Он, к примеру, мог вскопать огород лучше любого бульдозера, ни в коем случае, как это, обычно, водится, не взяв бы водку — только деньги. Мог в одиночку разгрузить вагон и радоваться доставшимся копейкам. Если после драки была возможность, он легко шакалил, выгребая из карманов поверженных всё вплоть до медяков, и никто не говорил ему ни слова. Зачем ему нужны были деньги, не знал никто, кроме Луни, которому Лавр, однажды подвыпив, проговорился, что мечтает снять где-нибудь угол, чтоб только не видеть матери-пропойцы, которую ненавидел всей душой.
— Так вот, — продолжал Луня, — на днях он со мной поделился кое-чем, — Луня попытался выдержать драматическую паузу, но, наткнувшись на недобрый взгляд Судака, торопливо продолжил: — Короче, кекса он одного пропас. То есть сидим мы с ним дня два назад, а он мне и говорит: «Знаешь, Луня, подозрительный тут у нас мужичок объявился». " Чем подозрительный?", — спрашиваю.
"Да так", — Лавр отвечает, — даже сам не знаю. Вроде бы бомж, но не из наших. Так, дедулька какой-то деревенский. Я его вблизи не видал. Дед — он дед и есть. Что интересно — он в Детдоме обосновался".
— Где? — переспросил Судак.
— В Детдоме, — многозначительно повторил Луня.
В любом городе есть "нехорошие места". Может быть — кладбища, может быть — некоторые из парковых аллей, может быть — целые дома. В родном городе Судака таким "нехорошим местом" был Детдом. Это только сейчас его, кстати, начали называть Детдомом, много лет назад это был дом купца первой гильдии Гомулкина, после революции и бегства за границу которого временно превратившийся в "Общежитие работающей молодёжи", а уже гораздо позднее — в первый городской детский дом имени Надежды Крупской. Долго этот детский дом стоял, пока где-то в середине семидесятых не вспыхнул, как бенгальская свечка. Страшная была ночь: погибло несколько воспитателей и детей. Как тогда водилось, дело замолчали, выживших воспитанников распихали по каким-то другим подобным учреждениям, а воспитателям приказали держать язык на замке.
Но люди-то не слепые. Так что о Детдоме ходили слухи самые нехорошие, хотя в последнее время так, на уровне детских страшилок. Располагался Детдом за городской чертой — любили раньше купцы селиться в усадьбах на природе, — в пределах прямой видимости. Да и что там за Детдом: кирпичная коробка, внутри всё прогорело, правда, говорили, что подвал остался. Но не нужен он был никому.
— Так вот, Лавр мне и говорит, — продолжал Луня, — чуть ночь, так мужичок этот в развалины. С мешком каким-то. И переклинило Лавра, что бомж этот там какие-то сокровища перепрятывает. Я ему: "Да какие у бомжа сокровища?", а он мне: "Ты, — говорит, — не видел, как он над ними трясётся. Значит, есть над чем". "Сегодня же, — говорит, — к бомжу этому наведаюсь, тряхну его". Я его пытался отговорить, на кой тебе, говорю, бомжара этот? Может у него там, в мешке, бутылки пустые, а он мне: "Нет, не бутылки, нутром чую". Ну вот, с тех пор я его и не видел. Сам уже волноваться начал — может, случилось чего? Хотя чтоб с Лавром чего случилось… Он же заговорённый.
Судак призадумался. Чёрт его знает, Лавра-то, что у убогого в голове творится. Но найти его надо, мало ли, может, в подпол какой провалился, а выбраться не может? Проверить по-любому стоит.
— Ладно, скомандовал он, — идём в Детдом. Проверим, что там за бомжи и куда Лавр вляпаться ухитрился.
* * *
— Умные же мы, — сплюнул Судак, — в подвал лезть собрались, блин. Фонарик бы ещё какой догадались прихватить, цены бы нам не было.
Жмых и Луня послушно согласились. Лезть в открытый зев подвала Детдома без какого-либо освещения как-то не улыбалось. Но Судак на то и был Судаком, лидером, чтобы найти выход из положения.
— Ладно, вон там тряпьё какое-то, сейчас на палки намотаем — факелы получатся, как у Робин Гуда, — предложил, точнее, приказал он. — У нас, слава Богу, зажигалки у всех есть: погаснет — подсветим.
Факелы получились на удивление хорошими. Горели хоть и не ярко, но стабильно, тряпки оказались пропитанными какой-то горючей жидкостью, солярой, скорее всего. Держа один из них перед собой, команда Судака начала спускаться в подвал.
Хотя чего там спускаться? Пять ступенек всего, но Луня, к примеру, ощутил себя настолько глубоко под землёй, что Стаханову какому и не снилось. Надо ж, никогда не замечал за собой никакой клаустрофобии, а она есть, оказывается.
— Ла-а-а-авр!!! — заорал неожиданно Судак. — Ты тут, брат? Отзовись!
Молчание, только неровный свет самодельного факела освещал старинную кладку подвала бывшей усадьбы купцов Гомулкиных.
— Ла-а-а-авр! — снова заорал Судак. — Ну где ты, бля? Случилось чего?
То же молчание.
— Дальше надо идти, — наконец выдал Жмых. — Смотри, тут коридор какой-то.
Судак сплюнул.
— Вот, — он поджёг ещё один факел, — ты в него и иди. А мы с Луней направо проверим. Эх, и не нравится мне тут…
Жмыху не сильно улыбалось идти разведывать какой-то коридор в одиночку. Но если Судак сказал, значит, надо. Держа перед собой факел, он начал осторожно продвигаться вперёд, практически не отрывая ног от земли, чтоб не попасть в какую-нибудь колдобину. Коридор оказался на удивление длинным, метров двадцать, не меньше. Опять-таки один и в темноте…
— Эй, парни, — проорал Жмых, неожиданно начиная ощущать всю тяжесть тонн земли над собою, — вы меня слышите? Нормально всё у вас?
В следующую секунду он успел ощутить себя последним человеком на Земле, безвозвратно заживо похороненным в какой-то безымянной могиле.
— Да, нормально, — донёсся до него издалека приглушённый голос Судака. — Ты по делу ори, а то заикой сделаешь ни за что. У тебя одного очко, что ли, играет, думаешь?
Жмыху сразу полегчало. Когда ты боишься в одиночку, это один разговор, а вот когда такой крутой парень, как Судак, боится с тобой на пару — это уже не трусость, а чувство локтя, что ли.
Сделав ещё пару осторожных шагов, он не увидел, а скорее ощутил в стороне от себя какое-то движение. Отчаянно пытаясь удержать аккуратно опускающееся прямо куда-то в кишечник сердце, он осторожно позвал:
— Лавр, ты?
— Нет, — ответил ему прямо в ухо совершенно незнакомый и очень нехороший голос. — А вот ты был послушным мальчиком?
Жмых почувствовал, как его колени подгибаются и сам он уже готов упасть на пол.
— Я э-э-э… я был, — неожиданно горло перехватило, будто кто-то невидимый, но очень сильный накинул ему на шею петлю. Это страшное ощущение удушья, заставило Жмыха судорожно задёргаться, но тут что-то очень прочное и твёрдое обволокло его со всех сторон, не позволяя сделать ни единого вдоха, и он провалился в небытие.
* * *
— Жмых, где ты, придурок? — в полную мощь лёгких заорал Судак, — нашёл чего?
Тишина. И тишина такая, от которой хочется поскорее убежать, запеть, затанцевать чечётку, просто заорать благим матом, только чтоб её не слышать.
— Луня, — позвал Судак.
— Тут я, — откликнулся Луня.
— Уходим по-быстрому, — скомандовал Судак. — Потом вернёмся с братвой и фонарями. Всё тут перевернём, а пацанов наших найдём. Понял, нет?
— Ага, — отозвался кто-то прямо за его спиной, — а ты был послушным мальчиком?
— Что за хрень, — ещё успел удивиться Судак, одновременно выхватывая спрятанную заточку и отмахиваясь ею в сторону голоса,
— ты ещё кто такой, бля?!!!
И тут же согнулся, получив страшный удар в живот. Инстинктивно прижав руки к поясу, он вдруг почувствовал под ладонями что-то липкое и скользкое, расползающееся под пальцами. Теряя сознание, он всё ещё пытался запихнуть выползающие из распоротого живота кишки обратно, когда что-то большое и тёмное накрыло его с головой, сковывая движения и гася разум.
* * *
Луня был почти уверен, что уже умер. Но только почти. Когда осторожно пробирающийся впереди него Судак неожиданно исчез, он ничего сразу не понял. Оставшись один в полной темноте, потеряв всякие представления о направлении, Луня просто сел на корточки и зажал голову руками. Это всегда помогало.
Когда его отец и мать, оба такие интеллигентные и культурные на людях, вдруг начинали кричать на друг на друга такими словами, которых он не слышал и от самых злостных школьных хулиганов, когда она начинала кидаться на отца, выставив вперёд наманикюренные в лучшем городском салоне ногти, а тот в ответ отвешивал ей затрещины, которых не постыдился бы и Майк Тайсон, Луня всегда садился в углу и зажимал голову руками. И это помогало. Всегда. Родители мирились, становились неестественно добрыми и покупали Луне всё, чего бы он ни захотел. Но растопыренные пальцы с накрашенными ногтями часто преследовали его в ночных кошмарах.