Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me (с) Йовин «Шекспир».
____________________________________________________________________
Ах, Венеция… Как ты загадочна и прекрасна. Своими видами, своей звучащей из окон музыкой, что, словно пение ангелов, увлекает за собой в мир грез и мечтаний. Твоя двоякость напоминает мне о том, что каждый из нас грешен и каждый не был и не станет святым. Однако, я попробую, хотя меня совсем не привлекает подобный путь. Я вынужден ему следовать, чтобы продолжить дело моего отца. Эти строки выходят из-под моего пера с величайшим волнением, поскольку лишь их возможность быть не найденными кем-нибудь, спасет меня от позора на виселице.
Но меня не успеют повесить, разве что…«куклу за неимением».
Держать эту историю в своей памяти выше моих сил, да и после того, как я окунулся в мрачный мир францисканской обители, мне уже нельзя помышлять о ней.
***
Мое имя - Анджело Моничелли. Разумеется, меня так назвали, уже заранее определяя мою судьбу. Сделать меня монахом пожелал мой отец – епископ и настоятель при монастыре Святого Марка, один из самых уважаемых людей в Венеции и Флоренции, несмотря на свою жестокость в наказаниях провинившихся и малотерпимость. Как и было решено, в день своего восемнадцатилетия я отправлюсь в обитель и приму постриг, а пока же, в свои оставшиеся пять дней могу наслаждаться жалкими остатками своей свободы.
И вот теперь, я, отбросив все дела, брожу по городу вдоль каналов и палаццо, разглядывая разодетых в преддверии карнавала в шелка и бархат горожан, но стоит мне отвлечься на свои мрачные раздумья, как мои ноги сами несут меня к району самых старых строений, обклеенных листками о розыске антиклерикалистов [1], где, на одной из улочек с узкими полосками суши по бокам, льется всегда одна и та же мелодия. Прекрасная, завораживающая, местами острая и пронзительная, местами нежная и легкая, как туман. Сейчас девять часов вечера, но довольно светло. Я вновь слышу эти звуки…
На мощеной булыжником мостовой столпился народ, подняв головы вверх. Я по привычке присоединился к слушателям.
- «Он играет, как бог», - прошептал один из мужчин своей жене. Та улыбнулась со слезами на глазах, мечтательно глядя на увитый колючим терновником с белыми розами балкон. Стоявший рядом с парой священник в бурой рясе - возможно, один из моих будущих настоятелей - покосился на них и перекрестился. Сравнение убогого скрипача со Всевышним показалось ему кощунственным.
А тот, ради чьей музыки я приходил сюда едва ли не каждый день, подойдя в плотную к слегка проржавленным от влажной близости воды перилам, самозабвенно играл свой бесконечный ноктюрн. Его я не слышал до того, как встретил этого музыканта ни у известных менестрелей, ни у великих классиков. Наверное, он сочинил его сам.
Пахло солью и водорослями, жарким зноем и розами с ближайших балконов. В груди появилось волнение и краска залила мои щеки. Эта музыка всегда, раз за разом, пробуждала во мне то, о чем я не ведал ранее. Мне вдруг захотелось плакать. Чтобы сохранить невозмутимость, я поджал губы, от чего мое лицо наверняка приобрело ожесточенное или капризное выражение. Казалось бы, чего стесняться – все вокруг утирали слезы, но мне не хотелось уподобляться им. Потому что… потому что я хотел приблизиться к нему гораздо больше остальных.
И, словно бросая вызов, я, не мигая, смотрел на балкон.
Всегда облаченный в простой коричневый камзол без рукавов, рубашку, черные туфли с пряжками и такие же кюлоты [2], он никогда не показывал своего лица, скрывая его за бронзовой узорчатой маской-баутой. Юные сеньорины, бросавшие на балкон цветы из маленьких корзинок, как обычно допытывались об имени до тех пор, пока их не одергивали со всех сторон за шум.
Весенний ветер трепал русые, собранные в хвост волосы и шелк скрепленной на затылке черной ленты, на которой держалась маска.
Я, - да и не один я, сгорал от любопытства и испытывал смутное желание развязать ленту и взглянуть на лицо того, кто заставлял людей рыдать от тоски и счастья. Кто заставлял меня бояться, что мое сердце меня покинет.
Тут мне показалось, что он взглянул прямо на меня и через мгновение, выронив смычок, согнулся пополам, кашляя и зажимая рот ладонью, не обращая внимания на возгласы взволнованных зрителей и соскальзывающую с лица маску. Он скрылся в палаццо так быстро, что я так и не успел увидеть, что же было скрыто под баутой. Поспешно подобрав с земли маску, я зашагал прочь от улицы и возбужденных пересудов зрителей в сторону пьяцци [3], не осознавая, чем связал себя.
***
Лишь придя домой и запершись у себя в комнате, я смог позволить себе взглянуть на находку. То, что раньше мне мнилось чистой бронзой, на деле оказалось жесткой кожей с бронзовым узорчатым покрытием.
«Он явно не богач», - подумал я, однако от этого странный музыкант не упал в моих глазах ни на дюйм. Но намерение надеть эту маску умерло в нескольких сантиметрах от моего лица, как только я заметил на расслоившейся в углу коже бурое пятно. Похоже на…
- Кровь! – от неожиданности я вздрогнул и лишь спустя несколько секунд смог заставить себя думать. Сев в открытом окне, покосился на сказочный образ в своих руках.
Откуда на маске могла взяться кровь? А может, это всего лишь краска? Но зачем бурой краске быть на бауте, да еще и на внутренней ее стороне? Я вспомнил, как, зажимая рот ладонью, исчез с балкона скрипач. Все-таки, это кровь.
Я не знал, что за болезнь терзала его.
На улице стемнело и в сапфировое небо устремились залпы салютов, возвещавших о наступлении долгожданного для всех жителей Венеции события - Карнавала. Я хотел пойти на него сегодня, но вид окровавленной маски не выходил у меня из головы. Опустившись на колени, как то обещал отцу, я прочитал перед сном несколько молитв и, сняв свое скромное, без вычурных излишеств (в нашей семье запрещалось пышно одеваться, несмотря на моду), но со вкусом скроенное темно-синее бархатное облачение, состоявшее из камзола с золотой вышивкой по краям, кафтана и темных кюлот, скользнул под одеяло и позволил себе забыться.
***
Мой сон прервался, когда за окном стояла глубокая ночь, но шум карнавального шествия проникал в стены моей комнаты даже в такой глухой час. Сев на кровати, я прислушался. Собственно говоря, очнулся от того, что мне послышались знакомые звуки. Отголоски того самого скрипичного ноктюрна. Неужели тот скрипач сейчас в толпе разодетых до неузнаваемости горожан?
Я сорвался с места, подбежав к окну, выглянул наружу и тут же от досады хлопнул себя по лбу: на что я надеюсь?! Разве же я смогу с такого расстояния разглядеть и уж тем более узнать его?
Вернувшись в кровать, я откинулся на подушки. Возможно, мне это приснилось из-за сильного желания разгадать тайну этого музыканта. Странная убежденность, что лишь мне подвластна эта миссия не оставляла меня с первого взгляда на него.
- О, да, я тщеславен… – с закрытыми глазами довольно протянул я, закидывая руки за голову и путаясь пальцами в рыжевато-каштановых кудрях до плеч, которые, как многие утверждали, были под стать скорее Ренессансу, чем нынешней эпохе.
В открытое окно ворвался порыв ветра, громыхнули рамы на окнах. Вскочив, я никого в комнате не увидел. Показалось.
Но, спустя мгновение, опустив взгляд вниз, я с изумлением обнаружил на вышитом шелком покрывале кровати белую розу.
***
Оцепенение длилось всего несколько секунд, но после на смену ему пришли бесконечные вопросы: «Кто это сделал?», «Когда успели это сделать?», «Зачем?».
Обойдя комнату и обыскав все закоулки, я вновь не нашел никого и вернувшись к кровати, осторожно взял розу: небольшая, едва-едва распустившаяся, скорее, еще бутон.
Я невольно покраснел. Какая дерзость. Кем бы ни был тот человек, что оставил мне этот подарок, он нарушал все приличия. Подаренный бутон белой розы означал тайное признание в любви, знак восхищения девственностью, чистотой и совершенством, а также говорил о неискушенности в науке любви. Подобным приёмом пользовались мои товарищи, стремясь соблазнить очередную симпатичную синьорину на базарной площади.
Именно из-за этого дерзкого намека я и покраснел. Но тут же краска схлынула. А что если это угроза? Приближение моей скорой смерти?[4]
Оглядевшись, я сунул бутон под подушку. Если отец найдёт, беды не миновать.
***
На следующий день скрипач на балконе так и не появился.
Весь день я провел в городе, окунаясь с головой в сумасбродные сладость и веселье карнавала, а под вечер, донельзя усталый, чуть пьяный, вернулся домой и, успев пробормотать короткую молитву, упал на кровать и тут же заснул.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем нежные переливы струн мандолины вторглись в мой вязкий и беспокойный сон. Открыв глаза, я обвел глазами помещение. Ночной пряный воздух доносил с канала соленый запах, а яркий свет драгоценных звезд разгонял мрак. Лишь звучавшая в комнате музыка помешала мне закричать от испуга: в открытом окне сидел человек, облаченный в карнавальный костюм Бауты: длинный черный плащ и треуголка с золотой окантовкой по краям. На месте лица в полутьме белела маска. Руки с длинными тонкими пальцами неспешно перебирали струны. Можно было подумать, что он своей спокойной, и сумрачно-безмятежной, как сама ночь мелодией хотел меня убаюкать. Ночной Кошмар [5] из пугающих сказаний пришел ко мне… за своей белой розой? Пришел убить меня?
- Кто вы такой и что делаете в моем доме? – спросил я как можно громче и угрожающе, на случай, если он забрался поживиться чужим добром. Кинжал, как назло, остался с уличной одеждой на стуле. Грабитель… Но если это вор, то с какой стати он праздно сидит на подоконнике и при мне наигрывает мелодии? И как он вообще смог попать сюда?! Мое окно расположено на втором этаже, над каналом!
Тот не ответил на мой вопрос, лишь повернув голову и продолжая наигрывать незнакомые мне колыбельные. Черные провалы глаз смотрели на меня через прорези в маске. У меня встал ком в горле от внезапно пришедшей в голову абсурдной мысли: что если это не человек и там, за маской, вовсе не живое лицо, а сплошная клубящаяся тьма?
- Не пытайтесь запугать меня и отвечайте! – процедил я, беря себя в руки. На удивление, кроме безотчетного страха, меня распирало любопытство.
Вдруг послышался короткий смешок, вслед за которым раздался низкий, мелодичный голос:
- Вы уже испуганы, раз так говорите.
- Так прекратите меня пугать.
- Как? – струнные переливы гулко отдаются от стекла и оконных рам.
- Исчезните.
Незнакомец озадаченно хмыкнул, и мне представилась его улыбка - тонкая и лукавая.
- Я могу исчезнуть. Но ведь после вы станете сожалеть о не заданных вопросах.
- Не заданных… что? – я осекся. Ведь у меня действительно накопилось их предостаточно. – Что ж, хорошо. Вы человек или призрак?
- Смотря во что вы верите.
- Я верю в себя, - не задумываясь, выпалил я.
- Вот как, - незнакомец усмехнулся, - У вас острый язычок, сеньор Моничелли, и боевой нрав. Не верится, что вы собираетесь стать священником.
- О-откуда вы знаете?.. – вот теперь меня по-настоящему начинал одолевать страх.
- Многим в этом городе известно, что сын знаменитого епископа Джованни собирается продолжить дело отца. Не пугайтесь так. Это не стоит того.
- Эта роза…- окончательно растерявшись, пробормотал я, вытаскивая засохший бутон из-под подушки, - Она от вас?
- Именно. Ах, вы ее засушили… Что ж, юное должно навсегда остаться юным.
Этого я и боялся.
- Н-но… зачем вам убивать меня?!
- С чего вы взяли, молодой сеньор? – Баута перестал играть и отложил инструмент в сторону, глядя на меня с другого конца комнаты.
- Это единственная трактовка, коль она от вас.
- Я знал, что вы так скажете, потому и подарил бутон, а не взрослый цветок. – мне показалось, в тоне мелькнула улыбка.
- На что это вы намекаете?! – покраснев от ярости, воскликнул я. Он что – принимает меня за несмышленыша?!
- Я хочу сказать, что вы еще слишком юны и прекрасны, чтобы отдавать себя на заклание Католической Церкви. – ответил тот, перекидывая ноги через подоконник наружу, явно собираясь уходить. Но у меня оставался еще один вопрос.
- Подождите! – крикнул я, вскакивая и хватая со стола запятнанную кровью маску. – Вы знаете, как зовут хозяина этой маски – скрипача с улицы N? – я подошел к нему и показал бауту с бурым пятном на изнанке.
- Да, знаю. – заметно помрачнев, после минутного молчания ответил незнакомец. Вблизи я наконец разглядел, что в прорезях не черные дыры, а смутно блестевшие в тени человеческие глаза. - Вот только не ходите больше туда, Анджело. Никогда.
- Почему?
- Потому что кроме разочарования и печали вы там ничего не найдете. Я много раз видел вас, с плещущимся в карих глазах восхищением, и не раз был совсем близко - вы стояли вместе с другими слушателями. Однако, этих концертов скоро не станет. Человек по имени Франческо Феличе неизлечимо болен.
- К-как… – меня захлестнуло потрясение, медленно переходящее в отчаяние. Мой загадочный музыкант, исполнявший свой божественный ноктюрн, скоро отдаст небу душу? Это просто невозможно.
- О… Да я вижу вы влюблены, сеньор. – плутовато протянул Баута.
- Что?! Да как вы такое…- в следующую секунду меня оборвали.
Он внезапно обвил мои плечи рукой и слегка приподняв маску, впился в губы быстрым, почти жалящим поцелуем.
Не успел я сообразить, что к чему, как он исчез. Внизу послышался плеск волн, но выглянув, я обнаружил, что в водах канала нет никого, кроме людей в немыслимых костюмах, которые куда-то плыли в гондоле. Как такое может быть?! Куда исчез этот призрак?!
Я принялся усердно отплевываться и тереть губы рукавом. Да что этот актеришка о себе возомнил?!
Наконец, оставив в покое горящий рот, подошёл к столику и, положив маску Феличе обратно, задумчиво провёл кончиками пальцев по шершавой поверхности бауты:
- “Этот человек солгал. Ведь он вор. А воры все лжецы”, - подумал я, унимая смутную горечь в душе.
- Анджело. Анджело, что ты там делаешь? – раздался за дверью на лестнице голос отца. Из дверных щелей пробился слабый свет. Я едва успел отбросить маску в тень.
В проеме стоял отец со свечой, строго глядя на меня – застывшего посреди комнаты, в темноте.
- Почему ты не спишь?
- Я…мне приснился кошмар, – ответил я, – Не могу уснуть. Извините, что разбудил вас.
- На все воля Господа. Прочитай молитву, сын мой, и ангелы оградят тебя от ночных демонов.
- Да, отец, – дверь наконец закрылась и вновь все стихло. Я лег в постель, стараясь не обращать внимания на растревоженные поцелуем губы.
Что сказал бы отец, узнав, что его невинный и чистый, как ангел, сын уже отдал свои уста греху на растерзание?
«Он убил бы меня на месте», - подумал я, закрывая глаза.
***
На следующий день я не мог успокоиться. То, на что я довольно спокойно отреагировал из-за усталости ночью, вернулось вновь и теперь мягко щекотало все мои чувства. Я не знал, как себя повести, если ночной гость вновь заявится. Также, до роковой даты пострига оставалось совсем немного – всего каких-то три дня, и я внутренне пребывал в полнейшей панике и угрюмой печали, словно приговорённый к казни. Я знал, что Баута был прав – я не подхожу для монастыря, и жизнь в миру для меня была необходима, как воздух. Но как объяснить все это тем, кто жаждет сделать из меня ангела и святого мученика-аскета?
В надежде немного успокоить свою мечущуюся душу, я побрел туда, куда стремилось все мое существо – на затерянную среди величественных палаццо узкую улочку.
К моей великой радости, музыкант вновь играл на своем балконе, восхищая собравшуюся внизу толпу. Удивительно, но каждый раз, как я слушаю его игру, возникает чувство, что мелодия всегда меняется. Уже второй раз я замечаю это. Я слышал уже две вариации одной и той же композиции и не уставал поражаться их благозвучию и изяществу. Сколько же их всего?!