– Нет, – отвечаю я. – Думаю, что сделала это исключительно я сама.
Когда я подхожу к дому, к нему подъезжает на автомобиле папа.
– Привет, милая, – говорит он, захлопывая дверцу и засовывая руку в карман, чтобы достать ключи. – Как работалось сегодня вечером?
– Нормально. А ты выглядишь усталым.
– Тяжелый был вечер. У нас было большое мероприятие. Но это мне все равно нравится больше, чем когда тихо.
Я киваю, и мы оба заходим на кухню. Там довольно холодно: папа не любит оставлять отопление включенным, когда мы оба уходим на работу.
– Я приготовлю какао, не возражаешь? – спрашивает он.
– Спасибо. Это было бы здорово.
Я даю ему возможность начать подогревать молоко, прежде чем продолжить говорить, – ну, чтобы он в этот момент был чем-то занят.
– У меня меняются планы на завтрашний вечер. Я пойду с Ли на торжественный ужин в Лидсе, во время которого будут вручаться премии, а потом отправлюсь на празднование дня рождения Мэдди.
– Ого! Это почему?
– Директор, который должен был пойти на этот ужин, заболел. Им выделили два места за столом лорд-мэра. Ли подумал, что было бы нехорошо, если бы от них никто не пришел. Это мероприятие будет проходить в отеле «Квинс».
Папа аж присвистывает, наливая молоко в кружки и быстро его размешивая.
– Ого, очень круто! А когда это мероприятие заканчивается?
– Ли полагает, что около десяти. Я сразу же сяду на поезд.
– Значит, когда ты приедешь, празднование дня рождения уже почти закончится?
– Да. Я знаю. Но это самое лучшее, что я могу сделать.
– А как насчет Мэдди?
– Все будет в порядке. Она в любом случае будет праздновать со своими приятелями по колледжу. Она и не заметит.
Папа, ставя кружки на стол, поднимает брови:
– Но подводить своих друзей – это вообще-то нехорошо.
– Мне не хотелось подводить и Ли.
– Вы знакомы друг с другом всего ничего.
– Да, и наше знакомство продлится недолго, если я не буду с ним встречаться.
– Ты только постарайся сделать так, чтобы не растерять своих друзей, хорошо?
– Что ты имеешь в виду?
– Они – те, на кого ты можешь рассчитывать, Джесс. Причем еще очень долго после того, как ухажеры исчезнут.
– А этот ухажер вообще-то не исчезнет.
– Тем не менее ты нуждаешься в друзьях, Джесс. Независимо от того, исчезнет твой ухажер или нет. И если он к тебе и в самом деле неравнодушен, он это поймет.
– Спасибо за такие ободряющие слова. Не забудь поставить меня в известность, когда на радио начнет выходить в эфир твоя телепрограмма о пропавших ухажерах.
Папа выдавливает из себя улыбку:
– Я всего лишь стараюсь о тебе заботиться. Это моя работа.
– Я знаю, знаю. Но тебе нужно понимать, что я уже достаточно взрослая для того, чтобы позаботиться о себе самостоятельно.
Папа, ничего не говоря, заканчивает помешивать какао и кладет ложку на блюдце, которое он поставил между нами на стол.
– Получается, что тебе, чтобы поучаствовать завтра в этом крутом мероприятии, нужно взять какую-то шикарную одежду напрокат?
– Нет. Ли покупает мне платье. За счет компании. Он говорит, что это самое меньшее, что они могут сделать.
Папа медленно кивает:
– Ты ведь знаешь, что я всегда куплю тебе все, что тебе нужно, Джесс.
– Спасибо. Но Ли настоял на том, чтобы я согласилась на эту его покупку. Но и ты мне можешь кое в чем помочь. У меня нет обуви, которую я могла бы надеть на подобное мероприятие. Ты не возражаешь, если я надену лучшие мамины туфли? Я буду обращаться с ними очень осторожно.
Папа подносит кружку к своим губам, и я вижу, что его рука при этом дрожит.
Мне становится не по себе из-за того, что я его об этом попросила.
– Ладно, не надо, – продолжаю я. – Я могу купить себе какие-нибудь туфли завтра во время обеденного перерыва. Я спросила, не подумав.
– Нет, я вообще-то не возражаю. Бери их. Она тоже была бы согласна. Мы ведь не можем вынуждать тебя появляться перед лорд-мэром в ботинках «ДМ», правда?
Я улыбаюсь и целую его в щеку, а затем беру свою кружку.
– Спасибо. Я пойду наверх и возьму их прямо сейчас, хорошо? Просто чтобы проверить, подойдут ли они мне.
Он кивает. Я иду на второй этаж, стараясь не накапать какао на ковер. Прежде чем зайти в папину комнату, я ставлю кружку на пол на лестничной площадке. Я знаю точно, где находятся эти туфли. Тем не менее меня охватывают странные чувства, когда я открываю платяной шкаф, опускаюсь на колени и засовываю руку вглубь шкафа. Папа отнес большинство маминых вещей в магазин, торгующий подержанными вещами и отдающий выручку на благотворительные цели, но с некоторыми вещами он не смог заставить себя расстаться. Эти вещи казались такой неотъемлемой частью мамы, что было невозможно смотреть на них, не видя в них ее. Одежда – вся в полиэтиленовых пакетах с одной стороны платяного шкафа. Обувь и аксессуары – в большой коробке внизу шкафа.
Я пододвигаю коробку к себе и снимаю с нее крышку. Это для меня – все равно что открыть огромную коробку с памятными вещами. Я прикасаюсь к зеленому шарфу, вспоминая, каким мягким он мне казался, когда я в детстве прикасалась к нему лицом. Разноцветная шерстяная шляпа пахнет Ночью Гая Фокса и холодными зимними прогулками.
Я беру пурпурные четки и перебираю их так, как это делала мама, даже не замечавшая, что она это делает. Я кладу их обратно и продолжаю ковыряться в коробке. На ее дне лежат черные фирменные туфли на шпильках. Она носила их не очень часто: обычно она ходила в гораздо более удобной обуви без каблуков. Однако в тех редких случаях, когда нужно было выглядеть импозантной, она надевала именно их. Я помню, как смотрела на ее отражение в длинном зеркале в спальне, когда она стояла вон там и поправляла вырез декольте своего пурпурного вельветового платья, которое и сейчас висит в шкафу. Я сказала ей, что она красивая. Она улыбнулась мне и сказала, что умеет наводить красоту, когда у нее есть на это время. Впрочем, она в самом деле была красивой. Папа тоже это говорил. Но она относилась к тем женщинам, которые не очень-то верят подобным словам.
Я накрываю коробку крышкой, ставлю ее в шкаф и отношу туфли в свою комнату. Затем я иду на лестничную площадку и беру там свое какао. Когда я возвращаюсь к себе в комнату, я готова поклясться, что вижу, как мама стоит там в туфлях и разглядывает свое отражение в зеркале.
Джо Маунт → Джесс Маунт
29 июля 2017 г
Твои похороны в понедельник будут самым тяжелым днем моей жизни – даже более тяжелым, чем тот день, когда мы хоронили твою маму. Я утратил двух людей, которых любил больше всего на свете. Единственное, что заставляет меня жить дальше, – вот этот человечек. Не могу поверить, что эта фотография была сделана лишь три недели назад. Ты была – и останешься – самой лучшей мамой в мире Гаррисона. Тем, кого это интересует, сообщаю, что с ним все в порядке и что о нем заботится Ли, которому помогает Анджела. Но сегодня он придет повидаться с дедушкой. И я поцелую и обниму его за тебя, Джесс. И я позабочусь о том, чтобы твой драгоценный мальчик никогда тебя не забывал. X
Джесс
Суббота, 30 января 2016 года
Я рассматриваю на экране фотографию младенца. У него большие голубые глаза, слегка приподнятые – как будто от удивления – брови (хотя и не так высоко, как сейчас мои), маленький носик-кнопочка и красивейшие ямочки. На голове – прядки темных волос. Он более чем восхитительный. А еще он очень похож на Ли. Это поразительно. Он – Гаррисон. Предположительно, тот самый «Г», о котором все упоминали. Он – мой ребенок. А рядом с ним на фотографии – мое лицо. Да, мое. Лицо его мамочки. Я выгляжу как-то совсем по-другому. У меня явно уставший вид, на лице почти нет косметики, но взгляд, которым я смотрю на своего малыша… Это будто вовсе не мое лицо. В его выражении чувствуется переживание за что-то такое взрослое и серьезное, с чем я не сталкивалась и чего не понимаю. Самое похожее из всего, что я когда-либо видела, – это взгляд, которым на меня смотрела мама и которым все еще иногда смотрит папа. Это взгляд, преисполненный любовью и желанием защищать, надеждой и страхом, радостным волнением и тревогой.
Я это себе сейчас не воображаю. Такое не может вообразить даже моя голова. Это – реальность. Эта фотография – настоящая, и изображенный на ней ребенок – настоящий. Его пухленькие пальчики тянут мои волосы. Я почти чувствую их прикосновение. А еще я почти чувствую запах этого ребенка. Его в данный момент, возможно, не существует, но это не означает, что он ненастоящий. В том виде, в каком изображена на фотографии, я в данный момент тоже не существую, но я буду такой через восемнадцать месяцев.
Одной лишь мысли об этом вполне достаточно для того, чтобы заставить меня тяжело опуститься на кровать. Мне предстоит столкнуться со всем, что так или иначе связано с материнством, а я даже не чувствую себя в полной мере взрослой. Сумею ли я справиться с младенцем? Мне, правда, не долго придется с ним справляться. Я снова смотрю на фотографию. Я не специалист по младенцам, но, думаю, ему всего несколько месяцев, а это означает, что я умру довольно скоро после его рождения. Возможно, в результате послеродовой депрессии. Мама говорила, что у нее такая депрессия была. Может, она передалась мне генетически? Хотя по этой фотографии не скажешь, что у меня депрессия. Я всего лишь выгляжу измотанной.
Я вытираю наворачивающиеся на глаза слезы. Это уж слишком. Огромная часть меня хочет по-прежнему верить, что все это – лишь порождение моего чрезмерно богатого воображения. Однако правда – вот она, у меня перед глазами. Я снова смотрю на фотографию, на которой запечатлены мы с Гаррисоном. Может, я психически и неустойчивая, но я узнаю своего ребенка, когда увижу его.
Я к этому не готова. Ни к чему подобному. Получается, что за восемнадцать месяцев я выйду замуж, рожу ребенка и умру. Вся моя жизнь будто поставлена на быструю перемотку вперед. Как я с этим справлюсь? Я, девушка, которая не может подняться с постели до десяти часов утра и которая ест на завтрак маффины с голубикой. Девушка, которая пожертвовала шансом сделать какую-либо карьеру ради работы в кинотеатре, потому что это прикольно и потому что там можно смотреть фильмы бесплатно. Девушка, у которой после смерти мамы поехала крыша и которую все еще опекает ее отец. Возможно, я умру, не выдержав груза ответственности. Это – не моя жизнь. Это – не тот человек, которым я должна была бы быть.
Я ложусь на спину и всхлипываю. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Хочу, чтобы все вернулось в норму. Хочу думать о том, когда Ли трахнет меня в первый раз, поедем ли мы летом в отпуск вместе и будем ли мы все еще встречаться на Рождество. Вот о чем думают нормальные девушки моего возраста. Я никого не просила разложить передо мной мою жизнь, как географическую карту. Я не хочу знать ответы заранее – я хочу узнавать их с течением времени. Как это делают все другие люди. Я хочу прекратить вращение на карусели. Моя голова кружится, и я хочу сойти с этой карусели. Но не знаю, как это сделать.
Я опять смотрю на своего сына-младенца. Уже эти слова кажутся мне какими-то странными и неправильными. Я вообще не собиралась когда-либо обзаводиться детьми. Это всегда казалось мне чересчур ответственным. Я всегда везде все забываю. Женщина в отделе потерянных вещей на вокзале Лидса знает меня по имени. Я, чего доброго, когда-нибудь забуду своего младенца в поезде. Вот такой никудышной мамой я буду. Мне вспоминается моя мама, вспоминается все то, что она делала для меня. Как, черт побери, я смогу быть не хуже ее?
Снова и снова я прокручиваю все это в своей голове вместо того, чтобы думать о встрече с Ли сегодня вечером. Как я смогу смотреть ему в глаза, если я уже видела нашего будущего ребенка? Как я смогу ему об этом не рассказать? Это ведь неправильно. Тут вообще все неправильно, и мне нужно придумать, каким образом строить наши отношения, если при этом я буду смотреть в «Фейсбуке», как растет наш будущий сын.
Я подношу телефон с фотографией на дисплее к своей груди. Я понимаю, что это нелепо, но мне хочется, чтобы мой сын был сейчас поближе ко мне. Я знаю, что должна перестать смотреть на него, но уже слишком поздно. У меня есть ребенок. И на мне лежит ответственность за то, чтобы у него все было хорошо.
Пожалуй, я могу попытаться выяснить, каким образом умру. А может, я даже смогу это предотвратить. Возможно, как в фильме «Назад в будущее», я смогу как-то изменять обстоятельства и влиять на свою собственную судьбу, если только мне удастся оказываться в нужном месте в нужное время, как в тот момент в фильме, когда ударяет молния. Может быть, именно поэтому и были размещены эти публикации? Может быть, кто-то из будущего пытается спасти мою жизнь?..
Я качаю головой при мысли о том, что кто-то там, в будущем, стал бы из-за этого переживать, и бросаю взгляд на мамины туфли, стоящие на полу возле платяного шкафа. Она бы знала, что следует делать. Я всегда могла поговорить с ней о чем угодно. Она разобралась бы во всем и придумала бы, как от этого избавиться. Я очень сильно скучаю по ней сегодня. Сильнее, чем когда-либо.
Весь день у меня проходит как в каком-то тумане: я то переживаю за свое будущее, то с нетерпением жду наступления сегодняшнего вечера и думаю о нем. Сейди взяла выходной, чтобы помочь подготовиться к вечеринке, и я рада возникшей передышке: если бы она была сейчас на работе и стала бы меня расспрашивать, я, конечно, не выдержала бы и проболталась.
Когда я иду после работы к вокзалу, у меня такое ощущение, будто я иду на встречу со своим будущим. Стоит ли говорить об охватившем меня нервном напряжении?! Мне, можно сказать, еще повезло, что мне нравится этот парень, не знаю, что бы я делала, если бы он мне не нравился. А что бы произошло, если бы я разорвала отношения с ним? Нет, я не хочу этого делать. Мне просто интересно, могу ли я их разорвать. А если все предрешено, то каким образом мне строить эти отношения? Могу ли я расслабиться и просто думать о своей свадьбе?
Мы договорились с Ли встретиться возле вокзала. Когда я уже подхожу к месту встречи, я говорю себе выкинуть все это из головы. Однако легко сказать, да трудно сделать. Как только я вижу Ли, единственное, о чем я могу думать, – так это о том, как я оставлю его – в прямом смысле – с младенцем на руках, когда меня не станет. Стал бы он со мной общаться, если бы узнал, что такое произойдет? Возможно, с моей стороны было бы гуманнее пройти сейчас мимо, избавив его от всего этого.
Ли улыбается и машет мне рукой. Я иду по направлению к нему, мысленно повторяя себе, что мне следует вести себя как ни в чем не бывало. И что я не могу позволить себе все это испортить.
– Привет, – говорит Ли, целуя меня в губы. – Готова пойти на бал?
– А разве это бал?
– Нет, я просто шучу.
От меня не ускользает, однако, что он как бы сравнил меня с Золушкой. Я стою здесь в лосинах и ботинках «ДМ», и мне вроде бы предстоит трансформироваться так, чтобы не стыдно было бы пойти и на бал. Впрочем, следует заметить, что Ли не очень-то похож на крестную-волшебницу из сказки про Золушку.
– Это хорошо, – говорю я, – потому что я не умею танцевать бальные танцы. Но я вполне готова набивать себе живот на халяву, а также свистеть и улюлюкать, когда ты пойдешь получать свою премию.
Ли смеется:
– Ты в самом деле собираешься свистеть?
– Ну да. В подобных случаях разве так не делают?
– Нет. В подобных случаях вежливо хлопают и пытаются не выказывать свою досаду из-за того, что премию вручают не им.
– Ты имеешь в виду, как при вручении премии «Оскар»? Они собираются фотографировать и снимать на видеокамеру всех номинантов?
– Надеюсь, что нет. Кроме того, вполне может так получиться, что премию вручат не нам, а кому-нибудь другому.
– Нет, вручат именно вам. Вас не стали бы сажать за стол лорд-мэра, если бы не собирались давать вам премию. Разве лорд-мэр захотел бы сидеть в окружении лузеров?
– Будем надеяться, что не захотел бы. Ну да ладно, давай займемся твоим нарядом. Нам сейчас нужно пойти ко мне домой.
Он берет меня за руку, и мы движемся в обход здания вокзала.