Но сейчас кошмар не уходил. Судак пропал, просто растворился в воздухе. Куда подевался Жмых, Луня даже и не хотел задумываться. Главное — выбраться из этого чёртова подвала, а там… Там увидим.
Осторожно нащупав в кармане дешевенький "Крикет", Луня чиркнул колёсиком. Зажигалка работала. Не Бог весть как, но работала, и её слабый огонёк немного развеивал тьму подвала. Осторожно, практически на ощупь, Луня начал продвигаться в ту сторону, где, по его представлению, был выход, и тут наткнулся на Лавра.
Тот же самый бесформенный череп, те же самые слегка навыкате бесцветные глаза и безвольный подбородок. Только вот под подбородком ничего не было — голова Лавра просто стояла в нише, выложенной в кирпичной стене. Отшатнувшись, Луня хотел было закричать, но не смог. Язык не слушался. Медленно в темноте, пятясь задом от страшной ниши, он вдруг почуял на плече чью-то руку.
Луня замер. Разум, балансирующий на краю пропасти, приказывал ему просто закрыть глаза и потерять сознание, но Луня не смог. Вместо этого он услышал незлой, но какой-то очень нехороший голос:
— А ведь ты был послушным мальчиком? Да, ты был послушным… — голос, похоже, слегка удивился. — Ну что ж, повернись, я хочу тебе кое-что показать.
Медленно-медленно Луня повернулся к говорившему и увидел перед собой странного старичка. Одет старичок был в какие-то обноски, на ногах носил — ну надо же! — лапти, а причёска его смахивала на воронье гнездо. В одной руке старичок держал здоровенную сучковатую палку, а за спину его был перекинут туго набитый холщовый мешок.
— Да-да, — удивлённо протянул старичок. Только сейчас до Луни дошло, что дедушка светится в темноте каким-то неживым, зеленоватым светом. — Ты и вправду был послушным мальчиком. Но не очень хорошим, — дедушка улыбнулся. В чёрном провале рта между бородой и усами хищно блеснули по-акульи острые треугольные зубы. Луня почувствовал, как тёплая струйка мочи бежит по его левой ноге. — Но это не беда, — продолжал дедушка, — просто загляни в мой мешочек, и ты увидишь, что случается с по-настоящему непослушными мальчиками.
Дедок перекинул с плеча свой мешок, развязал его и сунул под нос Луне. Против своей воли Луня заглянул в чёрное нутро мешка непонятного старичка, после чего тонко, по-заячьи закричал. И больше кричать не переставал…
P. S. Бабай — таинственное воображаемое существо славянского фольклора, которым часто пугают непослушных детей. (с) Е. Грушко, Ю. Медведев "Словарь славянской мифологии"
Подселенец
— Стрёмное дело, ох, стрёмное, — покачал опухшей мордой Берёза, — даже и не знаю, кого на него подписать, да и подпишутся ли…
Они сидели на лавочке в одной из дальних аллей парка имени XXI съезда партии рядом с неимоверно загаженной лужей, почему-то гордо именующейся озером. Место было надёжное и неоднократно проверенное. Не в силу своей уединённости, отнюдь, народа вокруг хватало, но народа тоже специфического. Работяги с ближайшего завода, какие-то малолетки с приблатнённой внешностью и повадками, а на деле — хомячки хомячками, несколько пьяненьких уже тёток очень среднего сексуального возраста и прочий подобный контингент. "Лужа" давно считалась местом практически безопасным: вроде бы и народ вокруг, но никто тебя не замечает и в дела твои не лезет, у всех своя компания. Просто бухают люди после рабочего дня, отдыхают, эка невидаль.
Вечером — оно, конечно, другое дело. Всякое случалось. И на бабки выставить могли кого-нибудь, и трахнуть без обоюдного согласия. Бывало, даже трупы находили поутру. Но это редко. Мусора, конечно, парк патрулировали, не без того, но если явного криминала не было, на рожон старались не лезть. Ну, отдыхают люди, не всем же по дорогим кабакам зависать? Менты и сами не гнушались иногда на этих же лавочках вокруг "Лужи" посидеть, и не только во внеслужебное время.
А вообще парк был хороший. Про него даже как-то в областной газете писали. Типа, "маленький островок постсоциализма в диком мире чистогана". Газета, конечно, красная была, но тут уж на какую денег хватило. И действительно: высаженные лет сорок с лишним назад по линеечке аллеи, многоярусный фонтан, аккуратно подстриженные кусты и даже недорогая площадка с детскими аттракционами — всё это создавало своеобразный оазис почти что в центре серого, заплёванного и задымлённого фабричного района. Правда, была в оазисе "Лужа", — так ведь нет в мире совершенства.
И на Берёзу с Бутыкиным внимания никто не обращал. Точнее, не акцентировал. Нет, конечно, заметили, конечно, узнали — и чего? Мало ли какие дела у двух не самых последних в городе людей? Они тебя трогают? Ну вот и ты их не трогай. Натренированным глазом Бутыкин, правда, заметил, как один из малолеток попытался направиться к ним с початой бутылкой водки, — не иначе уважение оказать, — но его же дружки и завернули: типа, не мешай людям разговоры разговаривать — надо будет, сами позовут. Нет, не совсем ещё молодёжь понятия потеряла, зря её ругают.
— Не нравится мне всё это, — в очередной раз скривил морду Берёза, — ох не нравится…
"Ах ты ж пенёк обоссанный, — ругнулся про себя Бутыкин, — ещё цену мне тут набивать будешь…"
Берёза меж тем снова схватился за бутылку марочного коньяка, раскрутил её по часовой и воткнул в окружённую давно не бритой щетиной пасть. Сделав пару глотков, он довольно зажмурился и на время впал в прострацию.
"Урод, — снова подумал Бутыкин, — и на кой я ему коня купил? Арзамасской бы горилкой обошёлся, клоун".
Не то чтобы Бутыкину было жалко денег. Он вообще редко когда о чём-то жалел, тем более о бабках, которые давно уже утратили для него то магическое притяжение, которое имели во времена бурной молодости. Другое дело, что опухшая морда Берёзы, с его железными зубами, желтоватыми белками глаз (гепатит, к бабке не ходи), отвислым пористым шнобелем и редкой растительностью в районе темени, вызывала в нём интуитивное отвращение. Плюс, конечно, застарелый запах мочи и пота и древнее тряпьё, намотанное на собеседника. Денег тебе не хватает, да? Нищий такой бомжара? Ага, ещё чего кому расскажи…
Нет, равняться с Бутыкиным по деньгам Берёза, конечно, не мог. Не того поля ягода. С Бутыкиным в родном Петрове по доходу могло сравниться только человека три-четыре, и только разве "сравняться", но уж никак не переплюнуть. Да и во всей области таких нашлось бы десятка полтора-два, не больше. Само собой, были и более крутые, и более удачливые, но Бутыкин не жаловался — ему хватало.
Начиналось, конечно, всё как обычно: старенький видеомагнитофон "Электроника", арендованное за копейки полуподвальное помещение в заводском клубе, три десятка табуретов и Брюс Ли, Чак Норрис, а также Сильвия Кристель в главных ролях. По рубчику с носа, и запретный таинственный мир Голливуда к вашим услугам. Многие так начинали, даже некоторые из тех, что сейчас по Кремлям да Думам сидят. Но это официально, то, с чего налоги платим. А вот с "варёнок" всяких из отечественных "Техасов", лоскутных турецких кожаных курток и прочей фигни типа магнитофонов "Панасаунд", сделанных в Китае, купленных в Польше и проданных в родных пенатах, налогов как-то удавалось избежать. За место на рынке платить приходилось, да и братве отстёгивать поначалу. Но это мелочи — налоговая больше бы слупила.
Многие на этом уровне и остались: видеосалоны, палатки на рынках, ночные ларьки… Но Бутыкин вовремя понял, что это тупик. На жизнь хватит, конечно, но так и будешь с таким бизнесом с хлеба на воду перебиваться, весь в мыле и постоянном страхе, что постучат в дверь суровые дяди в серых костюмах, да и поинтересуются: "А скажите-ка, гражданин хороший, откуда?.."
Слава богу, Петров — город пусть и маленький, но фабричный. На девяносто тысяч населения, считая детей, пенсионеров и душевнобольных, — десяток с лишним заводов. Да, многие закрылись в связи с конверсией или ещё какими-то неприятностями: "кризис неплатежей" и т. п. Остались только самые мощные. Но оказались вынуждены жить по законам рынка, то есть искать покупателей. Это раньше Госплан распределял, что кому и куда, а теперь, извольте, капитализм показал свои железные зубы. И хоть те же отвёртки или гаечные ключи нужны всегда и везде, попробуй найди того, кто у тебя их купит не две штуки, а два вагона. Особенно если директор завода директором-то стал в качестве наказания — из вторых секретарей райкома попёрли в своё время, — главный инженер кроме производства ничего не знает и живёт до сих пор в двухкомнатной хрущёвке, а отдел сбыта о сбыте как таковом имеет самое поверхностное представление: раньше разнарядка приходила из области, и все дела.
А тут — Вадик Бутыкин. Ну вот, завелись у него интересные связи за время полуподпольного бизнеса, друзья кое-какие нарисовались, всякие разные входы-выходы. И сам он из местных, все его знают и родителей его, то есть верят ему больше, чем пришлым не знамо откуда. А отчего же не помочь добрым-то людям за долю малую? И помогал. И все довольны были: и руководства заводские, и клиенты, и сам Бутыкин.
Курочка, как говорится, по зёрнышку клюёт, а яйцо-то вон какое большое получается. Так и Вадик: клевал-клевал, да и наклевал себе на яичко. Да не простое, а золотое. И как-то так незаметно, само собой оказалось, что никакие серьёзные дела в городе без Вадика не решаются и всё на нём сходится. И он, если вдруг очень захочет, может любой завод с потрохами купить или, если обозлится сильно, просто лицо от него отвернуть: сами выплывайте. Никто не спорит, может, и выплывут, за последние лет десять новое поколение подросло: зубастое, ушлое и до бабок жадное, — может, и нашло бы какие выходы. Да только директора-то старые остались, неохота им рисковать было. Так что всё шло, как шло. И почти всех это устраивало.
А с теми, кого не устраивало, Вадик разбирался сразу, жёстко, но без жестокости. Кровь лишняя никому не нужна, опять-таки неприятности от неё всякие и слухи нехорошие. Другое дело, что те же самые бандюки, которым Вадик в своё время отстёгивал, сами теперь отстёгивали ещё большим бандюкам из столицы, а уж с теми Вадик давно был на короткой ноге. Так что бывшая крыша теперь была в корефанах по жизни. Очень это в своё время помогало, да и продолжало помогать. Поэтому врагов у Вадика почти не было. Конкуренты всякие и недоброжелатели попадались, конечно, но не враги. Получилось так.
Опять-таки не борзел Вадик никогда, народ не злил. Город-то пролетарский, "красный пояс" как-никак, так что с людьми простыми нужно жить мирно, по-соседски. Жертвовал Бутыкин много на школы всякие, детсады, на церковь, на мечеть, на футбольную команду, на кружки в бывшем Дворце пионеров (там он, кстати, в своё время и начинал с видеомагнитофоном), вообще мэрии. Поэтому простые люди его скорее любили, чем испытывали классовую ненависть. Домик он себе, конечно, отгрохал — будь здоров, но окружил его высоким каменным забором, чтоб людям глаза не мозолить. И катался на "лендровере" простом, а не на "лексусе" или "бьюике" каком. Сыну, правда, "мерс" подарил, но маленький такой, кабриолет.
То есть нормальный мужик был Вадик Бутыкин, но была у него одна, точнее, две слабости. Первая — железки всякие белые. Ну не переваривал Вадик золото, и оно, кстати, тоже отвечало ему взаимностью. Не мог Вадик золото носить: чесалось от него всё, зудело, общее самочувствие нарушалось. И золото на Вадике тоже тускнело, ломалось — портилось, одним словом. Очень Бутыкина раньше эта проблема занимала, даже к экстрасенсам ходил и учёным всяким. Первые объяснили эту проблему конфликтом бутыкинской ауры и духа металла, а вторые — специфической биохимией организма. Да и хрен бы с ним, подспудно Вадик золото тоже недолюбливал. А вот белое железо любил, серебро там или платину. И при любой возможности покупал их, если художественное исполнение того стоило.
А вторая слабость — упёртость. Нет, Вадик был очень уравновешенным человеком, всегда умел найти компромисс или отход сыграть, если дело того стоило. Но клинило его иногда. И тогда уже всё. Хоть трава не расти, хоть новый потоп, а будет по-вадикову. И сам себя ругал потом, бывало, и локти кусал, но поделать ничего с собой не мог. По молодости эта черта скорее помогала, чем мешала, — многого Бутыкин благодаря ей добился, но сейчас уже иногда становилась проблемой. Как, например, с колечком этим.
Тут как получилось-то… Жила-была в родном городе Вадика бабушка божий одуванчик Луиза Павловна Черемшинская. Никому не мешала, тихо небо коптила, в музыкальной школе детей на роялях играть учила. Даже Вадика пыталась научить в своё время. Слава богу, уже через пару недель стало ясно, что слуха у маленького Бутыкина и в помине нет, после чего Вадиковы родители от этой идеи отступились, каковому их решению бутыкинский отпрыск и был рад чрезмерно. После этого долгое время судьбы Луизы Павловны и Вадика не пересекались. До прошлого года.
Тогда он спонсорскую помощь музыкальной школе оказывал: то ли рояль, то ли арфу какую-то подарил, не суть важно. Важно, что на торжественной части и Луиза Павловна, больная уже, присутствовала. Лет сто с лишним ей уже было, не меньше, но из ума не выжила ещё, даже частные уроки иногда давала как Заслуженный педагог России. Тут-то и заприметил Вадик на её древней, но на удивление холёной, насколько это вообще возможно в столетнем-то возрасте, руке колечко.
Вроде бы и ничего особенного: перстенёк как перстенёк, типа змейка с крылышками и глазками красненькими. Видно, что вещь старинная, но на первый взгляд дешёвенькая: серебро или вообще мельхиор. Только у Вадика-то глаз намётанный. Он платину за полкилометра учует. А если колечку, судя по виду, лет триста-четыреста, то и цена у него должна быть соответствующая. Да и не в цене дело, просто понял Вадик, что без этого колечка ему дальше жизни нет. Короче, в очередной раз планка упала…
Он уже и деньги бабке предлагал, и подарками всякими заваливал, и дом обещался отремонтировать, и снова деньги сулил, но уже реальные, серьёзные, но старуха тоже упёртая попалась. Ни в какую колечко продавать не соглашалась. Типа, фамильная реликвия, никто чужой её носить не может и не будет, так что и в гроб она её с собой возьмет. А деньги ей уже не нужны, и подарки тоже, и дом ремонтировать не стоит — недолго уже ей осталось. Хорошо, предложил Вадик, давайте завещание оформим, а он тоже в долгу не останется: ей-то, может, ничего и не нужно, а вот внуки там всякие, правнуки… Нет никого, отвечает старуха, пресеклись Черемшинские, она — последняя, а другие родственники есть, конечно, только они и без его подачек обойдутся. Самому ему на бедность могут подать, если приспичит. Так что иди, мил человек, не загораживай ей солнце. И глупость какую не надумай учинить.
А Вадик уже и на "глупость" готов был пойти, уж больно сильно он на колечко запал, но удержало его что-то. А тут и бабка померла.
Вадик поначалу обрадовался: теперь-то по-любому до колечка доберётся — а вот и хрен вам во всю морду, господин Бутыкин! Оказалось, не врала бабка, не шутила. И колечко завещала с собой похоронить — раз, и нотариус у неё неожиданно оказался такой, что Вадику разве что только присниться мог — два, да и родственники такие, что… Вот ведь как бывает: живёт-живёт человек, привыкли все к нему, ничего особенного не думают, а на похоронах вдруг узнаётся то, что лучше б и не узнавалось. Такие люди бабку хоронить приехали, что только за голову хватайся: банкиры какие-то московские, промышленники, пара телезвёзд, несколько англичан, два немца, один австриец и представитель штатовского посольства. Весь город охренел, не только Вадик.
Оказывается, не врала бабка: последняя она в роду, только род у неё такой, что Рюриковичам там всяким с Тюдорами делать рядом нечего, половина Готского альманаха старухиным родственникам посвящена. А вторая половина — друзьям этих родственников. Соответственно колечко хренушки изымешь — адвокаты звери. Да и имущества скрытого у бабки оказалось по разным банкам заграничным не меньше, чем у Вадика. И имущество это она городу завещала. При условии неуклонного соблюдения всех пунктов завещания. А главные условия: похоронить её в синем платье и в этом самом колечке. Вот же, блин… Нет, стерва бабка, одно слово — стерва.
Вадик специально на похороны пришёл, даже венок заказал. Только его-то венок в горе других затерялся как щепка. И народищу было на кладбище — не протолкнуться, как на демонстрации какой. Помимо гостей понаехавших ещё и местные, на гостей этих поглазеть пришедшие. Плюс глава администрации и ещё насколько уездных шишек. Ну, эти-то понятно, на бабку им начхать. А вот родственники её — ну как завещание оспорят? Приглядеться надо.