— Гарри, — сказала Нина, — возьми одну из каретных лошадей, поезжай в город и в минуту привези сюда доктора.
Выпрячь лошадь, сесть на неё, и скрыться из виду, было для Гарри делом нескольких секунд. Отправив Гарри, Нина обратилась к прислуге и повелительным тоном приказала им прекратить свои сетования. Её решительность и спокойный тон голоса подействовали благотворно на взволнованные нервы и умы. Оставив при всём доме двух-трёх благоразумнейших из всей прислуги, Нина отправилась на помощь к тётушке Марии. Доктор не заставил ждать себя долго. Пробыв в комнате больного несколько секунд, он вышел оттуда, чтоб осведомиться о состоянии Нины. Нина не могла не заметить контраста между испуганным, расстроенным выражением доктора в настоящую минуту и одушевлением, какою-то самонадеянностью, с которыми, за два часа перед тем, он объяснял ей теорию миазмов и микроскопических насекомых.
— Болезнь эта имеет совершенно другой характер. Средства, которые я употребил, оказываются недействительными; настоящий случай не имеет ни малейшего сходства с прежними.
— Увы, бедный доктор! В точение трёх месяцев подобные случаи были весьма нередки. Надеетесь ли вы спасти его жизнь? — сказала Нина.
— Дитя моё! Один Бог может спасти её, — сказал доктор, — с нашей стороны всё сделано.
Но зачем эту неприятную сцену; зачем описывать в нашем рассказе страдания, стоны и конвульсии умирающего человека? Нина, бедная, в полном цвете красоты, семнадцатилетняя девушка стояла перед больным, вместе с другими, в безмолвном отчаянии. Всё было сделано, всё принято было в соображение; но болезнь, как гений-разрушитель, ничему не внемлющий, ничего не видящий, совершала свой ход, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону. Наконец, стоны сделались слабее, судорожно сжимаемые мускулы потеряли свою упругость; в сильном, румяном, свежем мужчине заметно: происходило то разложение физического организма, которое в какой-нибудь час превращает цветущие здоровьем лицо в морщинистое и увядшее, самые крепкие мышцы — в мускулы дряхлой старости. Когда страдалец испустил последний вздох, Нина не верила глазам своим, чтоб это изменившееся лицо, до такой степени изнурённое и искажённое, принадлежало её здоровому и весёлому дяде, который, казалось, никогда ещё не быль так здоров и весел, как в то утро. Как иной человек, проходя под пеной и брызгами Ниагарского водопада, со слепою уверенностью поручает себя проводнику, осязает его, но не видит, так и Нина, в эту страшную минуту, чувствовала, что она была не одна. Божественный, милосердый, всемогущий над самою смертью Искупитель, о котором в последнее время она так много размышляла, казалось, находился вблизи её и осенял её своим покровом; казалось, что она слышала голос Его, беспрестанно повторявший: " Не бойся, Я с тобою; не смущайся, ибо Я твой Бог".
— Удивляюсь твоему спокойствию, дитя моё, — сказала тётушка Мария, обращаясь к Нине, — я не ожидала от тебя такого присутствия духа. Без тебя я, право, не знаю, что стали бы мы делать. При этих словах за стенами дома раздался вопль, раздирающий сердце:
— О! Мы все умираем! Все, все! Ах, миссис! Скорее, скорее. Захворал мой Питер и мой ребёнок! О дитя моё, дитя моё!
И доктор, без того уже уставший и поражённый внезапным случаем и трогательною сценою, начал бегать с величайшей быстротой из одной хижины в другую. В это время занемогло несколько слуг, и только спокойствие и присутствие духа, поддерживаемое Ниной и её тёткой, могли предотвратить распространение панического страха по всей плантации. Нина одарена была тем нежным и гибким темпераментом, который, с помощью очаровательной наружности, обладает величайшим даром вызывать в других терпение и покорность своей доле. Совершенное спокойствие, которое она ощущала в душе своей, доставляло ей возможность применить к настоящему случаю все свои душевные способности.
— Перестань, моя добрая тётя, не бойся! Вспомни Бога, и положись на Него! — говорила она поварихе, которая в припадке отчаяния и ужаса ломала себе руки. — Вспомни, чему учит тебя религия: спой гимн, который утешит тебя, и исполни свой долг к отношении к больному.
В этом утешительном, ободряющем тоне голоса, скрывалась какая-то магическая сила. С помощью его, Нина успела убедить здоровых позаботиться о больных; но вдруг явился нарочный гонец и объявил, что холера показалась в Канеме.
— Теперь, Гарри, — сказала Нина с лицом бледным, но не выражающим ни малейшей боязни, — долг человеколюбия отзывает нас отсюда.
И, сопровождаемые утомлённым доктором, они отправились в Канему. Спустя несколько минут после отъезда, они встретили другого гонца, который спросил:
— Не с вами ли доктор Батлер?
— С нами, — отвечала Нина, выглянув из окна кареты.
— Ах, доктор! Я ищу вас по всему округу. Поезжайте домой сию минуту. Судья Петерс умирает. Я боюсь, — вы не застанете его в живых; — впрочем, и кроме него есть уже до десятка больных. Возьмите мою лошадь и спешите; теперь дорога каждая минута.
Доктор торопливо выпрыгнул из кареты, сел на лошадь, и прежде чем пуститься в путь, бросил взгляд глубокого сожаления на пленительное, бледное личико, смотревшее из окна кареты.
— Бедное дитя моё, — сказал он, — мне жаль оставить вас; кто вам без меня поможет?
— Бог! — отвечала Нина, — я ничего не боюсь.
— Поезжайте, доктор; не теряйте времени, — сказал посланный.
И доктор ещё раз бросив взгляд на Нину, ускакал.
— Теперь, Гарри, — сказала Нина, — всё зависит от сохранения нами присутствия духа и твёрдости. У нас нет и не будет доктора; поэтому мы сами должны употребить все наши усилия. Жизнь и смерть в руках нашего Спасителя: Он любил нас, умер за нас, и, вероятно, не оставит нас во время этого страшного испытания.
— Мисс Нина! Вы настоящий ангел! — сказал Гарри, готовый в эту минуту боготворить её.
По приезде домой, Нина увидела сцену всеобщего ужаса и смущения, — сцену, подобную той, которой была уже свидетельницей. Старый Гондред лежал мёртвым в своей хижине. Толпа народа с воплем окружала дом, предаваясь страху и отчаянию, возбуждаемому ожиданием той же участи. Нина немедленно подъехала к группе. Спокойствие и хладнокровие, с которыми она приказывала прекратить вопль и повиноваться ей, произвели благоприятное действие.
— Если вы все хотите умереть, — говорила она, — то отчаяние и боязнь самые верные к тому средства; но если будете сохранять спокойствие и терпение и исполнять мои приказания, то жизнь ваша ещё может быть спасена. Гарри и я привезли лекарства; мы знаем, что нужно делать. От вас я требую одного повиновения.
Нина немедленно вошла в дом и назначила Мили, Розу и ещё трёх пожилых женщин своими помощницами, сделав им наставление, как и в каком случае нужно действовать. В это ужасное время Мили выказала всю неустрашимость, всю твёрдость характера, составлявшие неотъемлемую принадлежность её сильной натуры.
— Да благословит вас Господь своею милостью, дитя моё, — говорила она. — Господь — мой щит и моя крепость. Он не оставлял нас в шести бедствиях, не оставит и в седьмом. Мы воспоём песнь торжества и в стремнинах Иордана.
Между тем Гарри выбрал для себя самых надёжных невольников, и каждому назначил обязанность. В тоже время в ближайший город отправлен был гонец, чтобы привести оттуда больший запас необходимых лекарств и возбуждающих средств. Ряд хижин разделён был на участки; каждый участок находился на попечении одного из выбранных невольников, под непосредственным наблюдением Гарри. В течение двух-трёх часов всё селение, незадолго пред тем представлявшее собою одну общую сцену страха и уныния, приведено было в правильное состояние благоустроенного госпиталя. Мили ходила по всем направлениям, возбуждая в неграх религиозные чувства и распевая гимны, в которых говорилось о безусловной преданности святой воле Провидения и о надежде на Его милосердие. Она обладала сильным голосом, превосходно соответствовавшим необычайному развитию её физического организма. Это был густой бас мужчины, с мягкими переливами женского тона. До слуха Нины долетали от времени до времени звуки этого голоса, когда Мили, проходя мимо дома или между хижинами, напевала:
Господский дом с наступлением вечера представлял собою вид осаждённой маленькой крепости. Нина и Мили отворили все двери; и тем, которые более всего расположены были к принятию болезни, по слабости организации или раздражительности нервной системы, дозволено было искать убежища в комнатах Нины.
— Теперь, дитя моё, — сказала Мили, когда все распоряжения были окончены, — вам нужен отдых; идите с Богом в свою комнату и засните. Я вижу, — дух ваш бодрствует, но плоть изнемогает. О вас никто не позаботится, а без вас мы ничего не сделаем; прежде и главнее всего вы должны поберечь себя. Не бойтесь ничего, дитя моё! Люди теперь успокоились, больным подана необходимая помощь,— а ночью мы сделаем всё, что нужно. Усните, моя милочка; — ведь если вы умрёте, тогда что с нами-то будет?
Повинуясь Мили, Нина удалилась в свою комнату; но прежде, чем лечь спать, она написала к Клейтону:
" Неоценимый мистер Клэйтон, мы все находимся в глубокой горести. Бедный дядюшка Джон умер сегодня поутру от холеры. Я ездила в И... посоветоваться с доктором и запастись лекарствами. На возвратном пути я вздумала заехать на насколько минут к дядюшке и застала там сцену ужаса. Бедный дядюшка умирал; на его плантации уже много было больных, и пока я думала остаться там и помочь тётушке, прискакал гонец с известием, что холера появилась и на нашей плантации. Мы взяли было доктора с собой, но на дороге встретили другого гонца из И..., который объявил, что судья Петерс занемог, и что на улице, где живёт судья, множество больных. По приезде домой, мы узнали, что бедный наш кучер скончался,— и весь народ находим в ужасном отчаянии. Нужно было употребить несколько часов, чтобы успокоить людей и водворить порядок, — теперь слава Богу, сделано то и другое. Наш дом наполнен больными и перепуганными. Мили и Гарри неустрашимы и деятельны; примером своим они ободряют невольников. Человек двадцать поражены холерой, но нельзя сказать, что сильно. В эти грозные минуты, я ощущаю в душе своей странное спокойствие, которое, выражаясь словами Библии "превосходит всякое понятие." Я сознаю теперь, что хотя бы погиб весь мир и всё живущее в нём, "Спаситель даст нам лучшую, прекрасную жизнь." Я пишу к вам потому, что случай этот, быть может, для меня последний. Если я умру, то не плачьте обо мне, но благодарите Бога, который даровал вам победу над смертью через Иисуса Христа. Впрочем, мне кажется, я не умру. Я надеюсь жить в этом мире, который представляется мне прекраснее, чем когда-нибудь. С тех пор как я узнала вас, жизнь сделалась для меня милее и дороже. Несмотря на то, я до такой степени верю в любовь моего Искупителя, что если бы он повелел мне покинуть этот мир, — я бы рассталась с ним без сожаления. Я бы последовала за этим Агнцем, куда бы он ни повёл меня. Быть может, эта страшная кара небес окружает и вас,— быть может, она снизошла и на Рощу Магнолий. Я не хочу быть самолюбивою; не смею приглашать вас сюда, быть может, ваше присутствие необходимее для Анны. Быть может, она не имеет таких надёжных помощников, каких имею я в лице Гарри и Мили. Поэтому не бойтесь,— и для меня не уклоняйтесь от прямых своих обязанностей. Мили ходит по селению и поёт. Я люблю слушать её пение, высокие, торжественные звуки её голоса. Вот и теперь, я слышу её, — она поёт:
Я буду писать с каждой почтой, пока не минует опасность. Прощайте, остаюсь. По гробь и за гробом, ваша Нина".
Написав это, Нина легла и заснула. Она спала всю ночь так спокойно, как будто смерть и болезнь вовсе не висели над её головой. Поутру, когда она встала и оделась, Мили, с заботливостью доброй няни, принесла ей в комнату горячего кофе с бисквитами, и убедила Нину не выходить из комнаты, не позавтракав.
— Ну что, Мили, — всё ли у нас благополучно? — спросила Нина.
— Ничего, дитя моё, — сказала Мили, — между нами раздавался полночный вопль. Тётушка Роза приказала вам долго жить. Сэм тоже, и Джон и Салли переселились в вечность; впрочем все спокойны и решились бороться с этим бедствием донельзя.
— Здоров ли Гарри? — сказала Нина боязливым тоном.
— Ничего, не болен; всю ночь провозился с больными, но не унывает. Старики-то наши думают, нельзя ли провести собрание после завтрака, вроде панихиды по умершим; — они просят, мисс Нина, не прочитаете ли вы молитвы?
— С большим удовольствием, — отвечала Нина.
Был ещё ранний час утра, когда дворовые люди и невольники собрались в приятном открытом зале, который мы столько раз уже описывали. День был прекрасный; цветы и кустарники, окружавшие балкон, покрытые каплями утренней росы, дышали свежестью. Когда Нина, в белом утреннем капоте и с не менее белыми щёчками, вошла в залу, в толпе собравшихся невольников раздался ропот восхищения, смешанного с сожалением.
— Садитесь, друзья мои, сказала она, посмотрев на невольников, которые боялись даже приблизиться к дивану и стульям. Садитесь, теперь не время церемониться; мы стоим на краю могилы, а там, вы знаете, все равны. Мне приятно, что вы так спокойны и тверды. Я вижу, что вы возлагаете надежду на нашего Спасителя, который дарует нам победу над смертью. Споёмте гимн, — сказала она.
И Мили начала:
Все голоса слились в один торжественный хор, раздававшийся, по-видимому, у самого преддверия смерти; когда кончилось пение, Нина, дрожащим голосом, становившимся с каждым словом звучнее и звучнее, прочитала несколько строф из книги хвалебных песен Давида: "Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего почивает. Говорит Господу: " Ты прибежище моё и защитник мой, Бог мой, на которого я уповаю". Он избавит Тебя от сети птицелова и от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его укроешься; истина Его есть щит и оружие. Не устрашишься ужасов ночи,— стрелы, летящей, днём, язвы ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Близ тебя падёт тысяча, и тьма будет по правую руку Твою; но Тебя и коснётся... Ангелам Своим заповедаешь о Тебе, сохранят Тебя на всех путях твоих. (Псал. ХС. 90).
— Нет ничего удивительного, — сказала Нина; — что кто-нибудь из нас будет отозван в другой, лучший мир. Но всё же те, которые любят Господа, не должны страшиться смерти. Смерть наша — не что иное, как переход в обитель нашего Отца. Не унывайте же, друзья мои!
В случаях, подобных настоящему, первый удар приносит с собой гораздо более ужаса, чем все последующие. Человек свыкается со всем, даже с угрожающею опасностью и смертью, так что ему всё наконец представляется обыкновенным условием жизни. На плантации Канеме всё шло своим чередом: все, имея пример для себя в лице молодой своей госпожи, по-видимому, решились встретить свою участь с непоколебимым мужеством. На другой день, после полудня, Нина увидела с балкона медленно подвигавшуюся по главной аллее повозку Тиффа и с обычным радушием, выбежала навстречу к своему преданному другу.