Я вновь смотрел, он вновь играл. На нем была другая маска – черная баута с золотым узором, наверняка, все из той же жесткой кожи. Аплодисменты зрителей, взлетающие в воздух цветы и шляпы… Что ж, он все это по праву заслужил. Он Бог в своем хрустальном, недолговечно-хрупком мире. Отчасти, я немного завидовал ему. Мне придется гнить в темной келье куда дольше, чем ему страдать от болезни.
Завершающая ноктюрн нота прорезала знойный морской воздух…
***
Страха уже не было, когда этой ночью я услышал скрип оконной рамы. С вечера я хотел ее закрыть, но в комнате образовалась такая чудовищная духота, что я оставил эту затею.
Баута спрыгнул с подоконника на пол и направился ко мне, но я даже не пошевелился в своей постели.
- Сеньор, зачем вы вновь сегодня приходили, хотя я запретил вам приближаться к Франческо?
- Вы не в праве мне что-либо запрещать, – отрезал я, все еще чувствуя расслабленность после сна. – Да и какое вам дело, сеньор, до моих похождений? Или вы также являетесь и к тем другим, кто тоже приходит послушать Феличе? – Баута вздохнул и сел рядом со мной на кровать.
- Я хочу, чтобы вы жили, Анджело. Болезнь может перейти от Франческо к вам.
- А вас не волнует – хочу ли я жить? – прошептал я, садясь. – Может быть, больше всего на свете, я хочу умереть.
- Не говорите таких ужасных вещей! – он встряхнул меня за плечи, - Вы молоды, у вас есть семья и любящие друзья, море возможностей впереди…
- Неужели вам не понятно – я не хочу в монастырь! – процедил я, сбрасывая его руки со своих плеч. – Я силой поставлен на этот путь и мне остается только смириться, или умереть. О побеге я даже помышлять не могу. Я не хочу опорочить на века свое имя и доброе имя моей семьи. Я люблю их. Но даже если поступиться честью, Церковь все равно найдет меня и доставит обратно. Поэтому я обязан продолжить дело отца.
- Меня поражает ваше благородное честолюбие. Но вы хотите ужасной вещи. – покачал головой Баута. Однако, вопреки произнесенным словам, в его осанке появилось нечто задумчивое. Должно быть, он осознавал, что мое положение и впрямь безвыходное.
- Вы мне поможете?.. – сорвалось у меня с языка прежде, чем я успел подумать: а стоит ли спрашивать.
- Исключено. Я не хочу убивать, – решительно отрезал он. - Только не вас.
- Тогда я пойду к Франческо.
- Ни в коем случае.
- Тогда убейте меня вы.
- Нет! – воскликнул Баута.
Я не опасался, что нас услышат: дом был пуст. Отец и матушка отправились на карнавал.
Мой ночной гость все еще сопротивлялся, но я намерен был идти до конца в своей цели. Больше мне было не к кому обратиться с подобной безумной просьбой.
- Я прошу вас, сеньор, пожалуйста…- собрав волю в кулак, я приподнял маску с его лица и неспешно, едва ощутимо, поцеловал в губы.
- Анджело, глупый зеленый бутон…- вздохнул тот, - Ты хоть понимаешь, о чём просишь меня? О смерти! Ты не представляешь, каково это – убить человека. И не знаешь, что значит смерть, не чуешь её ледяного, гнилостного запаха. Я вижу, что не знаешь - иначе бы так не рвался умереть. Неужели тебе настолько невыносима мысль о жизни священника?
- Да, - проронил я, поражаясь своему спокойствию и бессердечию одновременно, - Я буду счастлив, если вы освободите меня. Мне терять уже нечего. Мой отец - епископ, но помимо меня есть ещё двое старших сыновей, рвущихся на его место. Раньше было трое: одного - Марка, убили. Я уверен, - уверен! - что это были они… - сжав ладони в кулаки, я глубоко вздохнул, успокаиваясь, - Поэтому мне и за всю свою жизнь не пробиться к власти. Если же попытаюсь сделать это - то отправлюсь к брату на небеса. А значит, мой удел - быть замурованным в монашеской келье до конца своих дней. Отец - фанатик, он и помыслить не может, что есть иной путь, кроме веры. Поэтому, вместо мучительной смерти длинною в жизнь я предпочту умереть от ваших рук или же от болезни Франческо, но с его музыкой в сердце.
Баута молчал, видимо, потрясённый услышанным.
- Что ж, ладно. Я исполню твое желание… несостоявшийся францисканец, - наконец, ожесточённо процедил он, - хотя соглашаюсь на это с тяжелым сердцем, - Баута накрыл мои руки своими и чуть склонился к моему уху, - Но в обмен на услугу и ты исполни мое.
- Чего вы хотите?
Блеск в прорезях бауты на мгновение померк - гость прикрыл глаза, будто одурманенный зноем.
- Подари мне себя: свою свежесть и чистоту, как тот цветок, что отдал свои соки хлопку на твоей подушке… - сняв перчатку, он коснулся моей щеки, проведя по ней сверху вниз и очертил контур нижней губы пальцем, - Позволь любить тебя, наслаждаться тобой и принести наслаждение тебе. - ощутив невольный трепет от его осторожных прикосновений, я в замешательстве молчал.
Ожидая моего решения, Баута неспешно наклонился и коснулся языком моей шеи. Провел влажную дорожку до уха, и, обласкав его кончик, скользнул рукой под смятую после сна рубашку, пробуждая во мне болезненное волнение и жаркое томление - сладостное и пугающее одновременно.
Я должен сказать “нет”. Потому что всё ещё принадлежу Церкви…
Но вместо ответа я лишь заключил его в объятия, раскрывая губы навстречу поцелую.
В конце-концов, он тот, кто станет моим ангелом смерти. В конце-концов, он тот, при виде кого мое сердце билось также часто, как от двух вариаций ноктюрна Феличе.
***
Проснулся я поздно: солнце уже стояло высоко. Отбросив каштановые пряди с лица, я обвел сонным взглядом комнату. Она была пуста. Мой ночной гость и любовник ушел еще до рассвета, напоследок одарив нежнейшими поцелуями и словами. Его лица я так и не увидел: сначала из-за маски, а после из-за темноты и закрытых глаз. Но то, что довелось мне испытать, когда он ласкал меня, разжигая тысячи огней в моем изнывающем от желания теле, я не смогу забыть никогда. Восторг от теплых объятий и влажных, разметавшихся по подушке спутанных волос был самым сильным из всех испытываемых мною когда-либо.
Всё: я больше не хрупкое растение своего отца. Не непорочный херувим с каштановым золотом кудрей. Моим возлюбленным стал ночной демон, от встречи с которым меня не оградили даже ангелы, на которых имел обыкновение уповать мой падре.
***
А ближе к вечеру, в четыре часа пополудни, умер мой скрипач.
Это ужасное зрелище я застал, когда в очередной раз пришел побаловать свой слух сладостными нотами.
В этот раз он играл великолепно, и как никогда вдохновенно и виртуозно, наполняя вечерний воздух игривыми, упоительно прекрасными звуками. Третья вариация, которой я еще не слышал. Девушки, подбрасывая цветы, рассыпавшие пряную пыльцу в воздухе, кружились по мостовой, развевая разноцветные юбки. Мужчины аплодировали покрасневшими от хлопков ладонями и кидали вверх шляпы, а их жены мурлыкали себе под нос и отбивали каблучками в такт исполняемой мелодии.
Внезапно струны оглушительно звякнули и скрипач, хрипя и кашляя, схватился за горло и зажал ладонью то место на маске, где располагался рот.
Наступившую тишину среди застывших испуганных зрителей нарушали лишь страшные хрипы и уродливые судороги, что ломали тело гения.
За считанные минуты на увитом розами балконе осталось лишь бездыханное тело в черной маске. Соскользнув по краю, за ним отправилась и скрипка, расколовшись с душераздирающим треском о камни мостовой.
Прекрасный сон божества, наполненный кристально-чистыми звуками созданного им же рая закончился навсегда.
***
Лишь после того, как безжизненное тело скрипача унес с балкона какой-то человек в черном камзоле и белой бауте, я смог двинуться и, резко развернувшись, очертя голову бросился бежать, пробиваясь сквозь толпу на рыночной площади. Люди вокруг были взволнованы и встревожены, но я не замечал этого из-за застилающих глаза слез. Лишь добравшись до Сан-Марко пьяцци, я осознал, что что-то не так. От столпившегося вокруг главного монастыря огромного количества народа веяло тревогой и грозой.
- «Это сделали те, кто покушался на епископа?..», «Какой ужас…», «…еретики…», - слышал я со всех сторон.
Протолкавшись вперед, я смог узреть, на что было направлено всеобщее внимание: горело левое крыло монастыря при главном соборе. Пламя вот-вот грозило перекинуться на соседнее здание. У дворца Дожей суетились горожане и монахи, таскавшие воду. Многие из толпы, в которой я стоял, кинулись им на подмогу, а некоторые, утягивая друг друга за рукава, пустились бежать, уклоняясь от непонятно откуда прилетающих факелов, которые, присоединяясь к пламени пожара, лишь раззадоривали огонь, сея панику в толпах зевак и тех, кто пытался спасти святыню.
- Скорее! – крикнула мне пробегавшая мимо женщина в чепце, но я развернулся и направился к тем, кто таскал воду. Наверняка, и мой отец там же сейчас.
Но не успел я пройти и трех метров, как меня кто-то схватил за плечо и дернув, утянул за сваленную на бок повозку с сеном.
Через мгновение, там, где я только что находился, упал зажженный факел.
- Что вы делаете?! Отпустите! – я начал вырываться, но человек в плаще с капюшоном приложил палец к губам.
- Тихо. Иначе нас найдут, – голос у него был хриплым и севшим, слегка напоминая рычание, словно он длительное время кричал. Он отпустил меня и я отошел от него на шаг.
- Кто вы? Вы из тех, кто поджег монастырь?
- О да, - доступная мне для видения нижняя часть лица исказилась в усмешке. – И если ты сейчас выйдешь на площадь, то рискуешь попасть под огонь. Мятеж уже неизбежен.
- Но зачем?! – растерянность и испуг мешали мне связно говорить, - Зачем вы это творите?! Ведь это же собор… там много икон и других…
- И всего того другого, что нажито Католической Церковью за счет народа, – отрезал мужчина.
- За что вы так не любите Церковь? – нахмурился я. – Она же поддерживает веру и государство.
- Я ничего не имею против веры, но вот только сомневаюсь, что она имеет что-то общее с Церковью. Эти клирики лишь играют нашими правителями как марионетками, заставляя их плясать под дудку, – сказал тот.
- С чего вы это взяли.
- По-твоему, призывы к поклонению Католической церкви и Папе, хотя он всего лишь человек – это не самое настоящее внушение? – промолвил бунтовщик. – Из-за этих интриг люди прожигают свою жизнь попусту, в самопроизвольных лишениях и воздержаниях, будто бы так и надо. Не разрешают себе даже четверти той радости и удовольствия, что могли бы испытать за свою единственную, короткую жизнь, вынуждая себя и своих детей гнить в сырых кельях в надежде на призрачный рай после смерти, в то время, как хваленые епископы и иже с ними пускаются во все тяжкие, для народа оставаясь с умытыми руками, - я понятия не имел, что ответить на это, но знал, что имею дело с противником влияния Церкви на народ, но не противником веры. По сути, я сам оказался заложником Церкви, что через моего отца сластолюбиво обещала мне полную печали и священных ограничений жизнь. Раз так, то мы, получается, союзники.
- Как ваше имя?
- Сальваторе Дельмонте, к вашим услугам, сеньор, – человек снял с головы капюшон: треугольный овал лица, собранные в тонкий хвост русые волосы, светлая кожа и миндалевидные зеленые глаза с поблескивающей в них хитрецой в тонкой кайме черных ресниц. Весьма приятное лицо двадцати пяти-тридцати лет. Вот только голос совсем ему не соответствовал. Похоже, Сальваторе действительно охрип по какой-то причине. Еще он все время прижимал руку к груди. Ранен?
- Как ваше имя, юный сеньор?
- Анджело Моничелли.
- Вот как. Значит, ваш отец – один из епископов? – спросил Сальваторе и внезапно сорвался с места. Я тоже метнулся в сторону. Сено в повозке, за которой мы прятались, вспыхнуло – в него попал горящий факел.
- Пошли отсюда! – схватив меня за руку, не давая отстать, Дельмонте пробежал по краю площади и нырнул под парусину начинавшихся неподалеку торговых рядов, сейчас, в виду царящего сумбура, уже пустых. Свернув в арку, проследовал в узкий проход между двумя домами. Горящая Сан-Марко с ее испуганными криками и треском пламени осталась позади.
Теперь в тишине пустых улочек слышались лишь наши быстрые гулкие шаги и хриплое, какое-то судорожное и тяжелое дыхание Сальваторе.
- Куда мы идем?
- Подальше. Там слишком опасно, – прохрипел он, лавируя между домами.
- Но разве вы не должны находиться с вашими…
- Я уже сделал все, что от меня требовалось. Моя роль сыграна. Жаль только, епископу тогда удалось выкрутиться, но времени уже не осталось…
- Так это вы совершили покушение на епископа?! – ошарашено выдохнул, я, едва поспевая за ним, - Да вы безумец! Вас повесят, если найдут!
- Меня не успеют повесить, даже если найдут, - странно и горько улыбнулся он. – Разве что куклу за неимением. – мы вышли к протягивающемуся вдоль береговой линии высокому парапету из грубого камня. Сальваторе остановился, слегка дрожа. – Сейчас, мой милый Анджело, я не желаю думать ни о чем, но хочу провести с тобой оставшееся мне время. – он обнял меня за талию, но после моих попыток вырваться и убежать, схватил за запястья, – Ты меня не узнаешь?
- За кого вы меня принимаете?! Отпустите меня! – я выворачивал руки как мог, он едва успевал меня останавливать.
- Анджело, глупый бутон, посмотри на меня! Ну же!
Я замер, прекратив вырываться, сквозь разведенные в стороны руки, сжатые в пальцах Сальваторе, глядя на него. Его лицо, окрашенное закатным солнцем, мне ни о чем не говорило, но вот голос… Только сейчас я смог узнать за его рычащей хрипотой знакомые мелодичные интонации.
- Баута?! – изумленно выдохнул я.
- Да, это я. Успокойся, – он обнял меня и я наконец расслабился.
- Что стало с твоим голосом? Я мог бы легко узнать тебя по нему, но не смог! – отстраняясь, воскликнул я.
Так значит, мой Ночной Кошмар носит имя Сальваторе Дельмонте и является тем, кого вот уже полгода преследуют папские ищейки.
Он не ответил, положив руки на парапет и глядя на беспокойную воду внизу.
- Сальваторе…
- Это не мое имя.
- Как? – я растерялся окончательно, – Почему?
- Я назвался им там – на площади, для безопасности моей семьи на случай, если кто-то нас услышит. Никто не должен знать настоящее имя того, кто пошел против Католической Церкви.
- Понимаю.
Он содрогнулся, пытаясь подавить новые приступы кашля. Рука, лежащая на камне, сжалась в кулак.
- Что с тобой? - он наконец совладал с позывами и выпрямился, – Ты заразился от Франческо? – я пытался унять свою тревогу, – Сальваторе…
- Франческо…- он внезапно рассмеялся, - Музыкант, игравший один и тот же ноктюрн…
- Да, – мне совсем не нравился вид Бауты. Сейчас я замечал, что под глазами у него пролегли темные тени и он заметно побледнел, – Тебе плохо? Посмотри на меня! – я схватил его за голову и зажав ее в ладонях, развернул лицом к себе. Он блаженно и болезненно улыбался мне, а после, зарывшись пальцами в мои волосы на затылке, поцеловал. Упиваясь его дыханием и теплотой губ, я чувствовал вкус металла. Вкус крови.
- Ты…ты тоже болен… – прошептал я, чувствуя, что мне трудно дышать от подступающих к горлу слез, – Значит, ты умрешь также, как и Франческо…
- Я сам выбрал этот путь, и я не умру, как Франческо, - ответил Баута, горько улыбаясь и садясь на землю у парапета. Ноги его не держали, – Потому что Франческо еще не умер.
- Что ты имеешь ввиду? – я почувствовал отчаяние. И окончательно запутался, - Скрипач Франческо Феличе умер сегодня на моих глазах! Его больше нет!
- Нет, он умер лишь для всего мира, но не для себя, – сказал он, - Франческо Феличе – это я.
- Ты?! – все прошедшие события мгновенно пронеслись перед моим взором: играющий на увитом белыми розами балконе скрипач, маска с бурым пятном на изнанке, белый бутон на синем покрывале, человек в костюме Бауты и его обещание меня убить, смерть скрипача, пожар на площади Сан-Марко…
Значит, он разыграл свою смерть, чтобы напоследок разорвать для папских прихвостней связь между скрипачом Феличе и бунтовщиком Дельмонте.