Чаша горестей Нины как будто не была ещё полна; тётушка Несбит вышла вслед за ней с чрезвычайно приветливым видом.
— Нина, душа моя; он рассказал мне всё; уверяю тебя, он мне очень поправился.
— Рассказал вам всё! О чём же? — спросила Нина.
— О том, моя милая, что ты дала ему слово выйти за него. Я в восторге от твоего выбора. Я полагаю, что тётя Мария и все твои родные тоже будут в восторге. Ты сняла тяжёлый камень с моей груди.
— Я бы желала, тётушка Несбит, чтоб вы не беспокоились ни обо мне, ни о моих делах, — сказала Нина. А что касается до этого кота в скрипучих сапогах, то я вовсе не хочу, чтоб он мурлыкал около меня. Смеет ещё так обходиться со мной! Смеет называть меня Ниной и говорить со мной, как рабой! Я его проучу!
— Что с тобой, Нина? Твоё поведение чрезвычайно странно: ты удивляешь меня.
— Очень может быть, тётушка; я ещё не знаю, случалось ли когда-нибудь, чтоб я не удивляла вас. Но этого человека я презираю.
— Зачем же, мой друг, ты дала ему слово? Ведь это уже есть обязательство.
— Я дала ему слово! Ради Бога, тётушка, замолчите. Обязательство! Я хотела бы знать, что значит Нью-Йоркское обязательство? Я только не мешала ему ухаживать за мной, потому что он необходим был в опере, необходим для шутки. Этот человек умел хорошо держать мой букет, он был живым оперным либретто! Он был очень полезен в своё время; но кому какая нужда до него по прошествии этого времени?
— Однако, моя милая Нина, ведь это значит играть сердцами благородных людей.
— О, я ручаюсь за его сердце! Уверяю вас, его сердце не из сахара; он любит хорошо поесть, хорошо выпить, любит щегольски одеваться, щегольски жить, и проводить время в своё удовольствие: ему не достаёт только жены к довершению всего благополучия; и как видите, он воображает взять меня, но сильно ошибается. Называть меня "Ниной"! Дайте мне только остаться с ним наедине: я научу его называть меня Ниной! Я покажу ему, до какой степени он забывается.
— Однако, Нина, ты должна сознаться, что сама подала ему повод к тому!
— Что ж из этого следует? Точно также, я подам ему повод к чему-нибудь другому.
— Помилуй, друг мой, — сказала тётушка Несбит, — он приехал узнать, когда назначен будет день свадьбы.
— День свадьбы! Скажите, пожалуйста! И он смеет ещё говорить об этом! Впрочем, ваша правда, тётушка: всему виною я: но я постараюсь сделать всё, что нужно, чтоб поправить это дело.
— Во всяком случае, мне очень жаль его! — сказала тётушка Несбит.
— Вам, тётушка? За чем же дело стало, выходите вы за него: он вам под пару; также молод и также миловиден, как вы.
— Нина! Не стыдно ли тебе! — сказала тётушка Несбит, и в тоже время покраснела и приняла важный вид. — Конечно, было время, когда я была не дурна, но это время давно миновало.
— Это потому, что вы одеваетесь всегда в какие-то траурные платья, — говорила Нина, причёсываясь перед зеркалом и поправляя локоны. — Пожалуйста, тётушка, спуститесь теперь вниз, и займите гостей. Во всяком случае, я должна винить одну себя. Бесполезно сердиться на этого господина; и потому, тётушка, будьте с ним как можно любезнее, постарайтесь утешить его. Вы только вспомните о том, как увольняли своих поклонников, когда были в моих летах.
— Кто же этот другой джентльмен, Нина?
— Это так себе, ни больше, ни меньше, как мой приятель: очень добрый человек, добрый до такой степени, что из него мог бы выйти хороший пастор; и к тому же не так несносен, как вообще бывают добрые люди.
— Быть может, ты и ему обязана своим словом.
— О нет! Я никому не хочу быть обязана. Это самое несносное положение: мистер Клэйтон мне нравится потому, что не надоедает мне своими любезностями, не смотрит на меня с восторгом, которого я не могу терпеть, не танцует и не называет меня Ниной! Мы с ним очень хорошие друзья, вот, и всё! А я вовсе никому не давала слова.
— Хорошо, Нина, я пойду вниз, а ты, пожалуйста, поторопись.
В то время, как джентльмены и тётушка Несбит сидели в гостиной, ожидая Нину, Карсон старался быть совершенно счастливым и совершенно как дома. Они сидели в зале, в большой, прохладной комнате, находившейся в центре всего дома. Длинные французские окна в каждом конце открывались на балкон. Столбы балконов обвивались плющом и украшались гирляндами из роз, в настоящее время в полном их цвете. Пол состоял из полированной разноцветной мозаики. Над камином висел герб Гордонов из резного дуба. Стены комнат покрыты были тёмным деревом, и на них висело несколько прекрасных фамильных портретов работы Копли и Стюарта. Большое фортепиано, недавно прибывшее из Нью-Йорка, было во всей комнате единственным украшением новейшего времени. Большая часть мебели старинного фасона была из тяжёлого, тёмного, красного дерева. Клейтон сидел у дверей, всё ещё любуясь дубовой аллеей, которая виднелась за волнистою зеленью роскошного луга. Через полчаса Нина появилась в пышном облаке кисеи, кружев и газовых лент. Одеваться хорошо и со вкусом было одною из врождённых способностей Нины; без особенного размышления, она всегда нападала на тот цвет и материю, которая более всего гармонировала с её наружностью и характером. В покрое её платья, в его складках было что-то особенно лёгкое и плавное; когда она ходила, то, казалось, что маленькие ножки её не касались пола; она как будто порхала. Её карие глазки имели удивительное сходство с глазками птички;— это сходство ещё более увеличивалось быстрыми поворотами её головки, и лёгким порханием, свойственным одной только ей, так, что когда Нина явилась в зале в газовом платье розового цвета, и положила на фортепьяно свою маленькую ручку, не стянутую перчаткой, она показалась Клейтону резвой весёленькой птичкой, готовой улететь при первом приближении к ней. Клейтон имел удивительную способность делать наблюдения, не показывая вида, что делает их.
— Клянусь честью, Нина, — сказал Карсон, подходя к ней с самым восторженным видом; — вы, как будто, сейчас упали с радуги!
Нина отвернулась весьма холодно, и начала разбирать ноты.
— Вот это прекрасно! — сказал Карсон. — Спойте что-нибудь, пожалуйста. Спойте что-нибудь из "Фаворитки". Вы знаете, это моя любимая опера, продолжал он, принимая самое сентиментальное выражение.
— Извините, я не могу... Я совсем разучилась, и теперь ничего не пою. Мне надоели все эти оперы.
С этими словами, Нина вспорхнула, пролетела мимо дверей, у которых сидел Клейтон, и деятельно начала заниматься цветами, окаймлявшими балкон. Через минуту Карсон был подле неё. Он принадлежал к числу тех людей, которые, по-видимому, считают своею обязанностью не давать никому покоя, и всем надоедать своею любезностью.
— Изучали ли вы когда-нибудь, Нина, язык цветов? — спросил он.
— Нет; я вообще не любила изучать языки.
— А знаете ли вы, что значит расцветшая роза? — сказал он, нежно подавая ей только что распустившийся цветок.
Нина взяла розу, покраснела от досады, и потом, сорвав с куста другой цветок, который расцвел уже три дня, и которого листики начинали обсыпаться, подала ему и сказала:
— А знаете ли вы, что значит это?
— Вы сделали весьма неудачный выбор! Этот розан отцвёл и рассыпается на части, — весьма наивно возразил мистер Карсон.
— Я так и думала, — сказала Нина, и потом, сделав быстрый поворот, она вспорхнула и в несколько лёгких движений снова очутилась посредине зала, в то самое время, когда вошедший лакей объявил, что подан обед.
Клейтон встал и с обычною серьёзностью подал руку свою тётушке Несбит, так что Нина увидела себя в необходимости принять услуги восхищённого мистера Карсона, который, совершенно ничего не замечая, находился в лучшем расположении духа и весьма уютно поместился между тётушкой Несбит и Ниной.
— Я полагаю, вы здесь страшно скучаете; такого пустого и безлюдного клочка земли я ещё не видывал! Скажите, пожалуйста, что вы находите интересного в этом месте?— сказал он.
— Не угодно ли вам этого соуса? — отвечала Нина.
— Я всегда была такого мнения, — сказала тётушка Несбит, — что девицам, по выходе их из пансиона, непременно бы нужно было назначить курс чтения.
— Непременно, — сказал Карсон. — Я бы с особенным удовольствием назначил этот курс для Нины. Я уже назначал его многим молоденьким леди.
В эту минуту всё-таки взоры Нины случайно встретились с взорами Клейтона, устремлёнными на мистера Карсона неподвижно и с каким то любопытством, приводившим её в крайнее смущение.
— Конечно, — продолжал мистер Карсон, — я не намерен молоденьких леди делать синими чулками; но всё же мне кажется, мистрисс Несбит, что несколько полезных сведений значительно увеличили бы их прелести. Не правда ли?
— Конечно, сказала мистрисс Несбит. Ещё не так давно я сама читала "Падение Римской Империи" Гиббона.
— Тётушка Несбит, — заметила Нина, — читает эту историю с тех пор, как я себя помню.
— Это прекрасное сочинение, — сказал мистер Карсон, торжественно посмотрев на Нину, — только вот что, мистрисс Несбит, неужели вы не боитесь правил этого писателя, проникнутых атеизмом? Мне кажется, при желании образовывать молодые умы, надобно быть слишком осторожным.
— Напротив, Гиббон поражает меня своим благочестием, сказала мистрисс Несбит. У него беспрестанно встречаются мысли, исполненные глубокой религиозности. В этом-то отношении он и нравится мне.
Нине казалось, что даже без всякого желания смотреть на Клейтона, она принуждена была встречаться с его взглядом. На что бы она ни смотрела — на спаржу ли, или на картофель, взор её по какому-то роковому влечению отрывался от этих предметов и искал встречи с взглядом Клейтона; и она видела при этом, что разговор чрезвычайно забавлял его.
— Что до меня, — сказала Нина, — я не знаю, какими правилами проникнута история, которую читает тётушка Несбит; в одном только я совершенно уверена, — что за меня нечего опасаться, чтоб я не стала читать такой громадной, старой, неуклюжей книги, с такой мелкой печатью. Вообще я не люблю читать и не имею ни малейшего расположения образовывать мой ум; поэтому никому не нужно беспокоиться о назначении мне курсов чтения! Я вовсе не интересуюсь знать, что происходило в государствах, существовавших несколько столетий тому назад. Для меня в тысячу раз интереснее знать и следить за тем, что происходит в настоящее время.
— Я постоянно сожалею, — возразила тётушка Несбит, — что в молодости пренебрегала развитием своих умственных способностей. Подобно Нине, я предана была тщеславию и безрассудству.
— Странно, право, — сказала Нина, покраснев, — мне постоянно твердят об этом, как будто в мире существует только один род тщеславия и безрассудства. По моему мнению, учёные люди в такой же степени заражены тщеславием и безрассудством, в какой и мы, ветреные девочки.
И заметив, что Клейтон засмеялся, Нина бросила на него взгляд негодования.
— Я вполне соглашаюсь с мисс Гордон, — сказал Клейтон. — В этих сумасбродных, пустых занятиях, которые носят название курсов чтения, чрезвычайно много нелепости, прикрытой серьёзною маской, внушающею к себе некоторое уважение. Я нисколько не удивляюсь, что самые учебники истории, принятые в руководство в пансионах, поселяют в девочках на всю жизнь отвращение не только к истории, но и вообще к чтению.
— Вы тоже так думаете? — сказала Нина, показывая Клейтону вид, что его вмешательство вывело её из затруднения.
— Непременно так, — отвечал Клейтон. — Многие наши историки могли бы отличиться, если б составляли свои истории в таком роде, который бы мог заинтересовать молоденькую, исполненную жизни ученицу. Тогда и для нас, начитанных людей, чтение не имело бы снотворного действия. Тогда можно было бы сказать наверное, что девица, просиживающая теперь целую ночь за чтением романа, просидит целую ночь за чтением какой-нибудь истории. Роман только тогда может иметь свой интерес, когда события, случившиеся в действительности, передаются в нём со всем величием, роскошью и драматическою силою. Недостаток этого резче всего обнаруживается в всякой истории.
— В таком случае, — сказала Нина, — вы обратите историю в роман.
— Так что же? Хороший исторический роман всегда вернее скучной истории, потому что он сообщает более точное понятие об истине происшествия, тогда как скучная история не сообщает ничего, кроме факта.
— Теперь я могу откровенно признаться, — сказала Нина, — если я знаю что-нибудь из истории, так только одно, что вычитано мною из романов Вальтера Скотта. Я признавалась в этом учительнице; но она всё-таки утверждала, что чтение романов весьма опасно.
— И я скажу, что чтение романов весьма опасно, особенно для девиц, возразила мистрисс Несбит. В молодости моей чтение это чрезвычайно повредило мне. Оно развлекает ум и приучает к ложному взгляду на жизнь.
— О Боже! — сказала Нина, — бывало мы постоянно писали сочинения на эту тему;— я даже выучила наизусть, что чтение романов возбуждает ложные ожидания и приучает воображение создавать ложные призраки, радуги и метеоры.
— А между тем, — сказал Клэйтон, — все эти возражения применимы к совершенно истинной истории и именно в отношении к её истине. Если б история Наполеона Бонапарта была писана самым кратким образом, она бы вызвала эти же самые отражения. Читающий её непременно пожелал бы воспроизвести что-нибудь особенное из весьма обыкновенных явлений. Тут точно также возникло бы смешанное понятие о дурных и хороших качествах героя, воображение точно также пришло бы в напряжение. В обыкновенном рассказе этого не бывает, именно потому, что до некоторой степени он удаляется от истины. Потому-то он и не производит столь живого впечатления, столь живого происшествия, как рассказ о случившемся на самом деле.
Из этих слов тётушка Несбит вывела неопределённую идею, что Клейтон защищал чтение романов, и потому, чтоб опровергнуть его доводы, она сочла необходимым прибегнуть ж особенному своему способу рассуждения. Способ этот состоял в том, что она, в известные промежутки времени, повторяла одни и те же замечания, не слушая и не обращая внимания на возражения других. В силу этого она выпрямилась, приняла серьёзный вид и, обращаясь к мистеру Клейтону, сказала:
— Всё-таки я повторю своё мнение, что чтение романов не одобряю. Оно сообщает ложное понятие о жизни, и поселяет в молодых людях отвращение к их обязанностям.
— А я утверждаю, что это же самое возражение можно применить ко всякой, даже превосходно написанной истории, — сказал Клейтон.
— Чтение романов производит чрезвычайно много вреда, — заметила тётушка Несбит, — я никогда не позволяю себе читать сочинения, основанные на вымысле. Я предубеждена против них.
— Если б мне встретилась такая история, о какой говорил мистер Клэйтон, — сказала Нина, — я бы, наверное, прочитала её с удовольствием.
— Конечно; это была бы весьма интересная история, — сказал мистер Карсон, — она доказала бы, что можно писать о самых серьёзных предметах самым очаровательным образом. Удивительно, что до сих пор не является такой писатель.
— Что касается до меня, — сказала тётушка Несбит, — я ограничиваюсь исключительно тем, что практически полезно! Полезные сведения, вот всё, чего я желаю.
— В таком случае, — сказала Нина, — я очень жалкое создание, потому что не имею понятия о полезном. Во время прогулок в саду мне часто приходило на мысль, что зоря, шалфей и душистый майоран, так же милы, как и многие другие цветы. Всё эти растения употребляют же для начинки индюшки; почему же бы мне хоть одну ветку из них не употребите для моего букета? Ведь это весьма дурно с моей стороны, не правда ли?
— Эти слова напоминают мне, — сказала тётушка Несбит, — что Роза, не смотря на все мои приказания, опять положила в начинку шалфей. Мне кажется, она делает подобные вещи с умыслом.
В эту минуту в дверях появился Гарри и вызвал мисс Нину. После кратковременного разговора, ведённого шёпотом, Нина воротилась к столу в расстроенном духе.
— Ах, как жаль! — сказала она. — Гарри изъездил все окрестности и не мог приискать священника на сегодняшние похороны. Это так огорчит бедного старика. Вы знаете, что негры чрезвычайно заботятся о том, чтобы над могилой умершего были прочитаны молитвы.