Оба зека посмотрели на Ромеро, словно тот был психом. Может, так оно и было. Но затем Хеслип и Бургон напряжённо отступили, их лица побледнели. Им было нечего сказать на тираду Ромеро.
Палмквист тоже молчал. Но что-то в глубине его глаз пристально следило за двумя заключёнными.
16
Может, у Хеслипа с Бургоном и было мало мозгов, но вот у остальных зеков остатки разума точно сохранились.
Когда день в Долине Шеддок сменился ночью, по камерам снова начали ползти слухи, вновь разжигая паранойю.
Возможно, дело было в их воображении, а возможно, в простом суеверном страхе, но все заключённые ощущали в тюрьме присутствие чего-то, чего тут раньше не было.
В тюрьме и прежде атмосфера была далеко не праздничная, а уж теперь стала ещё хуже.
Что-то витало в воздухе, что-то мрачное и гнетущее, словно кишки вырвали не только у Уимса и Жирного Тони, но и у самой тюрьмы.
Парни боялись, но не могли этого признать.
И даже хуже - они не понимали толком, чего боятся.
Но в их головах, в тёмных запертых комнатах, полных их детских страхов, они видели разное. Размытые фигуры и белые лица призраков, тянущих к ним свои крючковатые пальцы.
Существа, рождающиеся под кроватями и в шкафах; существа с мерзкими ухмылками и пуговицами вместо глаз. Они шептали твоё имя в ночи и высасывали из твоих лёгких воздух чёрными, жадными дырами на месте ртов.
И, когда ночь стала чёрной. как смоль, когда зеки затаились в своих камерах, ожидая отбоя, они начинали видеть, как нечто тянется за ними из теней в углах...
17
В течение дня Ромеро почти не разговаривал с парнишкой.
Каждый раз, когда он бросал взгляд на мелкого ублюдка, у Ромеро в животе что-то начинало шевелиться, и к горлу подкатывала тошнота, а сердце колотилось так, что мужчина не мог выровнять дыхание.
Ромеро разглядел в этом ребёнке нечто отталкивающее, выворачивающее кишки наизнанку, ещё с той поры, как Йоргенсен впервые ввёл Денни в камеру в Ромеро.
Он нарушил размеренную жизнь Ромеро. И Ромеро до жути хотелось выбить всю дурь из этого засранца, но... Он боялся того, во что это может вылиться.
Парнишка продолжал благодарить Ромеро за вмешательство в разборки с Жирным Тони, но Ромеро и слова не желал об этом слышать.
Жирный Тони и то, что с ним произошло, было последним, о чём Ромеро хотел вспоминать. Особенно сейчас.
Камеры уже были закрыты, и зеки готовились к отбою.
А Ромеро оказался запертым в одной камере с пацаном.
Он лёг на свою койку, открыл книгу и постарался вообще не смотреть в сторону Палмквиста. Что было непросто, поскольку паренёк не сводил с Ромеро глаз. Денни расхаживал по камере, покачивая головой, обхватив себя руками и похлопывая ладонями по плечам.
Он пять или шесть раз останавливался напротив Ромеро, бросал на мужчину взгляд, открывал рот, словно собирался что-то сказать, но потом просто качал головой и продолжал ходить взад-вперёд.
- Чего тебе не сидится? - наконец не выдержал Ромеро. - Меня уже начинают раздражать твои метания.
Палмквист сел, затем вскочил на ноги, затем снова сел.
- Скоро стемнеет, - произнёс он.
- Правда?
Но парнишка не понял сарказма. Он изучал свои пальцы, может и желая что-то сказать, но не смея.
Его лицо было белым, как мел, а тёмные круги под глазами напоминали синяки. Он дёргался, нервничал и никак не мог усидеть на одном месте дольше пары минут.
- Той ночью, - начал он, - когда Уимс... Ты что-нибудь слышал?
Ромеро опустил край книги на пару сантиметров.
- Ага, слышал. Как ты храпел.
- А ещё что-нибудь?
- А что ещё я мог слышать?
Палмквист дёрнул головой и потёр глаза.
- Я устал.
- Так окажи нам обоим грёбаную услугу и вали спать.
Но парень лишь покачал головой.
- Я не хочу идти спать. Не думаю, что вообще захочу когда-нибудь спать.
- Это почему же?
Мальчишка посмотрел на него покрасневшими глазами.
- Чёрт... Если бы ты только знал...
«Похоже, я уже знаю», - подумал Ромеро.
18
Блок С, той же ночью.
Всё началось в 2:10 ночи.
Послышался крик, но кричал не один человек, а двое, а через несколько секунд крик распространился, как заразная болезнь, от одного зека в блоке С к другому, словно они все разом сошли с ума.
На дежурстве был Бобби Паркс.
Он был, по меньшей мере, на десяток лет старше остальных охранников, и, когда началось очередное безумие в камерах, он приказал всем оставаться на своих постах и позвать сюда сержанта Варреса прямо сейчас.
А сам побежал в противоположный конец блока С, сжимая в руке рацию и приказывая открыть решётку.
Зеки посходили с ума, выли, кричали, дёргали прутья решёток и требовали, чтобы их отсюда на хрен выпустили.
Но Паркс их проигнорировал, отрешившись от всего, что они кричали и делали, и сосредоточился на том, что происходило в дальнем конце коридора, в районе семьдесят пятой или семьдесят шестой камеры.
Он вновь услышал крики. Сначала они напоминали вой человека, заживо поджариваемого на углях... А потом превратились в вопль, на который, казалось, человеческие лёгкие не способны.
Точно, семьдесят пятая.
Паркс - сильный и накачанный охранник, способный справиться одной левой практически с любым отбросом в этой тюрьме, вдруг ощутил себя маленьким, очень слабым и напуганным до чёртиков.
Он вспомнил о Хоуле. О поехавшем крышей Йоргенсене.
«Давай, мужик, поднимайся, - приказал он себе. - Ради всего святого, вставай! Это твоя работа!»
Но эти звуки... Чёрт, он даже представить не мог, что может их издавать!
Высокий, резкий, пронзительный вопль, разрывающий барабанные перепонки, заставляющий внутренности скручиваться в тугой узел и подскакивать к самому горлу.
Он хотел убраться подальше от этого чудовищного крика, который, казалось, проникал сквозь мужчину, замораживал мозг и отдавался ломотой в зубах.
Все зеки пытались выбраться из камер, умоляли защитить их, плакали, всхлипывали, а многие даже молились сорванными от криков голосами.
Визг был странным, резким, гулким, словно врезающаяся в древесную плиту циркулярная пила. А в воздух поднимался запах чего-то гнилого, перебродившего и грязного.
Паркс приблизился к семьдесят пятой камере и включил рацию:
- Это я, - произнёс он непослушным языком. В рот будто насыпали песка, - открой семьдесят пятую...
- Открыть? - парень на другом конце рации не мог поверить своим ушам.
- Делай, что я, мать твою, говорю...
Визг внутри камеры почти заглушил звуки хаоса снаружи.
А затем к крику присоединились влажные, разрывающие плоть звуки. Словно кто-то огромным топором разделывал тушу.
Паркс не мог поверить тому, что слышал... Будто кто-то ползёт по полу... Как клубок слизких змей, выползающих из болота по мокрой листве...
Паркс сделал шаг вперёд, включил фонарик и увидел...
Он и сам не смог сказать, что он видит, но это заставило его сделать два неловких шага назад и почти выронить фонарик.
Он увидел Хеслипа... точнее, это, скорей всего, был Хеслип... бросающегося на прутья решётки с такой скоростью, что Паркс чуть не заорал.
Хеслип врезался в решётку с такой силой, словно его сбил и отбросил в сторону грузовик, и Паркс услышал, как при соприкосновении с железными прутьями у Хеслипа затрещали кости.
Что-то тёплое и влажное пронеслось мимо Паркса, отбрасывая тень на пол и частично заслоняя свет от его фонарика.
И в это мрачное мгновение, прежде чем Паркс отшатнулся, он заметил, что Хеслип весь красный, словно кто-то окунул его в чан с красными чернилами. А его тело... сломанное, искорёженное. И кровоточащая маска вместо лица, с которой словно срезали всю плоть острым ножом...
А затем Хеслипа отдёрнуло назад и в сторону.
Фонарик ходил ходуном в руке Паркса, и в его дрожащем и снующем по стенам свете невозможно было понять, что происходит в камере.
А ведь прошло всего секунд десять с тех пор, как Паркс приблизился к семьдесят пятой камере.
Всё вокруг превращалось в нереальный ночной кошмар. Зеки бушевали в приступе безумия, а Паркс слышал лишь голодные, чавкающие звуки изнутри камеры и грохочущее в унисон клацанье когтей, царапанье по стенам и скрежет зубов о человеческие кости.
Безумие. Полное безумие.
Дёргающийся свет фонарика вырывал из окружающего жуткие картины: кровь, яростное движение, нечто корчащееся и извивающееся; отражающая луч света неразбериха из плоти, порывов горячего воздуха и серой желеобразной массы.
И вдруг Паркс услышал звук, который вернул его к реальности: щелчок замка на двери камеры. Дверь скользнула в сторону и начала открываться, а Паркс со всей дури заорал в рацию:
- Закрывай эту чёртову дверь! Закрой её, мать твою! Закрой, ублюдок ты грёбаный!
Дверь замерла и начала медленно закрываться.
Она успела отъехать от стены всего на метр, но это хватило.
Хватило для того, чтобы нечто выскользнуло наружу. Нечто с розовыми полупрозрачными щупальцами, как у медузы.
Они извивались, как слепые черви, нащупывая путь. И вот тогда Паркс не выдержал. И закричал.
Щупальца оказались всего в метре от его ноги, и тут дверь, наконец, захлопнулась, разрезая, отсекая часть существа с брызгами похожей на чернила жидкости, воняющей тухлой рыбой. А та часть создания, что осталась в камере, истошно завопила, и звук этот был пронзительнее, чем свист десяти разом закипевших чайников.
Отрубленные щупальца извивались, как черви под прямыми солнечными лучами, и Паркс выронил фонарик и начал орать в рацию:
- Включай верхний свет! Включай, мать твою, этот грёбаный верхний свет!
А все зеки вокруг него читали молитвы Иисусу и Деве Марии.
А потом, наконец, включился верхний свет.
Такой резкий и яркий, что Паркс на пару секунд зажмурился.
А существо в камере начало стенать, словно яркий свет был для неё равнозначен едкой кислоте.
Вокруг стоял дым, туман, всё было забрызгано кровью, а то существо всё визжало от ярости и ненависти. Затем послышался скрежет металла и стук болтов по цементному полу.
К тому времени, как Паркс рискнул заглянуть в камеру, существо исчезло. Оно отодрало со стены покрытие на уровне батареи и соскользнуло в вентиляционную систему.
Прибежал сержант Варрес, жаждавший немедленно получить объяснения, какого хрена здесь сейчас произошло.
Но когда он увидел бойню в семьдесят пятой камере, кости, плоть и разбрызганную кровь, он повернулся к Парксу.
- Что за хрень это была? - спросил у него Варрес.
Но Парск лишь помотал головой, выпучив глаза, а из дрожащего уголка рта у него стекала струйка слюны.
- Оно... оно было в бешенстве, - наконец выдавил он.
19
Начальник Линнард отправил Палмквиста в одиночку ради его же безопасности.
Зеки, наконец, связали то, что произошло в Брикхейвене, и то, что происходит сейчас здесь, в Долине Шеддок.
Тем утром, после убийства Хеслипа и Бургона, двадцать практически спятивших от страха зеков набросились на парнишку в столовой и били того до потери сознания, пока охранники не вмешались и не навели порядок.
Как бы то ни было, Палмквисту пришлось накладывать тридцать швов, а на левую руку - иммобилизационную повязку.
- Слушай, - говорил ему Линнард, - мне чертовски не нравится то дерьмо, что здесь происходит. Эти парни хотят тебя убить. И убьют, как только им предоставится такой шанс. Поэтому я помещу тебя под стражу. Ты будешь не в обычной камере, а в «яме». Это самое безопасное место в нашей тюрьме, и до окончания расследования по твоему делу ты будешь находиться там.
Начальник сказал, что не знает, виноват Палмквист ли во всём случившемся или нет, а если да - то Линнард понятия не имеет, как он это всё провернул. Но в «яму» он пойдёт в любом случае.
Ради его же безопасности.
У начальника никогда прежде ещё не было таких проблем.
Зеки посходили с ума, а тюремные юристы строчили иск за иском в Департамент исполнения наказаний.
А Департамент взялся за Линнарда. Высокое начальство постановило, чтобы Долина Шеддок была закрыта для прессы вплоть до дальнейших распоряжений.
А в самой тюрьме кипело и бурлило напряжение, готовое вот-вот выплеснуться наружу, подпитываемое давними претензиями и неотвеченными жалобами на бесчеловечное обращение и условия жизни.
Ромеро понимал, что именно грядёт.
Да и все остальные понимали. Кроме, разве что, Линнарда.
Если бы он чувствовал, что скоро должно случиться, то поместил бы всех зеков до единого в карцер.
Начальник решил, что ужин Палмквисту должен отнести Ромеро. Наверно, думал, что вид сокамерника заставит паренька поверить, что «яма» - это не наказание, а особые условия содержания ради его же блага.
Ромеро абсолютно не хотел туда идти, но понимал, что если он откажется, то Линнард отдаст негласный приказ охранникам, и уж те своего не упустят и возьмутся за него.
Поэтому он понёс Палмквисту ужин - жирная запеканка из спаржевой фасоли и несколько ломтей ржаного хлеба. Охранник впустил его внутрь и даже позволил посидеть немного с мальчишкой, закрыв дверь за вошедшим Ромеро.
Палмквист выглядел паршиво с учётом ушибов, наложенных швов и гипсовой лонгеты.
Но дело было не только в побоях. Его лицо было мертвенно-бледным, и на нём чёрными озёрами светились огромные, чёрные, бездонные глаза.
Ромеро подумал, что так же выглядят героинщики со стажем без очередной дозы, чьи души уже выдоены досуха.
Палмквист молчал, поэтому Ромеро решил заговорить первым:
- Расскажи мне об этом, Цыпа. Расскажи мне.
Но паренёк даже не поднял голову.
- Я... Можешь принести мне что-нибудь из стимуляторов, Ромеро? Декседрин или мет? Да хоть кофеиновые драже! Хоть что-нибудь! Не важно что. Главное, чтобы я не засыпал.
- Может и смог бы, - ответил Ромеро, - только как пронести их мимо того борова у твоей двери?
- Если ты их не принесёшь, то захвати хотя бы чёртову бритву!
Ромеро посмотрел на Денни.
Значит, теперь мысли о самоубийстве. Ему настолько херово?
Конечно, Ромеро знал, что произошло с Хеслипом и Бургоном. Он обо всём услышал сегодня утром. Но в отличие от той ночи с Уимсом, эту ночь Ромеро спокойно проспал... Правда, с помощью успокоительных.
- Думаешь, это решение проблемы, Цыпа? Наркота и бритва?
- Я не должен спать, - безжизненным голосом произнёс Палмквист. - Уж точно не сегодня ночью. А возможно, вообще никогда больше.
- Почему же?
- Ты знаешь почему.
Похоже, Ромеро действительно знал.
- Я слышал, - вздохнул он. - Я слышал его той ночью, когда оно добралось до Уимса. Я услышал что-то со стороны твоей койки. И знаешь что, Цыпа? Оно напугало меня до потери пульса. Я слышал, как оно шуршит над моей головой, у тебя на матрасе, но у меня не хватило смелости встать и посмотреть.
- Хорошо, что ты не встал. Он...
- Что?
Но Палмквист только покачал головой.
- Я ненавидел Уимса и Жирного Тони. И этих двоих...
- Они просто мусор, Цыпа. Отбросы.
- Да, я знаю, Ромеро, но поверь мне, я в жизни не собирался такое с ними... О Господи, это зашло так далеко! Это всё моя вина. Теперь все зеки меня терпеть не могут и хотят, чтобы я умер. Как бы я хотел, чтобы сегодня утром они меня всё-таки убили...
Судя по боли в голосе, Палмквист действительно так считал.
- Забавно, да? Я весь день только и мечтаю, чтобы они меня убили. Как по мне, так это единственное правильное решение.
Ромеро надолго задумался, поджёг сигарету и выдохнул дым через нос.
- Ответь на кое-какой вопрос, Цыпа: то, что с тобой сейчас происходит, уже случалось раньше, ведь так? То есть... В общем... Что бы за херня это ни была... Оно ведь для тебя уже не в новинку.