— Да это просто очаровательное существо! — сказала Нина.
— В ваших глазах, быть может; но для нас это самый скучный человек. Бестолков, как попугай. Если он и способен на что-нибудь, так это на одни только глупости.
— А может быть, — сказала Нина, — его способности имеют сходство с семенами кипрского винограда, которые я посадила месяца три тому назад и которые только теперь пустили отростки.
— Эдвард надеется, что рано или поздно, но способности обнаружатся в нём. Вера Эдварда в человеческую натуру беспредельна. Я считаю это за одну из его слабостей; но с другой стороны не теряю надежды, что в Дульцимере со временем пробудятся дарования, с помощью которых он, по крайней мере, будет в состоянии отличать ложь от истины и свои собственные вещи от чужих. Надо вам сказать, что в настоящее время он бессовестнейший мародёр на всей плантации. Он до такой степени усвоил привычку прикрывать острыми шутками множество своих проказ, что трудно даже рассердиться на него и сделать ему строгий выговор. Но чу! Это стук лошадиных копыт! Кто-то въезжает в аллею!
Нина и Анна стали вслушиваться в отдалённые звуки.
— Кто-то едет, действительно... даже не один! — заметила Нина.
Спустя несколько минут, в аллее показался Клейтон, сопровождаемый другим всадником, в котором, по его приближении, Анна и Нина узнали Фрэнка Росселя. Но вдруг раздался звук скрипок и гитар и, к удивлению Анны, из глубины рощи, в праздничных нарядах выступила группа слуг и детей, предводимых Дульцимером и его товарищами, которые пели и играли.
— Ну, что; я не правду говорила? — сказала Анна. — Представления Дульцимера начинаются.
Музыка и напев отличалось той невыразимой странностью, которая характеризует музыку негров. В мерных и пронзительных звуках её выражался шумный восторг. Содержание арии было весьма просто. До слуха Анны и Нины долетали следующие слова:
Чтоб придать песне более выразительности, вся группа мерно хлопала в ладоши и переходила в хор!
Клейтон отвечал на этот привет, ласково кланяясь на все стороны. Толпа выстроилась в два ряда по окраинам аллеи, и Клейтон с товарищем подъехал к балкону.
— Клянусь честью, — сказал Россель, — я не приготовился к такому торжеству. Это чисто президентский приём.
У балкона человек двенадцать подхватили лошадь Клейтона, и при этом порыве усердия порядок процессии совершенно нарушился. После множества расспросов и осведомлений, со всех сторон, в течение нескольких минут, толпа спокойно рассеялась, предоставив господину своему возможность предаться своим собственным удовольствиям.
— Это очень похоже на торжественный въезд, — сказала Нина.
— Дульцимер истощает все свои способности при подобных случаях, — заметила Анна. —Теперь недели на две или на три он ни к чему не будет способен.
— Следовательно, надо пользоваться пока он в экстазе, — сказал Россель. — Но что значит такое хладнокровное выражение радости с вашей стороны, мисс Анна. Это чрезвычайно как отзывается идиллией. Не попали ли мы в волшебный замок?
— Весьма может быть, — отвечал Клейтон, — но всё же не мешает нам очистить пыль с нашего платья.
— Да, да, — сказала Анна, — тётушка ожидает, чтоб показать вам комнату. Идите, и потом явитесь сюда, как можно очаровательнее.
Спустя некоторое время джентльмены воротились в свежих, белых как снег сорочках, и приступили к чайному столу с необычайной живостью.
— Теперь, — сказала Нина, взглянув на часы, когда кончила свой чай, — я должна объявить всему обществу, что мы приглашены сегодня в оперу.
— Да, — сказала Анна, — в Роще Магнолий будет устроен сегодня театр, и труппа трубадуров даст первое представление.
В этот момент все были изумлены появлением у балкона Дульцимера с тремя его чёрными товарищами. Из них каждый имел в петличке белый бант и в руке белый жезл, украшенный атласными лентами. Молча и попарно, они расположились по обе стороны крыльца.
— Что это значит, Дульцимер? — спросил Клейтон.
Дульцимер сделал почтительный поклон и объявил, что они присланы быть провожатыми джентльменов и леди до места представления.
— Ах, Боже мой! — воскликнула Анна, — мы ещё не приготовились.
— Какая жалость, что я не взялась собой оперной шляпки, — сказала Нина. — Впрочем, ничего, — прибавила она, схватив ветку центифолий, — вот это заменит её.
Нина обвила веткой голову, и туалет её кончился.
— Удивительно, как это скоро делается, — сказал Фрэнк Россель, любуясь венком из полуразвернувшихся бутонов и махровых роз.
— Ах, Анна, — сказала Нина, — я и забыла про ваш венок. Садитесь скорее: я сделаю в одну минуту; дайте повернуть немного вот этот листок и расправить этот бутон, прекрасно! Можете открыть шествие.
Сцена для вечернего спектакля была устроена на открытом пространстве в роще магнолий, позади господского дома. Лампы, развешанные по деревьям, разливали слабый свет в густой глянцевитой листве. В конце поляны из цветов и ветвей зелени устроен был небольшой павильон, в который общество наше вступило с величайшим торжеством. Между двумя высокими магнолиями висел занавес, за которым, в минуту появления гостей, хор стройных голосов запел одушевлённую арию, выражавшую приветствие. Лишь только гости заняли места, как занавес поднялся, и тот же хор, состоявший более чем из тридцати лучших певцов, мужчин и женщин, одетых в праздничные платья, выступил вперёд. Вместе с пением и под такт напева они шли по сцене и несли в руках букеты, которые бросали к ногам гостей. Венок из померанцевых цветов, нарочно назначаемый для Нины, упал к ней прямо на колена.
— Эти люди не дремлют. Они угадывают событие, которое должно совершиться в непродолжительном времени, — сказал Россель.
Окончив шествие, негры сели вокруг сцены, за пределами которой из-за густой зелени высовывались кудрявые чёрные головы бесчисленного множества слуг и остальных негров с плантации.
— Посмотрите, — сказал Россель, указывая на чёрные лица, — какой контраст представляют эти чёрные даже с тусклым освещением сцены! А взгляните на детей, как милы они, и как опрятно одеты!
При этих словах, на сцену выступил ряд детей, принадлежавших к школе мисс Анны. Они шли в том же порядке, как и первая группа, пели школьные песни и бросали цветы к ногам почётных гостей. Исполнив эту церемонию, они сели на скамейки впереди первой группы. На сцену выступили Дульцимер и четверо его товарищей.
— Внимание! — сказала Анна, — Дульцимер начинает свою роль. Заметьте, он трубадур.
Дульцимер, действительно, речитативом начал изъяснять какое-то событие.
« В земле прохладной теперь хозяин», – протяжным голосом провозглашал он. После нескольких строф речитатива, квартет сделал припев, и их голоса были поистине великолепны.
— Они начинают что-то чрезвычайно печально, — сказала Нина.
— Имейте терпение, душа моя, — возразила Анна. — Теперь идёт речь о прежнем господине. Ещё минута и тон переменится.
И в самом деле, Дульцимер, как будто угадав слова мисс Анны, незаметно перешёл к описанию вступления нового господина.
— Не угодно ли теперь послушать исчисление добродетелей Эдварда? — сказала Анна.
Дульцимер продолжал речитатив. Через каждые четыре строфы слова его повторял квартет и потом весь хор, хлопая при этом руками и стуча ногами с величайшим одушевлением.
— Теперь, Анна, дошла очередь и до нас, — сказала Нина, когда Дульцимер в самых высокомерных выражениях начал распространяться о красоте мисс Анны.
— Подождите, — сказал Клейтон, — каталог ваших добродетелей будет значительно длиннее.
— Уж извините, этого ни в каком случае я не позволю, — сказала Нина.
— Пожалуйста, не говорите так утвердительно, — возразила Анна. Дульцимер пристально глядит на вас с самого начала.
Анна говорила правду. С окончанием припева Дульцимер принял на себя многозначительный вид.
— Взгляните на его выражение, — сказала Анна. — Начинается! Теперь, Нина, будьте внимательны!
С лукавым выражением, вырывавшимся из угла потупленных глаз, Дульцимер запел:
"Наш хозяин часто ездит... Но куда и в чём причина?
Уезжает он за розой из Северной, Северной Каролины".
— Вот это славно! — сказал Фрэнк Россель. — Посмотрите, как все оскалили зубы! Может ли сравниться с белизной этих зубов самая лучшая слоновая кость! Замечаете ли вы, с какой энергией они приступают к припеву?
И действительно, хор пел с особенным одушевлением:
Хор несколько раз повторяет эти слова с энтузиазмом, усиливаемым хлопаньем в ладоши, стукотнёю ног и громким смехом.
— Не следует ли розе Северной Каролины привстать? — сказал Россель.
— Ах, замолчите! — возразила Анна, — Дульцммер ещё не кончил. Приняв новую позу, Дульцимер оборотился к одному из товарищей в квартете:
— Превосходно, отлично! — сказал Россель.
Дульцимер продолжал:
— И эти точки становятся ещё румянее, — сказала Анна, коснувшись веером плеча Нины. — Дульцимер, как видно, намерен сосредоточить на вас всю силу своего вдохновения.
Дульцимер продолжал:
— Э! э! Да Дульцимеру верно помогают музы, — сказал Клейтон, посмотрев на Анну.
— Тс! слушайте хор, — заметила Анна.
Этот припев повторялся раз десять. Между гостями раздался громкий смех. Актёры поклонились и оставили сцену. Белая простыня, заменившая занавес, опустилась.
— Признайся, Анна, ведь это дело не одного Дульцимера? — сказал Клейтон.
— Да, ему помогла в этом Леттис, которая от природы одарена поэтическим дарованием. Стоит только поощрить её, и талант её разовьётся до удивительных размеров.
В это время Дульцимер со своими товарищами подошёл с подносами к павильону и предложил гостям лимонад, пирожное и фрукты!
— Да этого не увидишь ни в каком театре, — сказал Россель.
— Действительно, — отвечал Клэйтон, — африканское племя далеко превосходит другие племена в наклонности, которая составляет середину между чувством и здравым рассудком, а именно наклонности к изящному. Эта наклонность может проявляться только в натуре, обладающей обилием чувств, обилием, которым обладают негры. Если просвещение коснётся их мощной рукой своей, они превзойдут многих в музыке, танцах и декламации.
— И я, с своей стороны, — сказала Анна, — часто замечала в моих учениках, ту готовность, с которой они принимаются за музыку и английский язык. Негры иногда смеются над неправильным произношением слов, тогда как сами произносят их ужасным образом; последнее обстоятельство происходят, вероятно, оттого, что они стараются придать словам более выразительности, как это бывает детьми, одарёнными острыми способностями.
— Между ними есть такие голоса, которым можно позавидовать, — заметил Россель.
— Ваша правда, — сказала Анна; — у нас на плантации есть две девушки, у которых такое богатое контральто, какое, мне кажется, только и можно найти между неграми, а отнюдь не между белыми.
— Эфиопское племя, подобно алоэ, принадлежит к разряду медленных растений, — сказал Клейтон, — но я надеюсь, что со временем они дадут цвет: и этот цвет, надо полагать, будет великолепный.
— Всё это прекрасно; только подобные ожидания и предположения свойственны одним поэтам, сказал Россель. После оперы начался балет, и продолжался с необыкновенным одушевлением и без малейшего нарушения приличия.
— Религиозные люди, — продолжал Клейтон, — истощали, я думаю, всю свою энергию, чтоб внушать неграм отвращение к танцам и пению. А я с своей стороны, стараюсь развить в них эту наклонность. Я вовсе не вижу необходимости обращать их в англо-саксов. Это, по-моему, тоже самое, что виноградную лозу обратить в грушевое дерево.
— Вот что значит быть успешным защитником невольничьих прав, — сказал Россель, — у него во всякое время готовы отличные сравнения.
— Успехи мои подлежат ещё сомнению, — возразил Клейтон. — Полагаю, ты слышал что моё дело взято на апелляцию, — и потому выигрыш мой нельзя назвать верным.
— О нет! — воскликнула Нина, — он должен быть верным! Я убеждена, что ни один человек со здравым рассудком и благородной душой не решил бы этого дела иначе. К тому же ваш отец считается опытным судьёй и пользуется громадной известностью.
— Это-то обстоятельство и принудит его быть как можно осторожнее, чтоб не склониться на мою сторону, — сказал Клейтон.
В это время балет кончился. Слуги разошлась в порядке, и гости возвратились на балкон, испещрённый фантастическими пятнами лунного света, прорывавшегося сквозь листву виноградника. Воздух наполнен был тем тонким, сладким благоуханием, которое разливают в течение ночи роскошные тропические цветы и растения.
— Замечали ли вы, — сказала Нина, — как упоителен бывает вечером запах жимолости! Я влюблена в него, — влюблена вообще во всякое благоухание! Я принимаю ароматы за невидимых духов, которые носятся в воздухе.
— В этом есть некоторое основание, — сказал Клейтон. — Лорд Бэкон (имеется в виду Френсис Бэкон (1561 — 1626 гг.) — английский философ, историк, политик, основоположник эмпиризма и английского материализма), говорит, что и " дыхание цветов является в воздухе, как звуки отдалённой музыки".
— Неужели это слова лорда Бэкона? — спросила Нина с изумлением, которое выражалось в её голосе.
— Да; а почему же бы нет? — сказал Клейтон.
— Потому что я считала его за одного из тех старых философов, от которых постоянно веет гнилью, и которые никогда не думают о чем-нибудь приятном.
— Ошибаетесь, мисс Нина, — сказал Клейтон, — завтра позвольте мне прочитать вам трактат его о садах, и вы убедитесь, что эти затхлые, старые философы нередко рассуждают о предметах весьма очаровательных.